Железный Аспид. Война

Глава 9 Мыши задаром съели научный грант, но их все равно жаль

Мышей в лаборатории было чересчур много. Просто колоссальное количество: в белоснежном месиве тут и там мелькали подвижные розовые хвосты. Сугробы мышей — здоровых, больных и контрольных. Теперь Самина бродила посреди этого великолепия в растерянности. Клятва, данная на берегу в порыве поторговаться с судьбой, настойчиво билась в голове и требовала мышей освободить. А члены семьи Зури взяли за правило исполнять клятвы.

Абсурдностью эта ситуация могла потягаться только со вторым пунктом расплаты за сохраненную жизнь — поцеловать того капрала-андроида, что вызвал к ней помощь. Вывезти оставшихся в живых грызунов за город и выпустить в лесу, а после заказать себе новый экспериментальный материал казалось делом выполнимым. Но целовать прохладную синтетическую щеку андроида — святые плазмиды, ведь потом все узнают, все! — это ведь сущее наказание. Хотя может статься, они и не встретятся никогда лично. Было бы здорово.

А сейчас надо было срочно разобраться с мышами, которых она заразила уроборосом еще до полета.

Порывшись в карманах форменного медицинского комбинезона, Самина достала биоскоп и направилась к первому террариуму. В нем сидели зараженные звери, а на панели рядом светилась надпись «7 дней». Мыши нервничали и чесались. На кончике биоскопа вырос прозрачный шар, похожий на мыльный пузырь. Как только его внешняя оболочка коснулась мыши, та оказалась захваченной внутрь и поплыла к биологу вместе со сферой. Она попискивала от волнения. Самина вывела шар из террариума наружу и легонько подтолкнула к дневному свету. Пузырь завис в воздухе, мышь в последний раз взвизгнула и успокоилась. Только все так же почесывалась.

Самина переключила биоскоп и снова направила его на сферу. Та начала расширяться, создавая иллюзию увеличения мыши. Вскоре габариты в добрый десяток раз превзошли исходные, и изображение переключилось в режим объемного ультразвука. Картинка при этом стала цветной, а гигантская мышь — полупрозрачной. Вялые движения ее лап светились оттенками от белого — там, где были кости и хрящи, — до темно-розового: это были мышцы и потоки крови в тонких венах. Биолог сосредоточила взгляд на кончиках лап. Там, на порядок увеличенные, копошились веретенообразные тельца паразитов. Это были еще совсем юные черви, только-только вошедшие во вторую личиночную фазу. Но они уже беспокоили животное, цепляясь к нервным волокнам. Мышей терзали болезненный зуд в лапках, онемение и жжение. И для болезни под названием «уроборос» эти симптомы были только цветочками.

Следов лекарственного препарата не было, словно биолог и не вводила его три дня назад. Черви поглотили его вместе с другими питательными веществами из крови животного, разложили и вышвырнули вон из организма. Очередной эксперимент с воздействием на ДНК червя провалился. Уроборос так быстро перестраивал свои гены, нарываясь на опасные вещества, что погибала едва ли десятая часть особей. И свойством этим обладали все черви, начиная со стадии яйца. Лекарства, разработанные за все то время, пока человек знал болезнь, имели гораздо больше шансов убить пациента, чем паразита.

Самина отключила иллюзию, вернула животное на место и подошла к другому террариуму. «14 дней» — гласила надпись на нем. Здесь животные страдали действительно тяжело. Они крутились, пищали и валились на спинку. Потребовалось несколько лет таких вот экспериментов, чтобы научиться не покидать лабораторию в слезах. В конце концов она, как всякий биолог, уговорила себя, что эти эксперименты необходимы. Все жестоко, но по-честному: люди тоже болели и хотели жить. Мыши погибали не зря, ведь в последние десятилетия болезнь приняла статус пандемии.

