Железный Аспид. Война

Глава 25 Тот, кто ел человечину, способен пасть еще ниже

В полдень к уже привычным шипению и треску подошв добавился новый звук. Вроде как хруст. Эйден навострил уши, пораскинул языком и предложил расчехлить ундаборды.

Кибернетик замотал головой.

— Еще слишком рано: спутники могут зафиксировать всплеск энергии. Надо, чтобы магнитные колебания усилились вдвое, а это, судя по всему, случится уже в лесу.

— Орис, дай лапу, — скомандовал робот.

Орис поднял ногу, и все посмотрели на его сапог. Подошва и часть верха уже пузырились — они-то и производили неприятный хруст. Это означало, что обувь не успевала восстанавливаться и могла в любой момент развалиться. Истлеть прямо на ноге и оставить пешехода босиком.

— Так и знал, что из-за тебя будут проблемы! — Заворчал Бен. — Ты же курсант, не мог поаккуратнее идти?

Орис молчал и краснел. Что тут скажешь, он и впрямь увлекся и раздавил на десяток больше лишайников, чем другие. Один пирокактус чего стоил.

— Не важно, — пресек андроид его попытки оправдаться. — Вы все посмотрите на свою обувь, она едва ли еще милю выдержит. А до леса — не меньше десяти, а в ваших метрах… ещё дальше.

Результат осмотра сапог огорчил и Самину с Беном. Коррозия ползла даже по окантовке ботинок андроида.

— Кто присмотрит за моим погружением в безумие, если специалист по роботам растворится по колено? — пожал он плечами.

Кибернетик вздохнул и стянул рюкзак. Он достал четыре пары дисков размером с ладонь.

— Это ундаборды, — пояснил Бензер, разделяя для себя первую пару. — Вернее, их демоверсия. Не без гордости скажу, что это разработка моего отдела. Они не боятся перепадов магнитного поля, потому что используют для своего движения именно их. Как волны. Отталкиваются от сильных, по ним же скользят, огибают — а по слабым летят по инерции. И так до следующего скачка.

Кибернетик прилепил по диску на свои подошвы. Орис удивился:

— Но ведь магнитные волны невидимы, как в них ориентироваться? Как их ловить?

— Когда сила магнитного поля растет, ундаборд сам приподнимает ту часть, которая впереди, надо только привыкнуть. Чем раньше уловишь его движение, тем устойчивее будет полет.

— А если спад, при котором он летит по инерции, слишком долгий? — поинтересовался Эйден, разглядывая свою пару дисков.

— Если так случилось, значит, в этом месте среда не агрессивна. Тогда всего-то нужно повторить движение запуска, чтобы сообщить энергию ундаборду. Вот так, — Бензер ударил одной ногой о другую, и между ними засветилась тонкая белая полоса. Она была шириной с ладонь и состояла из плоских лучей, которые соединяли подошвы сапог. И тут же мужчина поднялся над землей. Невысоко, примерно на полметра.

— Ноги держите на ширине плеч. Впрочем, кому как удобно, это лишь для контроля над собственным телом и ощущения безопасности. Чтобы повернуть, наклоните все тело в нужную сторону, — он закончил инструкцию и облетел группу по кругу.

— А чтобы затормозить — вниз? — уточнила Самина.

— Да. Только не верхнюю часть корпуса, а именно все тело, понимаете? Это очень важно: ундаборд ловит смену положения центра тяжести. Главное — не бояться.

То ли так и было задумано, то ли Бензер силился приукрасить изобретение своих инженеров, но легче казалось управлять молодым биглем, чем ундабордом. Эйден взлетел первым и сразу почувствовал, что в его нынешнем положении одно неверное движение, и он свалится в траву или налетит на мраморную колонну. Так и случилось: вскоре после старта робот задел плечом формацию и упал. Да так сильно, что кувыркнулся через голову. Поднимаясь на ноги, он поймал встревоженный взгляд Самины.

— Что с тобой? — шепнула она. — Это все еще ты?

— То есть?

— Я видела: твой глаз стал красным на секунду или две.

— Я знаю. А почему ты шепчешь? Разве не следует немедленно и очень громко поставить в известность куратора?

