Чиновник

Глава 26

За следующие две недели ничего нового интересного не случилось. Бригада работала, план выполнялся, комиссии из горисполкома, горкома и даже из совнархоза приезжали одна за другой, технадзор и проектировщик буквально паслись на площадке, а снабженец из треста едва ли не прописался...

За семь дней после пятого декабря, несмотря на морозы, Стрельников и компания выложили около тридцати кубов кладки, побив рекорд Управления и закончив все стены, как внутренние, так и наружные, а дальше за пару суток смонтировали «с колёс» последнее перекрытие из малоразмерных плит, изготовленных специально для будущего интерната на трестовском ЖБИ.

Требуемая прочность бетона-раствора с добавками подтверждалась лабораторными испытаниями, и все теперь ждали, когда будет подано отопление и появится возможность проверить, как ведёт себя кладка после оттаивания. Сама отопительная система была уже больше, чем наполовину, готова, и «сварщик-сантехник» Щербатый уверял бригадира и мастера, что где-то двадцать четвёртого – двадцать пятого её уже можно испытывать. Правда, для это требовалось ещё и крышу закрыть, поэтому бо́льшую часть бригады Николай перебросил наверх выставлять стропила, колотить обрешётку, заливать стяжку, катать изоляцию, насыпать керамзит, кроить из металла коньки и ендо́вы, готовить шиферные листы...

Казалось, всё шло как по маслу, но какой-то особенной радости Стрельников не испытывал.

Он до сих пор не мог отойти от случившегося в то морозное утро на день Конституции.

Странно, конечно. После Афгана, Чечни, СВО так впечатлиться даже не видом убитого человека, а просто известием, что он умер...

«Пять ножевых. Наверно, дружки постарались», — сказал про Кирьяна старший Калюжный.

«Эх, сколько верёвочке не виться, а конец будет, — махнул рукой фронтовик Петренко. — Мир праху, короче...»

Сапунькова нашли возле общежития на Карла Маркса, за дровяными сараями. Что он там делал ночью, никто не знал. К утру труп окоченел, точное время смерти, как сказал кто-то «знающий», установить не смогли.

О том, что в два ночи убитый был на объекте, Николай никому не сказал. Да его, собственно, и не спрашивали. Никому даже в голову не приходило, что бригадир был одним из последних, кто видел Сапунькова живым. И вообще, на объект к ним милиция в эти дни не заглядывала, свидетелей не искала. Вероятно, там тоже решили, что это дружки постарались. Уголовное прошлое и всё такое. Бывает.

Стрельников был с ними согласен. Последняя фраза Кирьяна «Пойду долги раздавать» заиграла теперь совершенно другими красками. До Николая лишь после того как и впрямь подтвердилось, что Сапунькова убили, дошло наконец, зачем тот хотел, чтобы его задержали, чтоб бригадир стал свидетелем, чтобы отправил в милицию...

Сапуньков знал, на что шёл. Знал, что его ожидает, если он не откроет сейф и не стырит оттуда деньги.

У него были сообщники.

И этим сообщникам он был должен.

Поэтому, видимо, и подписался на кражу со взломом. Вот только украсть у своих... у тех, что внезапно стали своими, он или не смог, или не захотел. Единственным выходом, возможностью соскочить или хотя бы отсрочить все выплаты по долгам «друзьям-уголовничкам» для Сапунькова могло стать его задержание прямо на месте, с последующим судом, приговором и отправкой на зону. Мол, так и так, кореша, я сделал всё правильно, по понятиям, но не подфартило.

И ему, в самом деле, не подфартило. Но не из-за того, что на взломе с поличным его так и не взяли, а из-за того, что Стрельников его отпустил. Не понял намёков и попросту выгнал, отправив, как оказалось, на смерть.

Вот эта ошибка, промашка, обыденность, нежелание понимать, она-то как раз и выбила Николая из колеи. Не увидеть за деревьями леса, не услышать за сказанным мысль, не почувствовать, что за явной бравадой скрывается просьба о помощи, пусть даже весьма специфической... Увы, он и вправду забыл, что люди — не схемы, не карты, не фишки, не юниты в компигре и даже не минимальные базовые единицы экономического процесса. И что рассматривать их в таком качестве может лишь полностью оторвавшийся от реальности теоретик...