Мышь из второго террариума так бешено крутилась, что пришлось усыпить ее, чтобы она не прорвала сферу биоскопа. При увеличении зверька обнаружились длинные и гораздо более плотные ленты червей. Они кусали нервные волокна, как гусеница — лист смородины. На протяжении недели зараженный — будь то мышь или человек — сперва чувствовал непереносимую боль и жжение в руках или ногах, а затем, когда нервы были съедены до конца, терял в них чувствительность. Отклика на экспериментальные лекарства Самина не обнаружила и здесь. Их будто метлой вымели.

Взгляд на последний террариум отбил желание направлять туда биоскоп. Это были мыши, черви-паразиты в которых перебрались из конечностей в кишечник и отложили миллионы личинок. И тут становилось понятно, отчего болезнь носила имя легендарного змея, кусающего себя за хвост. На этой стадии зараженные испытывали непреодолимое желание поедать свою плоть. Они грызли собственные лапы, лишенные нервных окончаний, чтобы прокормить этим мясом личинки червя. Личинки уробороса питались телом зараженного, переваренным им самим. О да — на деле это выглядело еще ужаснее, чем прозвучало у вас в голове.

Самина поборола себя, вытащила из последнего зараженного бокса мышь и, не увеличивая, ввела в комм запрос на анализ. Животное остервенело пожирало свой хвост. А в анализе на препарат был статистический шиш.

Чтобы избавиться от гнетущих мыслей, которые грозили преследовать до самого вечера, биолог направилась к отсеку здоровых животных и выудила за хвост одну из мышей. Посадила к себе на ладонь и осторожно погладила крохотные прозрачные ушки. Нет, если утром она еще раздумывала над решением заменить их на тараканов, то сейчас мысль об этом приносила облегчение. Самина достала из потайного кармашка шарик мясного корма и угостила грызуна. Строго говоря, на Бране не было ни грызунов, ни травоядных — абсолютно все животные давно стали хищниками. Но историческая классификация сохранилась, чтобы избежать путаницы.

Наблюдать за контрольным зверьком, спокойным и здоровым, с гладким мехом и отменным аппетитом к нормальной пище, было забавно. Но мелькнуло видение огромного, увеличенного с помощью биоскопа таракана:

— Фу…

— Это ты обо мне думаешь, Сэм? — раздалось над ухом, и знакомая рука в синем рукаве скользнула под воротник — в попытке добраться до…

— Черт! — Самина подскочила, а мышь вывернулась из ее ладоней и дала деру в сторону открытой двери. — Бензер, какого… Ты опять не закрыл дверь!

Она вскочила и махнула роботу-ассистенту. Тот ринулся в погоню, и ученые остались наедине. Самина смотрела куда угодно, только не в глаза гостю. Она стыдилась того, что в эту минуту была не рада обществу… кого бы то ни было, кроме мышей.

— Бензер, ты знаешь правила! Здесь же кругом зараза! — она чувствовала себя ханжой, ведь держать мышь голыми руками тоже запрещалось. Но она слишком долго мечтала накричать на одного конкретного человека, и теперь сделала это с постыдным удовольствием маньяка-убийцы, всадившего нож в блудницу.

— Самина Зури, кажется, у нас уже был разговор по поводу того, чтоб ты не повышала на меня голос, — едкий укор подкрепил гарнир из поджатых губ. — Я скучал. Между прочим. Почему ты не заглянула ко мне утром, как всегда?

Биолог скрестила руки на груди. И тут ей начало казаться, что за последние полгода она с завидной регулярностью находила свои руки скрещенными на груди, а рот исторгающим яд. Сегодня она решила быть краткой:

— Почему ты не пришел ко мне в больницу?

Бензер закатил глаза.