Не дожидаясь ответа, Эйден пролетел мимо: без эксцессов, но предельно аккуратно. Орис же храбрился и нарочно летел над каждой кротовой норой, какая попадала в поле зрения. Что ж, он был легкий, гибкий, а магнитные флуктуации на него не действовали. К тому же, в отличие от императора, юноше было простительно растерять престиж и угодить носом в землю. Остальные, впрочем, только этого и ждали — слишком уж разошелся Орис в своей браваде.

Кибернетик давно освоил ундаборд, но провозился дольше всех. Дело было в Самине, которая никак не могла взлететь и продержаться хоть пару метров. Наконец она кубарем покатилась на землю и чудом не поранилась об осоку. После этого Бен разрешил ей лететь рядом, чтобы поддержать, если что. Но коварное «если что» случалось каждые пять секунд.

— Не хватайся за меня, Сэм! — в который раз донеслось сзади. — Ундаборд не предназначен для этого, что ты вцепилась в меня мертвой хваткой? Лети сама, ну же!

Спустя еще вал распекающей критики Эйден решил, что манеры доктора заслуживают сдержанного комментария:

— Бензер, внимание военных скорее привлекут твои вопли, чем всплески энергии от полета. Не мог бы ты проявлять свою заботу поделикатнее?

— Учитывая ситуацию, вы требуете от меня невозможного.

— Лучше я… пойду… пешком, — задыхалась Самина.

Она хаотично взмахнула руками и на повороте схватила Бена за что попало.

— Ты уберешь от меня свои грабли наконец? — рявкнул тот, покачнувшись.

Краем глаза, где-то на периферии ожиданий, Эйден уловил бешенство. Орис. Брат покрылся румянцем и направился к сестре, но —

— Орис! Бюрлен-Дукк!

Металлический оклик подействовал на обоих. В напряженной тишине синтетик жестом подозвал к себе мальчишку. Вдвоем они поднажали на ундаборды и оторвались от тех двоих.

— Я накажу тебя за разжигание открытого конфликта, — еле слышно приструнил Эйден. — Держи себя в руках.

— Он задрал уже оскорблять мою сестру!

— Доктор ее пока не оскорблял, Орис.

— Мне не нравится, как он с ней обращается!

«Ну так врежь ему, кого ты слушаешь? Нашел образец нравственности».

— Бензер раздражен, но не делает ничего дурного. Тебя тянет заступиться, я понимаю. Но сейчас твое вмешательство выйдет неуместным.

— Да почему же⁈

— Оно не оставит ей выбора.

— Какого еще выбора?

— Казнить или миловать твоего противника. Ты ее брат, ее семья. Прав ли Бюрлен-Дукк или нет, что останется Самине, кроме как встать на твою сторону? Это несправедливо. И, что самое печальное, не преподаст ей урока. Как только эти двое помирятся, ты останешься крайним.

Орис помолчал немного, осмысливая аргументы.

— Ну допустим. Мне нельзя вмешаться, но вы-то — можете?

Эйден не хотел этого вопроса. Ответ на него был запутан и тернист. Он вмещал в себя и миллион самых разных отношений, которых андроид сполна навидался за пятьсот лет, и строжайший имперский принцип разумного нейтралитета. И даже то, что, в конечном счете, Эйден был согласен с Орисом, но статус и положение не позволяли чинить мордобой, чуть только некий джентльмен взглянет на леди не под тем углом.

— Пока у нас есть время, я расскажу одну историю. Ты ведь знаешь, как любит империя насаждать в оккупированных мирах свои правила? Отвергать и запрещать традиции, извращать культуру, подводить их жизни под одну гребенку, чтобы легче было управлять?

— Э-э-э… — На самом деле что-то подобное, почти дословно, бранианцам говорили в школе. Потом в колледже. И в академии. Да на каждом шагу. Но теперь Орис предпочел ответить уклончиво. — У меня вообще-то тройка по военной истории.

— Тогда ты не безнадежен. Так вот, это все неправда (замени последнее слово на что-то порезче). Мы лишь предлагаем свой уклад как образец процветания. Если местное правительство стоит на своем, но при этом желает войти в состав империи, это его право. Но если возникают подозрения, что в их мире кто-то всерьез ущемлен, мы посылаем туда своих агентов. Надолго, порой на много лет. За это время они должны выяснить, на самом ли деле кто-то страдает. Только когда это признается достоверным, Ибрион вмешивается с правом вето и своими уставами.

— Как это? Что значит «страдает на самом деле»? Разве это не очевидно?

Андроид полуобернулся, чтобы глянуть на очевидные страдания Самины. Ее сосредоточенное лицо покрылось испариной.

