Четыре месяца. Сто двадцать дней, наполненных солнцем, пылью, запахом свежеспиленного дерева, известки и… ее присутствием. Стройка стала не просто проектом, а ритмом их жизни, языком, на котором они начали понимать друг друга без слов.
Елена помогала. Каждый день. В тех самых практичных брюках и сапогах, с волосами, собранными в тугой узел. Она не просто присутствовала — она вкладывала душу. Ее руки, уже знакомые Лео по ловкости с молотком и рубанком, теперь штукатурили стены будущих классов под руководством Жана, смешивали краски для ярких стен приюта, высаживали с Клодом те самые «радужные» розы и успокаивающую лаванду. Она работала не для вида, а с сосредоточенной страстью, будто возводила не школу, а храм своего нового начала.
Лео был очарован. Каждый день приносил новую грань ее непостижимой натуры. Сила, скрытая в хрупкости. Знания, не вписывающиеся в рамки ее времени. И та любовь, что переполняла его, росла с каждым ее движением, каждым сосредоточенным взглядом, каждым редким смехом, вырывавшимся у нее, когда что-то получалось особенно хорошо. Он начал позволять себе думать, что она — такая же заблудшая душа, как и он. Пришелец в этом мире? Или просто женщина, пережившая нечто, сломавшее привычные шаблоны? Он не спрашивал. Не прямо. Слишком боялся разрушить хрупкий мост доверия, что сам же и строил, кирпичик за кирпичиком, рядом со стенами школы.
Его шаги к ней были такими же осторожными и продуманными, как кладка фундамента. Маленькими. Аккуратными.
Обед перестал быть формальностью. Теперь они обедали всегда вместе. Не в столовой, а на простом деревянном столе под большим тентом у стройплощадки, среди чертежей и образцов материалов. Разговор шел легко — о ходе работ, о планах на завтра, о книге, которую Елена читала накануне (и он удивлялся ее выбору — философия, механика, а не романы). Он ловил ее взгляд, заинтересованный, живой, уже без прежней ледяной брони.
А через месяц стройки случилось нечто еще более удивительное — завтраки. Идея пришла Елене. Она обнаружила, что обожает начинать день на свежем воздухе, когда солнце только поднимается, а стройплощадка еще спит, окутанная утренней прохладой и тишиной. Скромный завтрак — свежий хлеб, сыр, фрукты, кофе — они разделяли на той же скамье у будущего школьного сада. Для Лео эти утренние минуты стали чистым счастьем. Возможностью поговорить с ней не о балках и растворе, а о чем-то легком, увидеть ее лицо, освещенное мягким утренним светом, еще не защищенное маской дневной сосредоточенности.
Он хотел сделать ей приятно. Что-то простое. Искреннее. Однажды, задолго до рассвета, пока все еще спали, он прошел на дальний луг. Нарвал полевых цветов. Скромных: синие васильки, белые ромашки, нежные колокольчики, веточку душистого чабреца. Связал их грубой бечевкой.
На завтраке, когда Елена потянулась за кувшином с водой, он молча положил скромный букет рядом с ее тарелкой. Она замерла, ее пальцы коснулись прохладных лепестков. Потом подняла на него глаза. И в них не было ни удивления, ни смущения. Была чистая, тихая радость. Улыбка тронула ее губы.
«Спасибо, Леонард», — прошептала она. (впервые по имени!). «Они прекрасны. Такие… настоящие, спокойные, скромные. Мне они нравятся куда больше пышных букетов из оранжерей».
С тех пор полевые цветы стали их утренней традицией. Он приносил их почти каждый день. Она ставила в простой глиняный кувшинчик на их завтрачный стол. Это был их немой диалог. Их знак.