— Пф-ф, ты пробыла там всего четыре часа! Твой комм не отвечал. Я позвонил Сиби и узнал, что у тебя ерундовый перелом голени. И рассчитывал увидеться сегодня на работе. — Мужчина взял Самину за руки и обвил ими свою шею в знак примирения. Бранианец с достатком и блестящим образованием, Бензер Бюрлен-Дукк был весьма привлекательным высоким блондином. Самина втайне гордилась тем, что он не следовал модным капризам и не красил пепельные волосы. — Знаешь… вот ты ждешь от меня романтики. Но не понимаешь, что красивые жесты требуют жертв? Денег, которые мне приходится зарабатывать. И у многих труд состоит не из возни с мышами, а…

— Ясно.

— … не перебивай меня. Так вот. Имперцы с прошлой ночи подтягивают силы к границам спорного сектора. И вчера, пока ты дулась на меня в больнице, мы всем отделом в бешеном ритме программировали андроидов на боевые вылеты. Если мы потеряем созвездие Кармин, мне — как главе кибернетического отдела — несдобровать. Это тебе, знаешь ли, не медицинские гранты попусту тратить.

— О, ясно.

Она сделала попытку оттолкнуть Бензера, но тот рассмеялся и снова привлек ее к себе.

— Ну? Что? Ты лепишь проблему из пустого. Ну хорошо же, прости меня, прости, прости! — Он захватил ее лицо в ладони и поцеловал, но Самина ответила довольно вяло, намекая, что задета сильнее, чем предполагал кибернетик. Бензер мягко клюнул упрямицу в щеку и принялся теребить застежки ее комбинезона. — Конечно, твоя работа с этими… тоже очень важна, Сэм. Да что за кнопки на вашей униформе?

— По-твоему, мне следует надевать в лабораторию пеньюар?

Кончики пальцев Бензера выводили замысловатые узоры на ключицах девушки, но кровь в ее висках стучала не от возбуждения. Уж не подхватила ли она бешенство от грызунов?

— Я бы надевал на тебя и намордник, милая, чтобы ты научилась уважать своего мужчину. Все-таки я втрое тебя старше.

— Ясно! И вдвое красивее. Ладно, господин глава отдела, возвращайся к работе, мне тут надо срочно пустить на ветер еще пару грантов.

— Глупая моя, — Бензер смягчил тон. — Если ты рассчитывала выяснять отношения здесь, среди этих вот пожирающих себя грызунов, поспешу тебя огорчить. Эй, что такое?

Его отвлек ассистент Самины — андроид с беглой мышью в ладонях.

— Госпожа Зури, я поймал ее у стойки администратора. Она перегрызла его речевые контакты, и робот не смог предупредить, что сюда направляется Шиманай Кафт.

Самина мгновенно отстранилась и бросилась собирать по столам пробирки, склянки и весь бьющийся реквизит.

— Бен, помоги же, не стой!

Они вдвоем принялись судорожно запихивать все в термошкаф как попало.

— Ты на меня накинулась с порога, Сэм, — запыхавшись, бормотал Бензер, — а ведь я шел предупредить, что заказал нам столик в «Баламуте». Сегодня в семь вечера у них новая программа. Форма одежды парадная, ожидаются все. Ну все-все, в общем. Не опаздывай, не позорься. Надень то зеленое платье, со шлейфом. И ради бога, расплети свою плебейскую косу… Тупой ублюдок! — это уже относилось к андроиду, но и Самина вздрогнула. — Почему ж ты не связался с нами, как только заметил профессора⁈

— Я не мог, господин, у меня в руках была мышь.

Леди Зури даже и не думала подавить звонкий смех. Бензер оттолкнул с дороги ассистента, невнятно буркнул прощание и поспешил вон из лаборатории, чтобы не встретиться с Кафтом.

Профессор являл собой относительно удачный результат киборгизации. Около полувека назад этот видный ученый был уже в преклонных летах, когда во время учебной хирургической операции на него обрушился свод древнего амфитеатра. Прибывшая на место происшествия бригада андроидов-спасателей долго предпринимала героические попытки вернуть к жизни тот самый труп недельной давности, который показательно резал профессор, прежде чем обнаружила досадную ошибку. Ошибка эта стоила Шиме Кафту жизни. Вернее, не ему целиком, а только телу: смерть мозга удалось предотвратить, голову бедняги заморозили, и началась кампания по сбору средств на сомнительную в те времена процедуру.

