Civilization

Глава 7

Ход 2

40 лет спустя.

Тяжелые мысли овладели мной, как только я пришёл в себя. Казалось, они законсервировались во мне на 20 лет, и теперь оттаивали, как лягушки в конце морозной зимы.

Ничего не получается. Замысел командора, приславшего мне эту капсулу, явно трещал по всем швам.

Он думал, что я смогу научить поколения чему-то полезному, сохраню знания цивилизации, возглавлю гордую поступь прогресса по девственно чистой Земле. А венцом моей первой миссии оказалось превращение высокотехнологичных электротехнических изделий в нашейные украшения для вождей дикарей. Вот если бы мы починили ветряк — вот это да! Пусть не на выработку электричества, но хотя бы муку молоть. А так — ерунда какая-то.

Не так я себе все это представлял, ох, не так!

Конечно, можно оправдываться тем, что это было всего лишь способом обретения статуса и формирования авторитета у носителей первобытного сознания, а в последующем я все же поведу их по правильному пути.

Увы. Нельзя просто так выйти к незнакомым тебе людям на 20 дней и запустить ветровой генератор. Они не знают, что это такое, и не смогут понять, что это, даже если объяснять им будет лучший популяризатор науки и техники. Цацки на шею — это, пожалуйста. Во-первых, это красиво. Статусно. Дорохо-бохато. Во-вторых, можно продать и купить что-то прикольное — красивый камушек, осколок древнего зеркала, не истлевший еще кусок древней ткани — такой, как умели делать прежние люди до Сдвига… Я даже не смогу объяснить этим недолюдям, насколько дебильны и они, и принимаемые ими решения, и именно потому, что они ужасно, невероятно тупы! И что-то подсказывает мне, что для достижения хоть какого-то результата мне придется деградировать почти до их уровня…

Сегмент цилиндра наконец открылся. Жаркий воздух обдул лицо, дивные запахи степей окутали со всех сторон. Итак, меня опять никто не встречает! Кажется, не получилось у Виктора с календарем… если только он сам, вообще, жив.

Помня про электроловушку, я поставил лесенку и аккуратно, не касаясь металла обшивки, спустился на землю. Ух, как опасно! Вспоминая, как погиб Эггон, я обернулся и оторопел. Перед модулем торчал высокий кол, на верхушке которого торчал человеческий череп! Причем, судя по всему, торчал он тут уже давно; кол успел покоситься, а сам череп начисто был лишен остатков плоти. Мое прекрасное новое зрение позволило также заметить, что нижняя челюсть была старательно прикручена к верхней медными проволочками. Ужас какой-то.

Конечно, одна только мысль о том, чтобы понять логику этих дикарей, была просто смехотворна. Но все же, рискнув предположить, что это череп того самого погибшего Эггона, а торчит он тут в виде наглядной демонстрации тезиса «не влезай-убьет», я немного успокоился и, поглаживая по пути метелки ковыльных трав, не торопясь пошел в сторону хутора. Еще издали было заметно, что он не очень-то изменился, что, наверное, не так уж и плохо.

Однако, подойдя ближе, я увидел что изменения есть, и они далеко не в лучшую сторону. Похоже, что уровень озера, из которого мы сбросили воду двадцать лет назад, так и не восстановился, скорее наоборот — водоем почти исчез, превратившись в заросший камышом овраг.

Непохоже, что дело в слишком большом расходовании воды на полив — возделанных полей было не больше, чем в прошлый раз, да и длина арыков, вроде бы, не изменилась.

На поле перед поселением работали люди, одетые в кожаные набедренные повязки. Они собирали снопы ячменя и таскали их внутрь ограды.

По мере моего приближения, люди поднимали головы, бросали работу и указывая на меня, окликали друг друга. Заметив их настороженность, я остановился и крикнул:

— Алуэн. Алуэн-на.

Один из них — мальчишка лет 10-ти — услышав имя Алуэн, что-то завопил и бросился к воротам. Люди продолжали смотреть настороженно, но не агрессивно. Иногда в разговоре проскальзывали знакомые слова из интерэсперанто. Мне показалось, что работников стало значительно больше, чем я видел их 20 лет назад.

Парень возвращался, а за ним спешила Алина. Она шла, опираясь на украшенный медью посох, а её волосы, заплетённые в 4 толстые косы, тяжело колыхались из стороны в сторону. На груди, в материи, перекинутой через плечо, шевелился младенец.

Подойдя на несколько шагов, она сердито что-то крикнула людям и, остановившись в двух шагах, придерживая живую ношу, отвесила мне поклон. Остальные, кто насторожено сдержанно, а кто с усердием последовали её примеру.

