Чиновник

Глава 7

Бочкины пришли в гости в половине восьмого. Всем семейством, как было обещано.

Валерия Павловна испекла большой вишнёвый пирог, вернувшийся со службы Аркадий Семёнович прихватил с собой бутылку наливочки, Лиза и Митька... ну те, понятное дело, хвастались друг перед другом подарками. Митька вовсю «пугал» всех своим «стреляющим» пистолетом, Лиза вдумчиво, но не касаясь, примеряла на выставленную посуду, включая пышущий паром и булькающий кипятком самовар, свою «купчиху на чайник».

Тётя Зина наготовила к этому времени целую сковородку оладьев, достала варенья, соленья... Нормальный, короче, стол. Для пятидесятых. Без изысков, зато со скатертью и холодцом в алюминиевой миске, за которым Николай лично спускался в подвал (погреба с ледниками там были у всех жильцов), а когда поднимался, ещё раз отметил в своём виртуальном списке ближайших покупок: «Холодильник — в первую очередь».

Посидели неплохо. Наговорились, наверно, на месяц вперёд.

Дяде Аркаше Николай подарил шикарное кожаное портмоне. Участковому подарок понравился. Но ещё больше он понравился Валерии Павловне. «Будет тебе теперь, где богатства хранить», — сообщила она со смехом любимому мужу. Тот в ответ лишь «зловеще» оскалился и спрятал подарок за пазуху.

Вообще, люди в пятидесятых, «сидевшие» на окладе, а не на сделке, зарабатывали не так уж и много, и Стрельников это прекрасно знал. Аркадий Семёнович, например, со всеми доплатами (за офицерское звание, переработку и прочее) получал в месяц около восьмисот рублей. Валерия Павловна, работая медсестрой в горбольнице в режиме «сутки через двое», зарабатывала пятьсот семьдесят. Если делить на всех, то на одного человека у них в семье приходилось чуть больше трёхсот сорока. Разгуляться, конечно, не выходило, но, в целом, дядя Аркаша и тётя Лера справлялись.

Плюсом, в отличие от более поздних времён, было то, что товарный дефицит в эти годы практически не ощущался. Как бы ни удивлялись этому те, кто в восьмидесятых-девяностых-двухтысячных с непременной брезгливостью вещали через губу, что, мол, в клятом «совке» люди только и делали, что стояли в очередях за самым необходимым.

Да, люди в очередях и вправду стояли. Минут по пять, десять, пятнадцать... Особенно утром, когда в продовольственные магазины привозили свежее молоко, масло, хлеб. И вечером, когда они шли домой после смены. Главной проблемой являлось не отсутствие товара как такового, а недостаток денег. На самое необходимое их, в общем и целом, хватало, но большинству на «излишества» приходилось копить.

А «излишеств» в городских магазинах, как государственных, так и кооперативных, не говоря уж о рынках, было в достатке. По меркам пятидесятых, конечно, а не по меркам двадцать первого века. Бытовые приборы, одежда и обувь, игрушки, книги, музыкальные инструменты, мебель, деликатесы... Всё это было доступно, а временами не особо и дорого.

Стрельников «младший» переживал это всё на собственном опыте. За десять послевоенных лет в стране действительно многое что изменилось, и жить с каждым годом, по крайней мере, до того, как он отправился в армию, становилось всё лучше и лучше.

Стрельников «старший» (он же Николай Петражицкий) в будущем изучал этот период отечественной истории как экономист. А сейчас ему предоставлялась уникальная возможность проверить теорию практикой.

Пока его опыт... точнее, опыт его молодой ипостаси полностью подтверждал: документы в архивах не врали, до 1955-го экономика, в самом деле, росла в стремительном темпе, и люди, обычные советские люди, попросту не могли этого не почувствовать. На мало-помалу наполняющихся прилавках, на снижающихся ценах и растущих доходах, на появляющихся в торговле новых товарах, на постепенном улучшении быта, на появлении свободного времени для досуга, но становящихся всё больше и больше доступными образовании и медицине... И даже на растущих день ото дня возможностях реализовывать не на словах, а на деле уже, казалось, отринутые социализмом предпринимательские таланты.