Деньги студенты в основном клянчили друг у друга, так что мозг провалялся в морге несколько лет, прежде чем его подвергли имплантации в искусственное тело экономкласса. Профессор теперь походил на чересчур умный силиконовый манекен с оливковой кожей, сквозь которую просвечивали контакты и схемы. Даже дешевые секс-боты выглядели гораздо натуральнее, хотя, разумеется, в этом и заключалась основная цель их производителей. И еще — все же следовало это признать — роботы были абсолютно безобидны, в отличие от киборгов. Первое время Кафт немного стеснялся и наглухо застегивал рабочий комбинезон — так, чтобы не оставлять собеседнику повода долго его разглядывать или, чего доброго, принимать его за андроида. Шима — человек, пусть и в искусственной оболочке!

Подобные рискованные операции редко проходили без серьезного вреда для психики, но профессору, можно сказать, повезло. Его изюминкой стало швыряние вещей. Чаще об пол, реже — в собеседника. По каким-то причинам скальпель ему теперь доверить не могли. Точность бросков колюще-режущих предметов даже у тела экономкласса приводила к трагическим последствиям в четырех из пяти инцидентов. Попечители научного института Браны мечтали отправить Кафта на покой еще пятьдесят лет назад, но теперь-то уж были рады его триумфальному возвращению. Да так, что от переполнявшего их счастья долго не могли найти Шиме подходящего занятия. В конце концов Кафт принял на себя почетную должность руководителя медицинской лаборатории и в последнее время получал небольшие гранты на бесперспективные исследования. Такие, как препарат от уробороса.

— Самина, это катастрофа, — обреченно выдал с порога Шиманай. Его глаза блуждали по кабинету в поисках, чего бы швырнуть, и девушка прикрыла спиной хрупкий дистиллятор. — Они хотят свернуть программу по нашим червям, потому что нет результата.

— Вы бросили в директора микроскопом. Возможно, теперь ему неловко работать с вами.

— Чушь! — профессор смахнул с края стола планшеты с печальными отчётами. — Я бросал в него и живыми тритонами в лучшие времена. Видите ли, у них война! Видите ли, мы будем экономить на «бесполезном»! По всей планете закрывают проект, не только у нас, девочка. Министерство обороны опять получит ссуду за наш счет.

— По всей планете! И сотни тысяч больных они тоже назвали бесполезными? Ведь цифры уже подбираются к миллиону! Я лично знаю семьи с зараженными, и все это время они ждут помощи, надеются. Среди них мои друзья! Что я им скажу?

— Что теперь им прямая дорога в хоспис, если не найдут сил покончить с собой до третьей стадии. Пока еще не начали глодать свои ноги, которыми можно дойти до моста, или руки, которые затянут петлю.

«Бряк!» — пачка сухих реактивов отправилась вслед за отчетами. Разговор обещал быть непростым, и в зоне риска оказались террариумы. Самина достала из термошкафа штатив с чистыми пробирками и поставила между профессором и табло с надписью «21 день». По здравом размышлении, уж пусть он лучше раскидает пробирки, чем зараженных мышей. Кафт тяжело вздохнул и потянулся к штативу:

— Правительство распорядилось построить закрытые зоны для больных, куда их будут переселять вместе с семьями. («Дзинь!» — жалобно спела пробирка) Когда их окажется слишком много, зараженных просто депортируют с планеты в одну из необжитых колоний. («Дзинь-дзинь!») Как только они объявят об этих мерах, начнется паника. И так ведь подозревают всех, у кого поначалу схожи симптомы. Их выгоняют из больниц, к ним не пускают живых врачей, их увольняют с работы! Их преследуют! Чтобы затем оказалось, что это обычная невралгия, чесотка… или ревматизм! («Дзинь!»)