— Орис, есть планеты, где рабство — высшая ступень карьеры. Свобода и работа на себя там — настоящее унижение. Есть целые миры, где народы не желают искусственно продлевать жизнь. Их конечная цель — не единоличное счастье, а вечный цикл превращений из минерала в органику и обратно. Если их излечить от смертельной раны, они будут страдать оттого, что не накормили собою червей, не напитали почву. Но самая поразительная история с нашими агентами приключилась на планете каннибалов. В своих первых отчетах ибрионцы были поражены тем, что в высокоразвитом, цивилизованном обществе после войны стороны ритуально поедают тела убитых врагов. Своих погибших, между тем, они хоронят со всеми почестями. Сказать, что для нас видеть подобное неуважение к противнику было дико — ничего не сказать. Вред был настолько очевидным, что мы запретили каннибализм. Взамен мы наладили для них регулярные поставки искусственного мяса со вкусом человечины.

— Фу.

— Не фу. Кстати, рекомендую.

— Фу!

— Но вскоре нас обескуражили последствия вето: если прежде открытые конфликты на планете были редкостью, проходили с соблюдением конвенций и довольно быстро разрешались, то после — разразилась мировая война небывалого масштаба и поразительной жестокости.

— В чем же была ошибка?

— В том, что наши агенты, ослепленные собственным представлением о чести и достоинстве, не потрудились разобраться в том, что они посчитали дикостью. Поедая убитого врага, эти люди испытывали к нему особую благодарность — он насыщал их тело. И досадное чувство вины: ведь он делал это ценой своей жизни. Это чувство помогало увидеть всю бессмысленность войны. Мелочность причин, по которой начался конфликт. Матери считали, что уж если их сыновья погибли, то не сгинут в земле, а сохранят частичку себя в чьем-то теле и приблизят мир. В самом деле, неужели те, кто перестали быть чужими друг для друга, не смогут договориться без крови? Когда же от тел павших начали отказываться, ценность солдат противника упала. А с нею и ценность мира. Вот так мы и сняли свое вето. Мы признали свою ошибку и с тех пор судим других еще осторожнее.

Орис смотрел на робота, переваривая услышанное.

— То есть, сейчас вы наблюдаете, — утверждение, полное скепсиса. — Вы хотите сказать, ее может вот это вот все — устраивать?

— Блюменбаховы базиляры, да может, она в отместку бьет его в постели, тебе ли не все равно?

— Он же мудак!

— Тогда надеюсь, что бьет. Орис, ты знаешь его один день.

— А вы — неделю, и что скажете?

— Держи спину ровно! — Прервал их рёв Бензера.

Эйден улыбнулся:

— Что ты очень проницательный. И все же я не думаю, что Бен перейдет черту, а значит, это ей решать.

Они притормозили, чтобы увидеть, как Самина в очередной раз неловко потянула кибернетика в сторону.

— Осторожно же, листья! Да не трогай меня, ты смещаешь мой центр тяж!..

Бен вывернулся, не устоял и рухнул на пыльную тропку. Мгновение спустя Эйден обнаружил себя рядом с виновницей, но Самина игнорировала его руку. Серый, остекленевший мир ее сузился до брани кибернетика, которую приличный издатель урезал бы до:

— … корова косолапая…

Бен, кряхтя и отряхиваясь, поднялся в воздух. Чтобы тотчас вновь упасть: Самина дождалась момента, чтобы толкнуть его в грудь. И поразилась своему подростковому хулиганству: во что она превращается?

— Даже при моих чересчур либеральных взглядах, Бензер, — робот скользнул меж двух огней, чтобы выловить холодную руку, — я думаю, тебе еще мало досталось.

Он увлек ее, тихую и стылую, в сторону. Накатила усталость, соображалось из рук вон. Кто потянул ее, зачем? Мысли рвались и путались. Стояла жарища, но ее знобило. Самина вяло сопротивлялась и попыталась выдернуть ладонь, но ее не отпустили, и она сдалась. Пусть робот ментально перегружен, нестабилен и вообще опасен, но по крайней мере, с ним можно лететь. Бензер поднялся во второй раз.

— Нечего тут разыгрывать рыцарский орден, — огрызнулся он. — Или тогда давай, накажи ее за конфликт! В конце концов, она напросилась сюда как член группы, а не как женщина.

