Ловушка для сердцееда (СИ)

Глава 30: Ледяной Взгляд и Первая Отповедь

Шум бала, еще мгновение назад казавшийся Леонарду лишь приятным гулким фоном для сияния двух влюбленных душ на паркете, обрушился на него с новой, оглушительной силой. Но теперь он был глух к нему. Весь мир сузился до единственной точки — женщины в черном бархате, стоявшей у арки, ведущей в зимний сад. Ее появление было подобно внезапному затишью перед бурей, только буря бушевала не вовне, а внутри него, в самой глубине грудной клетки. Сердце, только что переполненное теплой, почти отеческой гордостью за Армана, колотилось теперь с такой неистовой силой, что Леонард физически ощущал его удары о ребра, боясь, что этот гулкий стук услышит весь зал. Кровь гудела в висках тяжелыми, горячими волнами, оглушая музыку, смех, шелест шелков — все превратилось в далекий, бессмысленный грохот. Этот взгляд… Холодный, как январская река под первым льдом, оценивающий, безжалостный, пронзивший его насквозь, заставив внутренности сжаться в ледяной ком. Знаком ли он с ней? Нет. Но в тот миг он понял с невероятной, пугающей ясностью: он уже принадлежал ей. Не как человек человеку, а как железный опилок — магниту. Его будущее, только что такое ясное и светлое в лучах счастья кузена, перевернулось и нацелилось на эту загадочную фигуру в трауре.

«Она будет моей. Женой. Матерью моего сына». Мысль прозвучала в голове не как желание, а как пророчество, с неумолимой, ошеломляющей ясностью, сметая все прежние планы, сомнения и привычные, изысканно-циничные сценарии его прежней жизни. Это была не страсть — это была судьба, настигшая его здесь, в бальной зале, под маскарадными масками света.

Инстинкт, отточенный годами (и, казалось, жизнями) покорения и охоты, сжал мышцы ног, заставив их двигаться почти помимо воли. Он оторвался от прохладной мраморной колонны, словно в трансе, его тело само прокладывало путь сквозь нарядную, благоухающую толпу. Плечи, локти — все стало инструментом. Его цель была ясна и неоспорима, как приказ. Он должен был быть рядом. Должен был заговорить. Должен был… Что? Он еще не знал, слова застряли комом в горле, но знал одно: оставаться в стороне было равносильно отказу от воздуха.

Он остановился в шаге от нее. Ближе, чем дозволял этикет даже с хорошо знакомой дамой, не говоря уж о незнакомке явно высшего круга. Воздух вокруг нее был иным — разреженным, звенящим. Он был напоен ароматом — не вычурными, удушающими духами светских львиц, а чем-то первозданным, чистым, невероятно холодным и одновременно непостижимо сложным. Запах снега в вековом сосновом лесу на рассвете? Льда, сковавшего горное озеро? С едва уловимыми, тающими нотами чего-то теплого, пряного, древесного, глубоко спрятанного, как тайна в глубине ее темных, не отражающих света глаз. Этот аромат опьянял сильнее самого выдержанного коньяка, кружил голову, заставляя забыть о приличиях.

Леонард сделал глубокий, дрожащий вдох, собирая в кулак всю свою волю, всю харизму, что так легко покоряла других. Его губы уже начали складываться в первую, тщательно взвешенную фразу — что-то между извинением за бестактность приближения и комплиментом ее траурному, царственному величию, — когда чья-то тяжелая, влажная от вина рука грубо легла ему на плечо, впиваясь пальцами в дорогую ткань фрака.

«Ах, Виллар! Так вот где ты прячешься от старых друзей!» — раздался громкий, слегка хрипловатый, знакомый до зубной боли голос. Луи де Клермон. Его вечный спутник в прежних бесчинствах, живое, дышащее перегаром воплощение той порочной, беспечной жизни, которую Леонард так отчаянно пытался оставить в проклятом прошлом.

Леонард вздрогнул, словно ошпаренный кипятком. Его хрупкая концентрация, его священный миг — рухнули в одно мгновение. Он резко обернулся, и во взгляде его, еще не успевшем сменить завороженность на привычное циничное раздражение, мелькнула настоящая, дикая ярость — ярость загнанного зверя, у которого отняли добычу. Луи же, не обращая ни малейшего внимания на его состояние, уже самодовольно хихикал, его заплывшие, лукавые глазки скользнули с Леонарда на стоящую рядом Елену и обратно. Он подмигнул Леонарду с таким неприкрытым, пошловатым одобрением, словно они оба были участниками какой-то грязной, скабрезной шутки в таверне.

«Вот это выборка, друг! — его взгляд кричал громче слов. — Дерзко! По нашему, по-старому!»

Елена де Вальтер не сказала ни слова. Она лишь слегка, почти незаметно приподняла подбородок. Ее губы, полные и совершенные, как выточенные из мрамора, едва заметно изогнулись — не в улыбку, а в выражение глубочайшего, бездонного, ледяного презрения. Оно исходило от нее волнами, замораживая воздух. И тогда из ее уст вырвался громкий, резкий, совершенно неженственный звук — что-то среднее между «фы» и «пф», короткий, отрывистый выдох, полный уничижения.

«Фып!» — прозвучало в воздухе, как щелчок хлыста, рассекающий кожу. Звук был настолько неожиданным и презрительным, что Леонард физически почувствовал его как пощечину. И, не удостоив ни похабно ухмыляющегося Луи, ни ошарашенного, обездвиженного Леонарда ни единым взглядом, ни полсловом, она плавно, с невозмутимым достоинством королевы развернулась и растворилась в пестрой толпе, уходя вглубь зала. Ее черное бархатное платье колыхнулось, как тень величественной птицы, уходящей в ночь.