За ноябрь, кстати, он заработал чуть больше среднего по бригаде. К озвученным мастером двумстам восьмидесяти восьми рублям добавились ещё тридцать два, что были закрыты двадцатого, когда бригада ещё не сформировалась, и двадцать восемь рублей за тот выходной, когда он и «Леший» экспериментировали с «незамерзайкой».

Что любопытно, ни подоходный налог, ни налог за бездетность из этой суммы не вычли. С января 58-го, чтобы попасть под выплаты, требовалось зарабатывать в месяц не меньше трёхсот семидесяти рублей, и Стрельников в категорию налогоплательщиков в этом месяце пока не попал. Зато угодил автоматом в сообщество тех, кто платил партийные взносы, а это, ни много ни мало, аж три процента от заработанного. Так что червонец на нужды партии, как всякий сознательный коммунист, он выложил в тот же день. Лично товарищу Судакову. Несмотря на праздник, тот специально прибыл на стройку, чтобы проверить, как у товарища Стрельникова продвигается изучение руководящих и направляющих документов.

Проверку Стрельников выдержал, чётко оттарабанив парторгу про всё, что успел прочитать. И про недавние Пленумы, и про Постановления ЦК «О работе с кадрами в партийной организации Киргизии», «О серьёзных недостатках в рассмотрении писем, жалоб и заявлений трудящихся», «Об улучшении руководства массовым движением рабочих и сельских корреспондентов советской печати», и про Проекты Тезисов «по вопросу об укреплении связи школы с жизнью» и «о контрольных цифрах развития народного хозяйства СССР на 1959-1965 годы».

А когда он, вошедши в раж, принялся объяснять парторгу, в чём суть предлагаемого ЦК нового принципа заготовок сельхозпродукции и отмены натуроплаты за работы машинно-тракторных станций, Судаков «в ужасе» замахал руками: мол, хватит, не надо, не на собрании, побереги это лучше для партконференции...

Представитель милиции появился на стройке лишь через неделю после случившегося. И не следователь, а обычный оперативник со старлейскими звёздочками на погонах. Рабочих он опрашивал около часа. Последним у него в списке значился Стрельников.

— Знаете, Николай Иванович, мне тут сказали, вы одного рабочего выгнали из бригады.

— Выгнал. За пьянку.

— И за воровство, — добавил старлей.

— Уже доложили? — скривился Стрельников.

— Работа такая: всё тайное узнавать, — усмехнулся товарищ из органов.

— Я понимаю. Но то воровство мы, как бы сказать, пресекли, поэтому что теперь раздувать-то?

— А драку?

— Какую?

— Потерпевшего Сапунькова и Шишкина.

— Да какая там драка? — дёрнул щекой Николай. — Так, попихались немного и всё. За это не убивают. И вообще, положа руку на́ сердце, Шишкин с дружками не на Сапунькова батон крошили, а на меня. А Сапуньков просто рядом стоял, толпу создавал...

— Стоп-стоп, погодите! — остановил его опер. — Какие дружки? Про дружков гражданина Шишкина я в первый раз слышу. А ну-ка давайте, рассказывайте.

Николай мысленно чертыхнулся. Вот не хотел же про «цирк» в подсобке рассказывать, а придётся...

И он рассказал всё, как было, не упомянув только финку, которой Кирьян стращал тех придурков.

— Вы описать их сможете? — попросил опер, когда Николай закончил.

— Попробую...

На создание словесных портретов ушло минут десять. Стрельников даже сам удивился, как много примет он вспомнил, насколько эти два гаврика засели у него в памяти. Когда старлей наконец оторвался от писанины, то лишь головой покачал, перечитав по новой, что рассказал ему бригадир:

— Ну, если вы не ошиблись... этих двоих я знаю. Тот, что помельче — «Жорик». А здоровяк — «Мухомор».

— Сидельцы?

— Нет. Приблатнённые. Летом, я помню, сам оформлял их за мелкое хулиганство...

Ещё через пару дней тот же опер снова пришёл на объект. И снова начал «пытать» Николая по этим двоим. Показал фотографии (вероятно, из Паспортного стола):

— Вот эти?

— Эти, — кивнул бригадир.

— Жаль.

— Почему?

— Пропали они.

— Куда?

— Неизвестно. По месту прописки их нет. У знакомых не появляются... Может быть, вы, Николай Иванович, знаете?

— Откуда? — вскинул бровь Стрельников.

— Ну... мало ли, — закинул крючок представитель органов.

— Никакой дополнительной информации по этим двоим не имею, — отрезал Стрельников. — Я их вообще единственный раз видел.