Лицо Алины покрывали глубокие морщины, — следы местного солнца и ветра.

— Мы не могли сосчитать твой приход. Ошиблись два дня, — медленно проговорила она на языке родителей, который давался ей с заметным трудом.

Провожаемые любопытными взглядами и перешептыванием крестьян, мы двинулись к воротам поселения. Пока мы поднимались к ним, я выяснил у Алины всё, что интересовало меня в первую очередь: из прежних обитателей хутора мало кто остался в живых; климат продолжает меняться — жара наступает сильнее, а дождей всё меньше.

У ворот нас встретили воины, вооруженные копьями и дубинками, которые при виде Алины почтительно склонили головы, а после её окриков, совершили поясные поклоны, бросая на меня испуганные взгляды,

— Как я вижу, твой статус изменился!

— Да, народ нового мужа относится ко мне с уважением.

— Другой народ, и сразу же, — новый муж?

— Да. Проходи уже, — сказала она, устало опираясь на посох.

Внутри поселение уже мало чем напоминало прежний хутор. Из прежних построек остались дом Клима Егоровича, который продолжал служить резиденцией вождей, и хата Тимофея Ивановича, служившая теперь хранилищем. Но внешне их было не узнать. От былого простора на хуторе не осталась и следа: теперь все было плотно застроено. Большую часть пространства занимали жилища в виде шалашей круглой формы с соломенными крышами, со стенами из тростника или соломы. Размеры хижин были различными: некоторые, построенные из толстых жердей, ячменной соломы и глины, могли вместить в себя, наверное, до двадцати человек, другие представляли собой убежище от дождя и ветра на двоих-троих человек. Стояли они в полном беспорядке, так что петли тропинок меж ними долго могли водить по узкому лабиринту из тростниковых стен, пока не приводили к цели, расположенной в десятке метров от начала маршрута.

Внутри поселок оказался многолюден. С визгом носились голые дети, тут и там сновали женщины, одетые, возможно, не так богато, как Алина, но все же опрятно. Большинство жителей носило тут просторные рубахи из тонкой овечьей кожи, с костяными и медными украшениями на них.

Вдруг я увидел зрелище, заставившее меня остановиться. У одной из маленьких хижин сидел… Валериан! Я не сразу узнал его в почти лысом старике с седой бородой. Должно быть, ему было за шестьдесят.

— Валериан, ты вернулся!

Я бросился к нему.

— Не вижу ничего, но всё помню и давно тебя ждал, — улыбнулся он доброй беззубой улыбкой. По-русски он говорил свободнее и чище Алины. — Нет, обниматься не будем, нельзя!

Валериан был слеп. Глаза с воспаленными красными веками, мутными зрачками были задраны вверх — как будто искали что-то на небе и не находили его.

— Ты, Костя, ко мне особенно-то не льни. Я тоже страшно хочу обнять тебя, но нельзя. У меня ведь трахома, Костя. Заразная вещь. Поберегись: не дай бог!

Я сел на порог рядом. Алина устроилась на корточках напротив нас.

— Это что, какая-то глазная болезнь?

— Да. Заразная. Мы с Климом Егоровичем ведь с Поволжья, так там у нас в старые времена многие ею болели. Прабабка моя еще в молодости заразилась, долго потом слепая ходила. Лапти красивые плела, тем и кормилась.

— Давно ли вернулся? — жадно спросил я, в нетерпении желая узнать, что же с ними случилось. — Где пропадал?

Старик запахнул на себе плащ из овчины, как будто ему было холодно, несмотря на вечернюю степную жару.

— Мы же тогда на разведку поехали, на тракторе. Я, Тимофей, и Саша. Пытались людей найти, разведать, что и как. Тяжело нам пришлось!

Старик пожевал беззубым ртом, как будто вглядывался в видения прошлого.

— Дорог никаких. То и дело попадались то расщелины, то каньоны, а то и в гору упирались.

— Вроде гор-то не видно на горизонте? Где же вы их нашли?

— Это не то чтобы горы, скорее плато, возвышенности. Как будто нашу Землю пересобрали из этих, как их, энигмов*, перемешали все климатические зоны, все материки, континенты, вообще все! В одном месте на ледник наткнулись — едем-едем, вдруг– бац — перед нами стена изо льда. Огромный пласт откуда-то из Антарктиды, мы даже пингвинов там дохлых видели. Начали это дело объезжать, а там низина, с обрывистыми краями, а в низине — сибирский лес! Сосны, лиственницы, кедры, всё, как положено, и низину эту потихоньку водой заливает, наверное, теперь там озеро. Дальше — плато, как столовая гора, этакой обрывистый край метров в триста высотой, будто пласт земли вынули гигантский и кинули на степь, а из обрыва водопады бьют: грунтовые воды, значит, выходят. В одном месте пустыню с кактусами видели, в другом — зебр и жирафов, в третьем — видимо, тундру бывшую. Ну, а потом людей встретили.