Так и прошло все время стройки. Лео делал свои аккуратные шаги: легкое прикосновение к руке, когда помогал ей спуститься с лесов; долгий взгляд, полный немого восхищения; шутка, заставляющая ее рассмеяться; тихий разговор наедине вечером, когда рабочие расходились. Елена молча давала согласие. Не отстранялась. Ее улыбки становились чаще, глаза — теплее. Лед таял. Не с грохотом, а тихо, как весенний снег, открывая под собой не холодную скалу, а плодородную, жаждущую тепла почву.
Четыре месяца. С первого забитого гвоздя до последнего мазка краски. Школа и приют стояли, как воплощенная мечта — светлые, прочные, функциональные и удивительно уютные. Уже местные ребятишки с любопытством жались к забору, заглядывая в окна новых классов.
Леонард собрал всех — своих мастеров, слуг Елены, местных, кто помогал. Он стоял перед фасадом школы, чувствуя невероятную гордость и… глубокую грусть. Он огляделся, встретился взглядом с Еленой. Она стояла чуть в стороне, в своем рабочем костюме, с лицом, усталым, но сияющим удовлетворением. В ее глазах он прочитал то же, что чувствовал сам.
«Друзья», — его голос прозвучал громко и четко, хотя в горле стоял комок. «Наш совместный проект… закончен. Вы сделали невозможное возможным. Вы построили будущее. Благодарю каждого из вас от всего сердца!»
Раздались радостные возгласы, аплодисменты. Но Лео смотрел только на нее. Елена подошла ближе. Она посмотрела на здание, потом на него. В ее глазах стояли слезы? От счастья? От чего-то еще?
«Леонард», — сказала она тихо, так, чтобы слышал только он. «Это были… самые восхитительные месяцы в моей жизни. Необычные. Не похожие ни на что. Спасибо тебе.»
Ее слова ударили его в самое сердце. Сладостно и больно. Он кивнул, не в силах говорить. Грусть сдавила грудь. Придется прощаться. Возвращаться в свое поместье. В пустоту без нее. Он нашел в себе силы улыбнуться.
«Мы начнем собираться завтра», — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Елена подняла руку, жестом призывая внимание. Все замолчали.
«Завтра?» — переспросила она, и в ее голосе зазвучали знакомые ему нотки решимости и азарта. «Разве можно просто уехать после такого? Удачный проект надо отпраздновать! Достойно! Завтра — пир для всех! Для мастеров, для слуг, для всех, кто помогал! Нам есть чем гордиться и что отметить!»
Радостный гул пронесся по толпе. Все работяги и слуги заулыбались, зааплодировали. Идея была встречена на ура!
Лео смотрел на Елену, на ее сияющие глаза, на улыбку, которая уже не была осторожной. Грусть отступила, уступив место теплой волне благодарности и… надежды. Она не отпускала его. Не хотела прощаться сразу. Она дарила им еще один день. Праздник. Началась подготовка.
Леонард видел, как мгновенно преобразилась Елена. Она отдавала распоряжения ключнице и поварам, ее голос звенел энергией, движения были быстрыми и точными. Она снова была хозяйкой, стратегом, но уже не Ледяной Королевой, а женщиной, зажегшей огонь праздника в честь их общего труда и… чего-то большего.
Он подошел к ней, пока она обсуждала количество жаркого с поваром.
«Праздник…» — начал он.
«Да, Леонард?» — она обернулась, улыбка все еще играла на ее губах.
«Это прекрасная идея», — он сказал искренне. «Самая правильная. Спасибо.»
Она кивнула, ее взгляд скользнул к новому зданию школы, где уже висела вывеска, которую тайком вырезал Мартен: «Школа Дружбы».
«Это наш дом теперь», — сказала она тихо, почти невольно, и тут же смущенно отвела взгляд, будто поймав себя на слишком личном признании.
Слова «наш дом» прозвучали для Лео как самая сладкая музыка. Грусть растворилась окончательно. Завтра будет праздник. А что будет после? Он не знал. Но знал одно: лед растаял. И на освободившейся земле уже пробивались первые, самые нежные ростки чего-то настоящего. И он будет беречь их. Как зеницу ока.