— Но ведь запомнили.

— Память хорошая, — усмехнулся строитель.

— Понятно. Тогда у меня будет просьба. Если вы что-то всё-таки вспомните... ну или встретите где-нибудь этих граждан... случайно конечно... сразу звоните ноль два. И ничего другого не предпринимайте...

Такое внимание милиционера к его персоне Стрельникову не понравилось. Хотя он его вполне понимал. Если есть версия, её надо отрабатывать, какой бы фантастической она ни казалась.

Со Светкой за две прошедших недели он ни разу не встретился. И, честно сказать, не хотелось. С его стороны это было, наверно, по-свински, но Стрельников просто не мог себя пересилить. Не чувствовал он в себе ничего такого, что тянуло бы к этой девушке. Да, симпатичная. Да, когда-то она ему нравилась. Да и, похоже, сама она испытывала к Николаю что-то вроде... влюблённости.

Однако теперь, после того, что случилось с Кирьяном, он уже не считал себя вправе просто грести по течению, не обращая внимания на попадающих в водовороты попутчиков...

Люди и вправду не фишки. Их не спрячешь в коробку, не уберёшь с игрового поля, а после снова достанешь, когда начнётся другая игра. Поэтому если уж взял на себя ответственность за кого-то, неси этот груз до конца. А если не взял, подумай: а стоит ли? Может, лучше позволить тому, кто случайно оказался поблизости, выгребать на чистую воду самостоятельно? В компании с теми, кому он, на самом деле, небезразличен...

Впрочем, была и другая причина, из-за которой Стрельникову не хотелось встречаться с Барковой.

Тот визит в фотостудию. И та незнакомка на фотографии... Глупо, конечно. Почти как в кино, которое снимут в ближайшие годы. В том забытом в двухтысячных кинофильме[1] главный герой, финансист, образцовый чиновник, сотрудник сберкассы, без пяти минут руководитель, склеивает из обрезков журнальных картинок портрет идеальной девушки. И после этого его размеренная, подчинённая правилам жизнь летит кувырком.

У Стрельникова ничего кувырком пока не летело. И никакие портреты он из журналов не вырезал и не склеивал. Портрет идеальной девушки ему достался случайно. Фотограф Арон Моисеевич стал для Николая своего рода демоном-искусителем. Так что теперь кроме дважды пробитого бандитским ножом портсигара в кармане у Стрельникова лежала и фотокарточка — тот самый «пробник» размером четыре на шесть с запечатлённой на нём таинственной незнакомкой. И с каждым днём искушение, желание встретить её в реале становилось всё сильней и сильней.

Два воскресенья, седьмого и четырнадцатого декабря, бывший старший сержант провёл, гуляя по городу. И если седьмого было ещё не так холодно, то четырнадцатого температурный столбик не поднимался выше отметки «двадцать» со знаком минус. Встречающиеся на улицах девушки почти поголовно кутались в пуховые платки, и разглядеть их лица в деталях не получалось. Не станешь ведь останавливать каждую и опять же, как в фильме, нахально просить: «Гюльчатай, открой личико».

Хотя, если бы Николай был уверен, что та, кого он разыскивает, живёт где-то рядом, то, наверное, так бы и сделал. А дальше уж как получится. О всяких маньяках в газетах в пятидесятые ещё не писали, поэтому максимум, что ему за такое нахальство грозило — это схлопотать от рассерженной дамы по физиономии. Не так уж и страшно, в конце концов. В другой стране и в другое время могли бы и голову открутить — дело, как говорится, житейское.

Увы, хоть кого-то похожего на неизвестную с «пробника» Николай в эти выходные так и не встретил. Ни в транспорте, ни на улице, ни на рынке, ни на вокзале, на даже около общежития Пединститута, хотя уж там-то, как водится, симпатичных девах всегда концентрировалось раз в пять-десять больше, чем в среднем по городу. В итоге все поисковые мероприятия пришлось отложить. Дел на него в эти дни и так навалилось по самую маковку. Чем ближе был Новый год, тем больше проблем всплывало на стройке и рядом, тем настойчивее становились заглядывающие на площадку комиссии, въедливее проверяющие, издёрганнее начальство...