— Попахивает казуистикой. Нельзя выдергивать для своих нападок одну из ролей, какая приглянется. Но если тебя утешит, я уже назначил Самине штраф: теперь она «поддерживает» империю.

Будто в подтверждение его слов, мимо их группы пролетел жирный шмель, и все дружно отклонились. Бледная рука в ладони синтетика расслабилась и потеплела.

— А ты-то чего вдруг подоспел? — Бен напал на Ориса, как только поравнялся с ним. — Думал, я ее ударю? Или что? Ненормальные…

Но через несколько минут тишины легче стало всем, и особенно Бену. Сухой воздух отступал, равнина мраморных формаций упиралась в колюче-ползучие заросли, за которыми трещал «Валежник». Шмель еще покрутился возле путников, пока к нему не спикировала голубая сойка. Ам. Птица юркнула в лес и пропала из виду. Гораздо позже на тропу выскочил кролик. Его белая, воздушная шерстка была точно пух, глаза пылали огнем погони. В пасти он держал голубую сойку. Бен пролетел низко к тропке, и кролик прыснул в кусты.

— Ты так рвалась сюда, Сэм. Может, и медовый месяц проведем на гостеприимном лоне природы? Среди нежных зверюшек вроде этой твари…

— Ты же проиграл. Никакой свадьбы.

— Зря, зря, — цокнул андроид, вмешиваясь в разговор, что рисковал обернуться новой проблемой. — Я уже нашел для тебя букет невесты.

Захватив ее талию свободной рукой, он уволок Самину в крутой поворот, чтобы обогнуть акацию. За ней росла гигантская венерина мухоловка. Ее сочные розовые пасти были открыты — все, кроме одной. В ней трепыхался кролик: такой милый, пушистый — тот самый, да. Как автор может быть в этом уверен, ведь все кролики на одно лицо? Этого легко было узнать по сойке во рту.

— Вот теперь я действительно вижу, что это всё ещё ты, — процедила Самина.

Когда заросли остались позади, все спешились и спрятали ундаборды. Теперь они могли рассмотреть лес вблизи. По правде, это было что угодно, только не лес. Желудок кита, инсталляция музея современных искусств, кладбище. Но и позволяя себе любые, самые храбрые допущения, все ж произнося «лес» — вы подразумеваете много деревьев, а тут —

— Одно, — объявила Самина. — Все, что вы видите — это одно дерево. Один корень. Одна общая крона. И сотни тысяч стволов.

Она подловила себя на том, что для пущего эффекта использовала чеканную манеру речи андроида. Но прозвучало и правда весомо.

— Как оно называется? — спросил Орис.

— Это красная драцена, или драконово дерево. Его так назвали за киноварно-красный, кровавый сок. Куда! Не тронь! Его кора лопается, чуть что, а сок очень едкий. Без рук остаться хочешь?

После никому более не приходилось напоминать об осторожности. Они шли по лесу, стараясь не задевать стволы, по которым сочилась кровь. Сухая земля в лесу просела, и под ногами путались корни, сучковатые коряги, обломки веток и мертвые щепы древних стволов. Шлось бы куда легче, если бы взгляды не притягивались к жути вокруг. Это было притяжение особого вида — темное, извращенное. Какое вызывает раздавленная колесом жаба или всплывший утопленник. Тут и там к стволам приросли и одеревенели животные. Они казались лепниной на шершавой коре. Белки. Птицы. Половина оленя. Путники сперва приняли его рога за сухие ветви — так гармонично вписалась его туша в дерево.

— Бедняги забрели в лес, отравились и стали памятниками самим себе, — мрачно экскурсоводила леди Зури. — Но ненадолго. Со временем дерево поглотит их полностью, оно слишком любит… дичь.

— Мне кажется, я тоже скоро стану памятником, — произнес Эйден, глядя себе под ноги. — Хотя и не заслуженно.

Самина проследила его взгляд: андроид весил больше остальных, и корни под ним лопались чаще. Уже весь комбинезон был в подпалинах от сока. Он бы сейчас многое отдал за свою форму.

— Нам двоим лучше выбирать тропки посуше, — предложил Бензер. Дела кибернетика и его брюк обстояли немногим лучше. — Впереди частокол и зыбучий песок за ним. Сэм, давайте вы с Орисом обойдете их ближним путем, а мы — с той стороны.

Самина замялась, но согласно кивнула, и вскоре они с братом скрылись за стволами. Когда шум листвы приглушил их голоса, Эйден повернулся к Бену и перекрыл ему путь.