Директорские фонды на предприятиях. Оплата по сделке, а не по времени. Приличные премии за экономию, рационализацию и изобретательство. Курс на внедрение новой техники и повышение производительности труда. Предоставление максимально комфортных условий, в том числе, и кредитно-финансовых, для развития артелей и кустарей, а так же личных подсобных хозяйств сельских жителей.

Последние, как помнилось Николаю Ивановичу по статистическим данным, более чем наполовину обеспечивали потребительский рынок середины 50-х такими продуктами, как молоко, яйца, картофель, мясо и сало, фрукты и овощи. А многочисленные промышленные артели в эти же времена производили широчайшую номенклатуру товаров, включая радиоприёмники, фотоаппараты, стиральные машины, телевизоры, скобяные изделия, мебель, посуду, стройматериалы, обувь, одежду, галантерею и, что особенно интересно, сто процентов всех детских игрушек.

По факту, артели и кустари в эти годы играли роль рыночного регулятора централизованной плановой экономики, гибко реагируя на перекосы планирования и изменения спроса у населения, причём, как в отдельных районах, так и по всей стране. Товары и услуги кустарей и артелей удачно дополняли крупное производство, обеспечивая товарное разнообразие и исключая появление дефицита. Государство же, в свою очередь, обеспечивало кредитно-налоговую поддержку и технологическое развитие артелей, определяло цены артельных товаров при их производстве из госсырья, а во всех иных случаях регулировало ценообразование через сети специальных уполномоченных от Госплана и министерства финансов.

Такой симбиоз между государственным планом сверху и предпринимательской инициативой снизу (только без использования наёмного труда и отчуждения средств производства), по мнению Николая Ивановича, давал потрясающие результаты, как в экономике, так и в общественных настроениях. Простые люди видели результат, видели справедливость системы, видели, что чем лучше работаешь, тем лучше живёшь. И что государство, с одной стороны, не равняет всех под одну гребёнку, а с другой, не даёт наиболее ушлым и предприимчивым наживаться за счёт других, присваивая себе то, что создавалось не ими.

И хоть артельщики зарабатывали неплохо, сказать, что все остальные такой возможности не имели, было бы в корне неверно. Стрельников «старший» помнил статистику по зарплатам рабочих и служащих госпредприятий пятидесятых. Согласно справке Центрального статистического управления от августа 1955-го около двадцати процентов работников получали зарплату «по сделке» не менее тысячи в месяц. Их, кстати, так и звали в то время — «тысячники». При этом более миллиона из них зарабатывали от двух тысяч и выше, а ещё триста тысяч получали более трёх.

А уж то, что в те годы в Советской стране трудились легальные миллионеры: конструкторы, изобретатели, ученые, деятели культуры, — вообще никого опять же не удивляло. Имеют — значит, заслужили, а не украли. И ни о какой уравниловке, понятное дело, никто тогда не помышлял.

Социальные лифты работали для всего населения, и население это прекрасно знало.

А вот торговая мафия, теневые дельцы, врастание криминала в элиту, откровенное воровство на всех уровнях не только властных структур, но и общества в целом... всё это случилось позднее. Но причины этого крылись в сегодняшнем, во второй половине пятидесятых. Именно в это время началась совершенно бессмысленная и совершенно безумная ликвидация того механизма, той системы организации экономики, что позволила СССР победить в тяжелейшей войне и вырваться в сверхдержавы...

— А ты представляешь, Колька, Митрофан Афанасьевич — помнишь такого? — машину купил, «Москвич»! Краси-и-ивую. Аж за пятнадцать тыщ!

— Когда?

— Так уже год как. Ты разве не знал?

— Откуда? Я ж в армии был.

— А тебе что, тётя Зина ничего не писала?

— Да ничего я ему, Валерия, о том не писала.

— Ну, вот и зря.

— Почему?

— А для интереса. Может, наш Колька тоже на «Коммунар» работать пойдёт и тоже себе на «Москвич» заработает.

— Не, Лер, не заработает.

— А ты-то, Аркаша, откуда знаешь?

— Так мне контингент уже всё доложил. На «Коммунар», говорят, распоряжение поступило из совнархоза. Разнорабочих, мол, на оклады всех переводят, а минималку повышают до четырёхсот. Да и на первой мебельной, слышал, всё то же самое.