— Какая дикость, — изумилась Самина и направилась к выходу. — Я пожалуюсь отчиму.

— О, неужели ты так наивна, детка, — Кафт ухватил ее за рукав. — Хотя я вечно забываю, что тебе всего лишь столько лет, на сколько ты выглядишь… Харген Зури подписал генеральный план этого проекта сегодня утром. Это ведь, прежде всего, его война. Он утверждает любые меры, которые увеличат шанс на победу.

Самина вернулась в кабинет, на ее щеках проступили красные пятна. Она схватила оставшиеся пробирки вместе со штативом и со всего маху бросила на пол.

— Полегчало? — усмехнулся профессор.

— Нет, не полегчало.

Но теперь швырять было нечего, и ученые на какое-то время замолчали.

— Зря вы обратились в мою лабораторию, Шиманай. Я не медик, а биолог, и мой удел — наблюдение. Не лечение. Я задвинула на второй план свой эксперимент по выращиванию нетоксичных растительных культур, а ведь там результат был неплох. Но тут — полная катастрофа. Вот, — она подняла с пола отчет, хрустнувший посередине, — видите? На этой неделе опять ни одно из лекарств не подействовало. Эти паразиты, кажется, бессмертны.

Профессор отмахнулся.

— Жили мы с ядовитыми баклажанами восемьсот лет, и еще проживем. Лично мне вообще можно питаться только синтетической биомассой, так почему я один из всего института должен страдать? Хотя, конечно, мне и черви совершенно не опасны, хм. Не к войне будет сказано, ну да нас ведь никто не слышит… Так вот: в пору моей юности ходили слухи о медицине имперцев. Вроде как они еще тогда, два с лишним века назад, лечили абсолютно все болезни. Ну хорошо, большинство известных науке болезней.

— Ой ли. Враг вечно обрастает невероятными легендами.

— Нет-нет, тогда мы еще сохраняли нейтралитет с империей, и они принимали наших послов, которые возвращались, потрясенные уровнем науки. Имперцы в то время развивали перспективное направление — медицинских нанороботов, и мы готовились перенять у них опыт программирования этих малюток. Но император риз Авир внезапно погиб, а его брат, лояльный к нам герцог, отказался от притязаний на трон в пользу андроида.

— А тот, придя к власти, решил, что больше с нами не дружит?

— Да, риз Эммерхейс в течение короткого времени изменил политический курс в отношении Альянса.

Самина поерзала на краешке стола, что-то припоминая. В тяжелые для науки времена ей не хотелось оставаться скептиком. Но и к чему приводит лишний оптимизм, она недавно узнала на себе. И все же не смогла обойти стороной эту тему:

— В школе нас учили, что в своё время их развитие сильно переоценили. Вспомните, ходили слухи — уж совершенно невозможные — что среди имперцев живут… м-м… диастимаги. Якобы они могут лечить без лекарств и инструментов.

— Переоценили? О, едва ли. Деточка, ты же видела их робота, его даже издалека не сравнить — да вот хоть с твоим ассистентом.

Самина рассмеялась и кивнула.

— Аспер просто неудачная модель. Я согласна, он достиг уровня развития кошки, и это потолок, ибо максимум, на что он годится, — поймать мышь.

— Вот именно. А романтичное слово «диастимагия» выдумали журналисты. Им не терпелось придать научным фактам туманный ореол. На самом деле это не волшебство. Просто некоторые люди в империи обладали настолько развитой способностью к эмпатии, что при должном старании и определенной доле удачи могли научиться программировать нанороботов внутри себя. И запускать их в тело пациента. Вообще, «диастимагия» — широкое понятие: среди них не только лекари, есть боевые диастимаги, активные, пассивные… их пантеон обширен. Но это — один человек на миллиард! Обычно они скрывают такие способности от чужаков, это естественно, и пользуются ими крайне редко.

