Чиновник

Глава 22

Вообще говоря, возвращаться на стройку в субботу вечером было совершенно не обязательно. Однако не сделать это Стрельников просто не мог. Во-первых, он лично хотел убедиться в том, что основные конструкции лестницы Щербатый всё же доделал. Во-вторых, ему не терпелось выяснить, как именно наградили «Лешего» за «засаду» у музучилища. И наконец, в-третьих, самое главное, он никак не мог разобраться в своих отношениях со Светкой Барковой, поэтому и решил взять паузу. Хотя бы до завтра. И теперь у него была целая ночь, чтобы подготовиться...

На площадку он прибыл за полчаса до конца рабочего дня. И первым, кого увидел в бытовке у мастера, был Левашов. Витька сидел на лавке возле стола и раскачивался из стороны в сторону с самым несчастным видом.

Причину долго искать не пришлось. Левую щёку приятеля раздуло так, словно её обработало полчище шершней.

— Зуб? — спросил Николай.

— Фуп, — выдавил Витька.

Вырванным в поликлинике зубом он «хвастался» ещё утром. Смешно шепелявил, демонстрировал небольшую припухлость снаружи, раскрывал рот и тыкал пальцем в то место, где у него вчера болел коренной, то ли шестой, то ли пятый на нижней челюсти. И в итоге, как это часто бывает, дотыкался. Или дошепелявился...

— А где Гурамыч?

— Лёф пофо́л фне... ифка́фь.

— Пошёл лёд искать?

— Фа, — сказал Витька и болезненно сморщился.

В этот момент дверь открылась, в бытовку вошёл Геладзе. Подмигнув Николаю, он протянул мающемуся от зуба «Лешему» кусок льда:

— Держи, несчастный! Все сосульки вокруг посбивали, еле нашёл... Да ты хоть в тряпку её заверни, а то обморозишься.

Левашов завернул обломок сосульки в вытащенную из кармана марлевую повязку и приложил к щеке.

— Легче?

— Уфу́.

— Как его так угораздило-то? — спросил Николай. — В обед же нормально было.

— Да это я виноват, — повинился Геладзе. — К нам тут, ты знаешь, милиция приходила. Подарок вручала.

— Ему? — мотнул Николай головой на приятеля.

— Ему са́мому. Вот, знаешь, сам бы свидетелем не был, никогда б не поверил.

— А что за подарок хоть?

— Пофтафа́нниф, — подал голос Витька. — Иф неффафе́йхи.

— Вот этот? — углядел бригадир стоящий на тумбочке подстаканник из нержавеющей стали, похожий на те, в каких носят чай в поездах, только «красивее и богаче».

— Фа.

— Ну, а я сдуру взял да и предложил ему этот подстаканник обмыть, — продолжил Гурамыч.

— Обмыть? — нахмурился Стрельников.

— Чаем, — засмеялся Гурамыч. — Просто чаем, а не тем, чем ты думаешь. Вот только не сообразил, вишь, старый я дуралей, что он в стакан кипятку-то нальёт, но хлебнёт не остывшим да прямо в то место, где зуб был.

Николай хмыкнул и посмотрел на страдающего приятеля:

— Понятно. Разбередил — воспалилось. Теперь надо снова к зубному идти, вдруг у тебя там этот, как его... гнойный абсцесс? Запустишь, придётся резать.

— А если не резать? — заинтересовался Геладзе.

— Ну откуда ж я знаю? — развёл Николай руками. — Может, челюсть от гноя отвалится. А может до мозга дойти, идиотом сделать.

— Фефо́?! — возмущённо вскинулся Витька. — Фафи́м ифио́фом?

— Каким-каким... таким как Макарка-блажной. Будешь тоже, как он, мычать, как корова, да слюни пускать, да во дворе на качелях весь день качаться.

— Не. Я на фо не фофа́фный, — профырчал Левашов. — Х фуфно́му фойфу́. Фуфь ле́фиф.