Валериан усмехнулся, воспоминая тот день.

— Они нас сами нашли, «Адажи» эти. Шли ордою, со стадом коров и овец, а впереди разведчики — вот с ними-то мы и встретились. Здоровое племя, под сотню человек, наверное! Но обижать нас не стали. В племя приняли. У нас кое-какие диковинки были — нож, топор хороший, обувь, ружье опять же.

— Точно, у вас же с собой было ружье!

— Да, только патронов оставалось всего три. Я одним убил при них койота — ну, они и прониклись сразу ко мне уважением. Последние патроны в стволах хранил — мало ли что…

— А остальные живы?

— Тимофей Иванович скончался, лет восемь как. А Саша жив — здоров, живет себе с нами.

— А двустволка-то где теперь?

Он тяжело вздохнул и не сразу ответил. Алина, сидевшая напротив, нахмурилась.

— Ты ведь не знаешь ничего, да? Ружье я Виктору дал! Уже не видел, и пользоваться им не мог, а он пристал, как банный лист — дай да дай. А как в руки взял — сразу пошел и застрелил им Асхенаба этого, что был тут главным раньше. Какую-то обиду на него имел.

— Вот тебе раз! И что с ним было?

— С Асхенабом-то? Умер. Два дня кровью плевался. Виктор ему в брюхо зарядил, небось, специально, чтобы тот помучился.

— Да @*й с ним, с Асхенабом. С Виктором что⁈

— Ушел. Куда-то в степи убежал. Когда адаже за ним пришли, после того как Асхенаб окочурился — он в одного из них пальнул, а как те разбежались, сразу и сбежал. И ружье пустое прихватил зачем-то. У адаже закон — кровь за кровь, смерть за смерть. Убили бы его!

«Право талиона». Око за око, зуб за зуб. Помню-помню, учил что-то такое.

— А что они так вписались за этого Асхенаба? Адаже их разве рабами не сделали?

— Не всех. Они не всегда делают рабами даже тех, кого завоюют. Многих просто принимают в племя, особенно молодых людей. Надо грудь самой старшей женщины адаже поцеловать, ну, вроде ты молоко ее отведал — и все, ты теперь «молочный брат», и вошел в их племя. Обычай такой. Так что Асхенаб рабом не был. И Виктора, за то, что он сделал, должны были убить.

Тяжело вздохнув, старик повернул к солнцу невидящие, воспаленные веки.

— Мне тоже могло попасть за это — ведь это я дал ему ружье. Соучаствовал, так сказать. Пришлось наврать, что ружье принадлежало Виктору, а я его просто вернул. Тут уж ко мне никаких вопросов не было — не мог же я ему не отдать его же вещь!

— Они знают собственность?

— Ну как, «собственность»… То, что носится на себе или в руках, украшения там, одежда, кинжалы — да, это личные вещи. А все остальное — собственность всего племени. Скажем, уже копья и горшки — общие. Рабы тоже принадлежат всему племени, и работают на всех сразу, личных нет!

— Ну, это логично. Раз все племя их захватывало ­– значит, всем они и принадлежат!

— Ну да. И, если кто-то заставляет раба сделать что-то лично для него — другие адаже это пресекают сразу, такие привилегии тут не допускаются! Ну — он кивнул на невидимую им Алину — разве что иногда…

— Так ты, получается, кочевал с адаже лет двадцать?

— Больше. Они, эти адажи, — племя большое и сильное. Долго мы с ними по степи ходили, я уж думал, что хутора нашего больше не увижу. Тимофей так на чужбине и помер, бедолага, и могилы теперь не сыскать. Но, видно, Господь решил привести-таки нас с Сашей обратно к дому. А вышло так: адаже от торговцев бродячих прознали про богатства местные, медные и железные залежи, и пришли мы сюда вместе со всей ордой. Дурачки эти с Асхенабом во главе сами виноваты. Они ведь из меди от двигателя, который вы из озера достали, сделали чашу для браги, огромную, красивую, ведра на три, и хвалились ею перед всеми!

Алина презрительно скривилась.

— Вот и добахвалились, — продолжал старик. — Мы напали ночью, взломали ворота и устроили пожар в большом бараке, где жили варвары. Кого-то убили в ночной стычке, кто-то сдался. В общем, без труда одолели их, тем более, мы с Сашком всю территорию знали, как свои пять пальцев.