— И были свидетели таким исцелениям?

Шиманай неопределенно повел плечом и пощупал носком ботинка ножку термошкафа, где в страхе затаились склянки.

— К сожалению, передаю тебе это слово в слово от знакомого-приятеля-троюродного-дяди-внучатого-племянника-соседа, который поклялся и все такое.

Тишину лаборатории взорвали грохот и звон стекла: профессор ничего не мог с собой поделать и одним махом опрокинул на пол весь шкаф.

Киборг принялся бормотать извинения, но выглядел при этом абсолютно счастливым. Самина же будто не слышала ничего вокруг. Она ходила по кабинету, кусая губы.

— У меня идея, — объявила она. — Профессор, я все-таки пойду к Харгену. Он должен ещё раз поговорить с императором. Понимаете, андроид отказался выдать ему военные тайны империи, что не удивительно. Вообще не представляю, на что отчим надеялся… ну да не в этом суть. Но сведения по медицинской части нейтральны и никоим образом не вредят Ибриону. Так?

Профессор опустил голову на грудь и замер в тишине. Слова дались ему с трудом.

— Слушай, девочка, я рассказал тебе о превосходстве их науки не для того, чтобы потешить пустыми надеждами. Император не врач, откуда ему известны тонкости биотехнологий? Но и это не главное. Что твой отчим предложит ему взамен? Он не отступится от галактики Миу, и он уж точно не готов отдать империи нашу магнетарную цепь. Ни за какие миллионы больных и зараженных.

— Но, возможно, Харген пообещает роботу свободу взамен информации, — Самина готова была горячо отстаивать свою идею, и сейчас ее голова работала как никогда ясно — Или улучшение условий плена. Смотря, каких успехов мы добьемся с его помощью. Может быть, он даст нам крайне мало, я согласна. Да, последние два века он занимался экономикой, политикой и войной. Ну, возможно, ещё дворцовыми интригами, охотой и казнями. Но ему, — черт возьми, это число не укладывается в голове, — ему пятьсот лет! Вы понимаете, что наше положение настолько отчаянно, что я буду рада и крупице новой информации?

— Ладно. Звучит, пожалуй, убедительно. — Эффект от погибшего шкафа еще не выветрился и поддерживал у профессора благостное расположение духа. — Повтори это в присутствии Харгена, и у больных уроборосом, быть может, появится один шанс на тысячу. Да и председатель сохранит под собою кресло: кто знает, на что способен миллион отчаянных людей, обреченных на смерть?

— Поговорю с отчимом завтра утром, он сейчас на срочном военном совете.

— Вот и отлично, — профессор встал, потирая руки, и перешагнул останки шкафа. — Отдохни сегодня, ты зря вышла на работу так скоро после крушения.

— До того, как вы здесь все разбомбили, Шиманай, я считала лабораторию своим вторым домом и почти не уставала. Но я обязательно отдохну вечером — мы с Бензером идём в «Баламут».

— О. Ого. Кстати, а что это за нелепый запрос на смену экспериментального материала? Висит в системе с утра.

— Ну, как вам сказать. Не хочу больше работать с млекопитающими, жалко их. Амфибии скользкие, с ними трудно. И с рептилиями загвоздка: если договоримся с Железным Аспидом, это будет не политкорректно.

— А, вот оно что. И на кого думаешь поменять мышей?

— На членистоногих. Не то чтобы их было не жаль… — Самина задумчиво втянула воздух и цокнула языком. — О, да кому я вру, я их боюсь смертельно, поэтому нет. Не жаль.

Кафт ехидно скривился:

— Забавно. Надо при случае упомянуть об этом новому безопаснику — как его… Бритцу, кажется.

Сказав так, профессор оставил Самину наедине с последствиями своего маленького сумасшествия.