Леонард замер, словно вкопанный. Удар был точен, унизителен и смертелен для его самолюбия. Это было не просто игнорирование. Это было публичное, демонстративное низведение до уровня назойливой, отвратительной мухи, которую даже не стоит прихлопнуть — достаточно сдунуть. Жар стыда, жгучий и всепоглощающий, смешанный с бессильной, тщетной яростью, залил его лицо и шею, прокатился волной по телу. Он чувствовал себя обнаженным, оплеванным на глазах у всех, хотя, вероятно, лишь ближайшие свидетели уловили суть происшедшего.

«Черт возьми, Виллар!» — Луи расхохотался громко и глупо, не понимая и сотой доли глубины происходящего внутри его «друга». «Да ты сразу метишь в самое сердце льдины! Это же она! Та самая графиня-комета, Елена де Вальтер! О которой я тебе рассказывал после твоей… э-э-э… «передряги» с совестью. Неприступная крепость! И ты сразу полез на штурм без лестниц? Браво, смелость города берет! Но, кажется, первый залп принял на себя? Полный промах, а?» Он похлопал Леонарда по плечу с дурацкой фамильярностью, явно довольный зрелищем и собственной проницательностью.

Леонард не успел выдавить из себя ни слова. К ним, сияющий, как новогодняя елка, украшенная свечами, подлетел Арман. Его глаза горели восторженным огнем, щеки пылали румянцем от счастья и волнения после танца. Весь он излучал молодую, беззащитную радость.

«Лео! Лео, ты видел? Она… она небесна! Совершенна! Танцевать с ней… это было как парить над землей! Она сказала, что с нетерпением ждет бала у герцогини де Ланже…» — Арман захлебывался от восторга, жадно выплескивая каждую драгоценную деталь, каждый мимолетный взгляд, каждую интонацию голоса Элоизы. Его счастье было таким ярким, таким чистым, что должно было осветить и Леонарда.

Леонард медленно, с усилием, словно голова его была отлита из свинца, перевел взгляд с места, где только что растворилась черная, манящая и отвергающая фигура, на сияющее, открытое лицо кузена. Контраст был разительным, почти болезненным. Где-то в глубине души, под грудой льда и пепла стыда, шевельнулось тепло, слабая тень той самой гордости и искренней радости за него. Но сейчас это хрупкое чувство было мгновенно задавлено, раздавлено всепоглощающей бурей, вызванной Еленой де Вальтер. Его ответ прозвучал глухо, отстраненно, как будто из другого помещения, сквозь толстую стену:

«Да, кузен. Видел. Рад за тебя». Голос был лишен всякой теплоты, плоский и мертвый, как выдох.

Арман замолчал на полуслове, словно споткнувшись. Его сияние померкло, сменившись мгновенной, острой тревогой. Он знал Леонарда слишком хорошо. Знаком и с прежним, циничным, опасным повесою, и с новым, изменившимся человеком, которого он успел полюбить как брата. И сейчас он увидел не того и не другого. Он увидел что-то новое, пугающее своей интенсивностью — одержимость. Ту самую, с горящими изнутри глазами и забытой честью, которая когда-то приводила Лео к дуэлям, скандалам и почти гибели. Холодный страх, острый как игла, сжал сердце Армана. «Нет. Только не снова. Не возвращайся к тому, кем был. Мне так нравится теперешний ты… Добрый. Отзывчивый. Порядочный. Не дай этому огню тебя сжечь снова!»

Луи, наблюдая за Арманом и безошибочно читая его юношескую тревогу, фыркнул, брызнув слюной и вином.

«Не паникуй, мальчик, — сказал он язвительно, с явным удовольствием подливая масла в огонь. — Просто в твоем кузене проснулся старый добрый знакомый. Покоритель женских юбок и сердец почуял дичь посерьезнее прежних перепелок. Видишь, как он на ту вдовушку в черном уставился? Охотничий азарт, чистой воды!» Он самодовольно отхлебнул вина, вытирая губы рукавом. «Да уж, графиня де Вальтер — трофей, достойный мастера. Хотя, судя по первому заходу, осечка вышла знатная! Ха! Прямо в лужу сел, друг!»

Но Леонард уже не слышал ни его грубых насмешек, ни тревожного, почти молящего молчания Армана. Слово «трофей», брошенное Луи, лишь оттолкнуло его, как нечто пошлое и мелкое, не имеющее отношения к тому, что бушевало в его груди. Нет, это было не про трофей. Это было про… рок. Про судьбу. Про то самое «будущее», о котором он видел с безумной ясностью минуту назад. Его взгляд, острый и неумолимый, сканировал зал, выискивая только одно — спину в черном бархате, скользящую в море пестрых шелков, кружев и фраков. Игнорируя и похабно хихикающего Луи, и растерянного, напуганного за него Армана, Леонард резко, почти грубо развернулся. Его тело напряглось, как тетива лука. Он шагнул вперед, туда, где растворилась Елена. Его взгляд, потерявший всякую светскость, сканировал зал с новой, хищной, почти звериной целеустремленностью. В глазах горел тот самый опасный огонь, которого так испугался Арман. Игра началась. Не та игра в любезности, которую он пытался вести, а другая — жестокая, бескомпромиссная. И он не собирался сдаваться после первого, пусть и унизительного до глубины души хода. Она была где-то здесь, в этом море света и музыки. Эта льдина, эта комета, эта его судьба. И он её найдёт. Снова.