Шестнадцатого декабря неожиданно потеплело почти до нуля, и повалил мокрый снег. Гидроизоляцию верхнего перекрытия пришлось временно отложить, а не покрытые шифером стропила и обрешётку укрыть брезентом. Спасибо товарищу «инженер-экспедитору» — с десяток тюков водостойкого полотна он сумел выцыганить у военных, расквартированных недалеко от Молочного, то ли связистов, то ли РХБЗшников. Там всё равно собирались списывать какие-то старые, пришедшие в негодность палатки, и, по словам самого снабженца, он лишь помог товарищам офицерам решить «проблему» чуть раньше, чем если бы они до неё сами добрались.

Освободившихся кровельщиков Стрельников перекинул частью на штукатурку и частью к сантехникам. Оттепель длилась три дня, а на четвёртый осадки наконец прекратились и стало опять подмораживать.

С утра половина бригады в поте лица очищала подкровельное пространство от снега, а оба сварных сушили горелками стяжку. К обеду с трестовской базы привезли дизельную битумоварку. «Снегоочистители» отложили лопаты и принялись катать рубероид. Прерываться было нельзя, погода могла поменяться в любой момент, ясное небо — покрыться тучами и разразиться дождём, а лёгкий мороз — обратиться слякотью или, наоборот, холодрыгой.

Работу закончили лишь в половине девятого вечера. Задолбались по-чёрному, но оно того стоило. Ничто теперь не мешало довести, что задумано, точно в срок.

С объекта Стрельников в этот день ушёл в районе одиннадцати. А до того опять сидел над брошюрами и журналами, что подкидывал ему едва ли не ежедневно парторг, нацелившийся, по всей вероятности, сделать из бригадира главного штатного пропагандиста уже даже не треста, а всей Вологодской области.

Домой Николай направился привычным маршрутом: пешком по Калинина мимо старых домов, потом через мост и налево по Гоголя. На улице вновь пошёл снег, правда, уже не мокрый, а более привычный для зимних месяцев, лёгкий, будто плывущий по воздуху, искрящийся в свете расставленных тут и там фонарей. Такой бы под Новый год, да с таким же морозцем в районе минус пяти — цены бы этой погоде не было.

Тишина вокруг прерывалась лишь отдалённым лаем собак, шорохом под ногами, да доносящимися сзади со станции гудками локомотивов.

За перекрёстком с Советской фонари вдоль дороги закончились, и потянулись старые дома и домишки. В основном, деревянные, с покосившимся заборами и тёмными провалами «пустоты» между ними.

В какой-то момент из-за туч неожиданно выглянула Луна, и то же мгновение Стрельников... нет, не увидел, а скорее, почувствовал, как из одной из таящихся между заборами подворотен наперерез ему скользнули две тени.

В свете Луны у одной из них в руке блеснул нож, а что до второй... Вторую Стрельников просто не успел разглядеть, настолько всё быстро случилось. Он успел только развернуться и в ту же секунду его ударили. Прямо, как в поезде, ножом под ребро. Боли он почему-то не ощутил, а ощутил лишь резкий толчок да сиплый рык нападавшего «Й-ых!»

Дальше поддерживаемое рефлексами тело действовало на автомате. Стрельников рухнул наземь с переворотом, попутно подбив чью-то ногу. Над головой просвистела какая-то то ли палка, то ли обрезок трубы. Николай снова катнулся в сторону и снова кого-то задел.

«Б..!» — матюгнулся упавший рядом противник.

С металлическим звоном ударилась о бордюр вывалившаяся из его рук «дубинка».

— Ой, батюшки-святы, что деется! — заголосили из-за спины женским голосом.

— ...хомо́р, валим! — заорали из темноты.

Николай прыгнул на четвереньках вбок, зацепился за что-то и уткнулся плечом в забор. Под руку попался какой-то дрын, то ли кол, то ли обломок доски. Николай ухватил его, вскочил на́ ноги и выставил перед собой, как копьё.

— Ой, беда! — продолжала голосить женщина. — Афонька, сюда беги! А то ведь спалят нам тут всё, окаянные!

Хлопнула сбоку калитка. На небе опять появилась Луна.

В одном из домов напротив зажёгся свет.

Напавшие на Николая уроды исчезли.

Куда?

По свежему снегу к проходу между домами тянулась цепочка следов.

Через секунду оттуда хлопнули выстрелы. Один, два... четыре...

— Мать честна́я! — ругнулся выскочивший из калитки мужик.

Николай отшагнул от забора, бросил на землю дрын и хрипло проговорил:

— Милицию кто-нибудь... позовите...

[1]Кинокомедия «Карьера Димы Горина» (1961)