Он вскочил с лавки и, не отнимая лёд от лица, принялся надевать телогрейку.

— К врачу — это правильно. Пусть лучше доктор посмотри-полечит, а не народными средствами, — одобрил Гурамыч. — Ты только поторопись. А то сегодня короткий день, а в воскресенье поликлиника не работает. Не успеешь, придётся до понедельника мучиться.

— Уффе́ю, — Витька управился, наконец, с рукавами, напялил на голову шапку и двинулся торопливо на выход.

— А твой подстаканник я в сейф уберу. Потом заберёшь, когда вылечишься, — крикнул вслед ему мастер. — Вот же напасть-то, — повернулся он к Стрельникову. — У меня тоже, как помню, неделю зубы болели, буквально на стенку лез, пока к врачу не сходил.

— А чего ждали?

— Боялся, — вздохнул удручённо Гурамыч. — Страшное, я скажу, это дело, Нико́, когда зубы болят, а к доктору не идёшь. Доктор, по первости, он даже страшнее кажется...

А Щербатый с помощниками лестницу к вечеру таки доделал. Об этом похвастался прибежавший в бытовку Смирнов:

— Всё. Косоуры поставили, обварили, проверили. Теперь только ступени накинуть и площадку залить...

— В понедельник ступени будем накидывать, — объявил мастер, когда они с бригадиром осмотрели смонтированные конструкции.

— И тогда же опалубку под площадку поставим, — добавил Стрельников.

— Согласен, — кивнул Гурамыч...

Домой Николай вернулся к семи.

— Ух ты, какая грамота! — порадовалась за племенника тётя Зина, когда тот показал, что вручили ему в управлении. — И герб, и печать есть... Я её на комод поставлю, в рамочке со стеклом, пусть стоит. А Аркашке, мне Лера сказала, премию в отделении выписали.

— Какую?

— Триста рублей. Новые ботинки, сказала, Митьке пойдут покупать. Старые-то совсем износились. Ты ужинать, кстати, будешь или опять в кино побежишь?

— Не-а, сегодня кина не будет. Есть хочу просто зверски.

— Тогда иди руки мой, и за стол.

— Уже бегу, тётя Зин...

* * *

С прогнозом Светка не обманула. В воскресенье и впрямь потеплело. Правда, не до нуля, как она обещала, а где-то до минус пяти, что тоже неплохо. И солнце к тому же светило на улице, почти как в стихах у Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный», чему Николай, безусловно, был только рад. Хотя, если в точности следовать виршам поэта, никакой «друг» в это утро в доме нигде не дремал, и «красавицу», с которой была назначена встреча, к добру или к худу, ему самому будить не пришлось.

Сегодня на встречу Светка, считай, что не опоздала — пришла лишь на пять минут позже. В том же пальто, что и в прошлый раз, но уже не в платке, а в вязаной шапочке.

— Давно ждёшь? — спросила она Николая, уже минут десять как пританцовывающего возле фонтана на площади.

— Да я и замёрзнуть-то не успел, — ответил он с нарочитой весёлостью. — А если бы и замёрз, то санки бы у малышни отобрал и покатал бы кого-то до горки, туда и обратно.

— Покатал? А кого?

— Да хоть тебя, например, — пошутил Стрельников.

Девушка рассмеялась:

— Не, на санках мне уже поздновато, а вот на коньках...

— А на коньках ещё рановато.

— Чего это рановато? — Светкино лицо удивлённо вытянулось.

— Кататься негде. Пруд возле КОРа ещё не замёрз, — пояснил парень.

— А, ты об этом... — Светка поправила шапочку и не спеша огляделась. — Ну и куда мы пойдём?

Николай тоже окинул взглядом окружающую фонтан площадь. Воды в фонтане, понятно, давно уже не было, зато снегу за несколько дней в него навалило достаточно. Целый сугроб получился. Особенно, если учесть, что дворники, расчищающие от снега дорожки, сгребали его, в основном, прямо в фонтанную чашу. Снег-то ведь тоже вода, в фонтане ей самое место.