Пока мы разговаривали, рядом с домом Валериана на улице постепенно собирались смуглые голые дети. Они таращились на меня во все глаза, но близко подойти не решались. Иногда заглядывали и взрослые адажи — смуглые, горбоносые люди, внешне похожие на выходцев откуда-то с Ближнего Востока.

— И как вы тут живете? Еды-то всегда хватает? Зимой не голодаете?

— Живем небогато — ответил Валериан. — Но хутор наш растет. Днём уже вздремнуть не могу! Одни крики, лай, мычание. А как металл куют — так вообще!

— Летом голодно бывает. Пока урожая нового нет, плохо живем, — добавила Алина. Слушая нас, она, кажется, постепенно вспоминала родной язык.

— Я смотрю, воды в озере совсем мало!

— Да, обмелело совсем. Снег больше не выпадает, уже лет двадцать, как. Дождей тоже все меньше и меньше. Скоро совсем пересохнет озеро, я думаю — лет через пять. С каждым годом урожай все беднее!

— А что вожди думают с озером делать, раз оно мелеет?

Алина рассмеялась.

— Как что! Просить богов, чтобы наполнили! — воскликнула она, шутливо ткнув меня кулаком в плечо.

Гм. Ну да.

— Слушай, а про меня-то они что знают? Скажи, как мне с этими вашими адаже половчее сладить?

Валерьян пожевал беззубым ртом, раздумывая над ответом.

— Адаже во всяких духов верят. Дух огня, дух неба, земли, воды, ну и все такое прочее. Очень суеверные они, адажи. Ну а ты у них теперь навроде бога! Они узнали о тебе от варваров Асхенаба. Очень они тебя выразительно им живописали! Даже череп убитого Эггона показывали — он до сих пор прикреплен к столбу возле твоего модуля. А адаже как считают — если есть в каком-то месте бог, его надо уважать. В другое место откочуют — там других богов надо почитать, там они хозяева. Но и своих духов не забывают, — берут с собой частицу земли, пепел очага, воду с родины, прах предков, и тащат с собой, «в эмиграцию». Очень все суеверные тут. Ты, кстати, как этого Эггона-то убил?

Я рассказал, как сделал с Виктором электроловушку, когда узнал о грядущем нападении на мой модуль.

Валериан насмешливо покачал головой.

— Это ты, Костя, устроил из своего пристанища лейденскую банку, гигантский «конденсило»! Хорошо, что сам не пострадал. Но, ты это дело брось. С такими знаниями об электричестве ты, пожалуй, себя угробишь. Не надо таких ловушек больше делать.

— Да, надо будет разобрать все это, ведь энергия нужна для работы капсулы. Только вот страшновато мне, ведь этот мой модуль — огромный кусок железа. Как бы его не вскрыли! Ты же сам понимаешь, пока я там, как в хрустальном гробу, лежу — делай со мной, что хочешь!

— Ничего тебе не сделают, — Алина, насмешливо улыбаясь, вступила в разговор. Ты для них — бог. Тебя боятся, и не ходят на холм!

Я обернулся к ней.

— У тебя-то как дела? Сколько сыновей уже?

Алина вновь улыбнулась. Если она и горевала о прежних мужчинах, то недолго. Её одежда, обилие украшений и вид уверенной в себе хозяйки говорил о том, что она обрела надежное место в социальной системе завоевателей. Хотя ей было уже к пятидесяти, она еще сохраняла остатки былой красоты, и, явно умела пользоваться сделанной из подручных средств косметикой.

— Родилось семеро. Живы трое. И девочки еще!

— Ну, прямо, мать-героиня. Твой муж — вождь?

— Да. Очень сильный, смелый вождь. Он и другие мужчины сейчас ушли в набег на соседнее племя. Должны вернуться через три дня. Почти все ушли, мало их осталось.

— Ладно, Валерьян, рад был, честно, рад. Не думал увидеть тебя! Пойду на Сашу посмотрю, поздороваюсь. Давно тоже не виделись с ним!

— Иди, конечно. Он там у хаты своей баглайничает.** Наверное, как раз брагу греться поставил!

— А куда идти-то?

— Вот прямо, а потом в левый кут, там сразу увидишь! И, прихвати у него для меня баклажечку — у него здорово теперь паленка выходит. И еще, знаешь что — шелковицы сушеной, перетертой, как у них делают. Очень люблю!

* — Энигмо — паззлы — прим.

** — баглайничать — бить баклуши, бездельничать, — прим.