— Ну, и чего? Что в этом плохого-то?

— Так откуда они там деньги возьмут? Только у мастеров и отнимут. Местная пьянь, конечно, довольна, а работяги плюются. Я ж с Афанасьичем третьего дня говорил. Жалуется, что премии за экономию срезали, нормы понизили, в переработку идти не дают. План есть, и ладно. А всё, что сверху, по минимальным расценкам. Так что у них теперь вся бригада полдня в домино играет. И больше тысячи нынче, хоть уработайся, всё одно не получишь.

— Жалко.

— Жалко. Хорошие деньги теперь, по слухам, лишь в Казахстане платят, на целине.

— Ещё чего! Нашего Кольку на целину? Да ни в жизнь!

— Чего ты так строго-то?

— Так ты же сам нам рассказывал, что этот твой... как его там?.. контингент говорит.

— Что Сталин сажал, а Никита пашет?

— Вот-вот, оно самое. Все, кого там тогда посадили, теперь там же и пашут.

— Уела, тёть Зин. Признаю́...

Николай слушал, о чём общаются за столом, и мысленно качал головой. Он, к сожалению, не помнил в точности, когда и в какой последовательности в его прошлой реальности принимали свои дурацкие постановления Хрущёв сотоварищи, но хорошо помнил то, к чему они привели.

Совнархозы «кукурзник» учудил год назад. Аж сто с лишним штук — на это число частей разделили, считай, разорвали по глупости хозяйство страны. Типичный такой экономический сепаратизм, когда центр лишь фиксирует, что творят на местах, да деньги в развитие вбухивает и в план их включает, но, увы, не как цели, а «по фактическому освоению». Года через четыре их, кстати, должны укрупнить, а в 64-м вообще ликвидировать, но лишь для того, чтобы тут же бабахнуть по экономике реформой Косыгина-Либермана. Которая уже окончательно обесценит централизованное управление, превратив в подобие совнархозов каждое предприятие.

А до того на этих же предприятиях внедрят убивающую всякую мотивацию «уравниловку». Начиная как раз таки с нынешних лет, сперва осторожно, с оглядкой, но потом всё увереннее и увереннее, прикрываясь трескучими фразами о справедливом распределении и идеалах ещё не построенного коммунизма.

Стрельников «старший» хорошо помнил сказанное когда-то в сердцах одним из руководителей Госплана СССР и зампредов Правительства[1] о том, что «если на хорошо поставленном заводе сменить хорошее руководство на плохое, предприятие по инерции будет хорошо работать ещё три года». И что «в масштабе страны сбить наше государство на худший ритм можно только искусственными или нарочито глупыми мерами... а при нормальном состоянии страны налаженное хозяйство могло сохранить набранные темпы более десяти лет».

В реальности так всё и произошло. Экономика «микроуровня» перестала быть эффективной в начале 60-х. Экономика в целом, как комплекс, продержалась несколько дольше предсказанного и вступила в стадию явного затухания лишь в середине следующего десятилетия, в эпоху «дорогого Леонида Ильича», названную в дальнейшем «эпохой застоя». Вот уж, действительно, «нашу огромную машину непросто было раскачать, но и нелегко остановить...»

Что же касается целины, то меткая шутка, что «Сталин сажал, а Никита пашет» имела, как водится, сразу несколько смыслов. И главный, как считал Николай, заключался вовсе не в том, что при первом трудились под принуждением, а при втором это делали добровольно. Главным там было то, что вместо плана преобразования природы, целенаправленно проводившегося после войны, вместо лесопосадок, мелиорации, бережного, но одновременно и интенсивного развития сельхозугодий уже освоенных и обжитых регионов страны, по инициативе нового Главы государства начал реализовываться проект экстенсивный — целинный.

Под распашку ушли все пригодные земли степей Казахстана, Поволжья, Урала, Сибири. Гигантские площади (более 40 миллионов гектаров) требовали гигантских вложений.

Отдача?

Отдача оказалась не та, на какую рассчитывали.