— Ты хотел остаться наедине. Говори.

Лицо робота стало мертвым и холодным, как тогда на трибунале. Быстро же он снял маску человечности, стоило зрителям уйти в антракт, подумал кибернетик.

— Я изучал карту прежде, чем отправиться сюда. И заметил, что ты ведешь нас не так, как договаривались. Мы слишком забираем на север.

Бог знает, сколько мужества он собрал в себе для этого разговора.

— Что у тебя с чувством самосохранения? — нейтральный тон Эйдена был мужским вариантом системы навигации в карфлайте. — Разумеется, у меня есть план — несколько больший, чем поиск червей. Но не волнуйся: в нем нет мертвых кибернетиков.

— А мертвый биолог? А сын председателя в заложниках?

— Если я начну выдавать свои планы, меня исключат из клуба злодеев. В любом случае, уже слишком поздно, Бен. Из этой части леса нам одна дорога.

Они двинулись дальше по сухим корням.

— Я передам остальным, что ты что-то задумал, — Бюрлен-Дукк не сдавался. — Уверен, общим голосованием мы повернем назад. Нас будет трое против одного.

— Против одного. Это кого же?

Тут-то бы смертному и промолчать. Остаться распоследним трусом, но выжить.

— Ты все продумал, да? Орис еще с казни смотрит тебе в рот, а теперь ты взял в сообщники и Самину! Кто следующий из семьи Зури?

— В этом суть политики, — пожал плечами андроид. — Когда приходит время, мне важно, чтобы нужные люди сделали правильный выбор.

— Тогда ты абсолютно, извращенно безжалостен. Я ведь вижу, как ты ее обрабатываешь: настраиваешь против законов и правил, против Харгена. Даже против меня уже спелись! Она говорит твоими фразами, называет человеком, бросается на защиту твоих идей… Вы переглядываетесь, шепчетесь наедине… Что дальше?

— Что значит «что дальше»? Думаешь, я хочу трахнуть твою невесту?

Вышло грубо, но отрезвляюще.

— О боже… — док не ожидал, что разговор станет настолько мужским. Честно говоря, он сам рассчитывал смутить андроида, а не получить в лоб своей же темой.

— Серьезно, Бюрлен-Дукк. Что может надоумить имперского синтетика кадрить человека с планеты, где роботы — кухонная утварь? Но — допустим. Как же мне использовать это счастье… Она что, выкрикивает пароли, когда кончает? Или соскочит с меня и, влюбленная, побежит убивать отчима? А точно ли о Самине мы говорим, или ты настолько ее недооцениваешь?

— Шутишь, — выдавил кибернетик. — Прикидываешься таким… живым. Ей-богу, очень талантливо! Как это у тебя получается? Надевать маску и снимать, надевать и снимать, надевать — снимать?

— Хочешь воды, Бен? У тебя истерика.

Но Бен воды не захотел.

— Лучше б ты убил нас всех здесь… убил бы ее, чем… чем…

— Ты надоел мне, человек, но я буду с тобой откровенным, — в воздухе растекся привкус металла. — На крыльях успеха с паразитом я хочу… нет, я планирую добраться до планеты-наводчика и разорвать магнетарную цепь. Я планирую поставить Совет на колени и провести несколько казней. Какие-то — лично. Я планирую присоединить все, что останется от Альянса, к империи. И да. Я планирую. Твою женщину. С тебя, наконец, довольно? Двигайся.

Кибернетик застыл на месте, парализованный холодком вдоль позвоночника. Император ждал, чтобы пропустить мужчину вперед.

— После вас, — процедил тот. А Эйден утомился и не стал возражать.

Прошли секунды, прежде чем андроид осознал, что не слышит шагов Бена, а сам стоит над пропастью. Под ногами развернулся глубокий овраг, и только густое переплетение корней создавало резной купол над бездной. Что-то на краю интуиции заставило робота обернуться — и запечатлеть момент, когда Бензер выстрелил в корни вблизи него. Сухостой закрошился под весом андроида, но тот уже рванул назад. Безуспешно, но и не даром: прежде, чем ухнуть в овраг, Эйден зацепил длинный корень, на котором стоял Бен. Мертвая древесина треснула и сломалась. Так, робот не удержался на краю, но увлек кибернетика за собою — вниз.

Вниз, вниз и вниз.