Катастрофическое обезвоживание лишённой прежних растений почвы, постоянная ветровая эрозия, разорение большого числа популяций местных видов птиц и животных, высокий процент потерь урожая из-за неготовности зернохранилищ и транспортной инфраструктуры, оттягивание на малопригодные для эффективного земледелия регионы огромных материальных и человеческих ресурсов, что предсказуемо приводило к запустению многих хозяйств, расположенных в центральных черноземных районах страны — её хлебной житницы. И, как результат, снижение урожайности, резкое повышение себестоимости производства зерна и вынужденное возмещение потребностей населения через продовольственный импорт.

Вот так, получается, «напахали» в итоге.

Вместо того чтобы просто, как раньше, «сажать»...

— Слушай, Коль, а давай к нам в милицию, а? Парень ты вроде правильный, крепкий, служивший. Вон, даже медаль имеется.

— И не только медаль. Гляди, что он в поезде учудил, когда возвращался. А ну-ка, Коля, давай покажи-ка Аркадию свою бумаженцию.

— Какую, тёть Зин?

— А какую ты в Грязовце получил, в отделении...

Когда Аркадий Семёнович ознакомился с тем, что было написано в справке, он как-то по-особенному посмотрел на Стрельникова, а потом перевёл взгляд на дверь:

— Пойдём подымим…

От предложенной папироски Николай отказался:

— Бросил.

— Когда?

— Сегодня.

— Понимаю, — кивнул участковый. — Ну, тогда, значит, рассказывай…

В квартиру они вернулись через пятнадцать минут.

Полезного из состоявшегося разговора Николай вынес то, что, во-первых, Бочкин пообещал ему шепнуть кому надо в отделе, чтобы с паспортом для товарища Стрельникова там не тянули, а во-вторых, рассказал то, что было известно о Левашове. Ну, плюс поздравил ещё с «боевым крещением» и посетовал, что, мол, всё-таки зря Николай отказывается от службы в милиции. Что органам такие ребята нужны, а набирать в них кого попало не дело. И что именно это (когда набирают кого попало) мешает нормально работать.

— Прости, дядь Аркаша, но я уже для себя всё решил, — ответил ему на это старший сержант. — Решил, что буду строителем. А там уже как получится. Мастером, техником, инженером, начальником управления, главка… министром, в конце концов, чем чёрт не шутит.

— Ладно, я понял, — не стал спорить участковый. — Министром — это неплохо. Но если в министры не выйдешь, помни: моё предложение в силе. В органах нам такие нужны…

Когда они вновь появились в гостиной, Валерия Павловна тут же оттеснила мужа от Николая и потребовала от последнего прямо здесь и сейчас показать ей ранение, пластырь и, вообще, ему надо было сразу ей всё рассказать, поскольку кто ж его знает, того неизвестного доктора, вдруг он какой-нибудь коновал, не дай бог, столбняк, заражение и всё такое.

Следующие полчаса вокруг Стрельникова суетились все, кто собрался в квартире, включая прыгающего с пистолетиком Мишку и Лизу, активно советующую матери, как надо лечить настоящих героев...

— Всей школе теперь и всему району растреплют, — сказала Зинаида Степановна, когда Бочкины наконец-то ушли.

— Ну, да и ладно, — махнул рукой Николай, потом принёс в гостиную чемодан, вынул из него свёрток с деньгами и, отсчитав оттуда четыре тысячи, протянул тёте Зине оставшиеся. — Это тебе. Тут ровно семь тысяч.

Женщина округлила глаза:

— Коля, ты что?! Зачем?!

— Тёть Зин, перестань, — улыбнулся старший сержант. — Ты даже не представляешь, как я мечтал это сделать, когда был маленьким. А теперь, став большим… короче, не обижай меня. Ведь если б не ты, я, наверное, никогда бы их не заработал. Да и потом мы ж семья, разве нет?

В глазах тёти Зины блеснули слёзы.

— Семья, Коль. Конечно, семья, — она устало вздохнула и обняла племянника. — Но только учти, я их тратить не буду. А вот как женишься, тогда они и пригодятся. Уж я-то знаю…

[1]Владимир Николаевич Новиков, заместитель председателя Правительства СССР (1960–1962, 1965–1980), председатель Госплана СССР (1960–1962)