— Туда, — махнул рукой Стрельников в сторону Каменного моста. — Можем до рынка сходить и через Октябрьский домой, а можем в музей заглянуть. Ну, или на колокольню подняться, если она не закрыта, конечно.

— На колокольню? — Светка наморщила носик. — Не, на колокольню я не полезу. Я высоты боюсь, да и холодно там. Давай лучше по Папанинцев до Совнархоза пройдёмся, а дальше посмотрим.

— Давай...

От фонтана до Каменного моста они́ шли, не торопясь. Народу на площади было много. В основном, конечно, детишки, с родителями и без. Воскресный день, ясный и в меру морозный, да ещё когда снега вокруг полно — для детворы это, как водится, самое то.

Встречались тут, впрочем, и взрослые. Как парочки, так и большие компании. Но таких пока было немного. Их время наступит позже, когда зажгут фонари, детишек на улицах станет меньше, а в кинотеатрах начнутся сеансы для тех, кто старше шестнадцати...

Памятник Ленину на площади Свободы пока не стоял. Его установят здесь через год или два. А улица, что начиналась от площади и от ещё не воздвигнутого на ней постамента с вечно живым вождём мирового пролетариата, назовётся проспектом Победы только в шестьдесят пятом. Сейчас она называлась улицей Героев Папанинцев. Ей вообще в этом веке «повезло» поменять название целых пять раз. Нынешнее — Папанинцев — являлось четвёртым по счёту. И сквер у неё посредине уже имелся. И по этому скверу сегодня катались лыжники.

— Что-то мне расхотелось туда идти, — оценила бывшая одноклассница ширину дорожки для пешеходов и ширину примыкающей к этой дорожке лыжни. — Может, лучше куда-то зайдём? Да вот хоть в кафе-мороженое, — указала она на вывеску на том здании, где через полвека появится кафе «Парижанка», а сейчас чуть левее располагался обувной магазин, а дальше «Строительные товары».

— Мороженое? Ну, ладно. Давай зайдём, — не стал возражать кавалер.

До армии никакого кафе-мороженого, на памяти Николая, тут не было, а была обычная рюмочная, примыкающая к рабочей столовой. Столовая в нынешнем 58-м никуда не исчезла, а вот питейное заведение куда-то запропастилось. Наверное, переехало дальше по улице, к рынку, чтобы начальству глаза не мозолить и не соблазнять, когда оно мимо проходит.

Судя по вывеске, кафе было не артельным, а государственным и управлялось городским трестом столовых и ресторанов. Внутри... ну, в целом, не так уж и плохо. Винно-водочный дух отсюда полностью выветрился, и алкаши-забулдыги сюда уже точно не заходили. А вот детей и подростков, наоборот, хватало с лихвой. Хотя и свободные столики тоже имелись, и это тоже было понятно. Мороженое «на вынос», в стаканчиках и брикетах, стоило здесь гораздо дешевле, чем если брать его в вазочках и потреблять, «как белые люди», в зале, никуда не спеша, наслаждаясь приятной беседой и осознанием личной финансовой состоятельности.

Два пломбира в креманках, политые настоящим вишнёвым вареньем, обошлись Николаю в десять рублей. Простые советские школьники позволить себе такое, как правило, не могли, а кто мог, тот частенько стеснялся. Ну, кроме тех случаев, когда приходил сюда вместе с родителями или хотел, например, перед девчонками пофорсить, потратив на них карманные деньги, выданные на неделю и сэкономленные на обедах и завтраках.

Стрельников школьником давно уже не являлся и экономить, тем более, в присутствии дамы, смысла не видел. Сам, кстати, он от мороженого не фанател, как и вообще от сладостей, поэтому ковырялся в своей креманке без особого энтузиазма. Просто, чтобы спутница не подумала, что он, типа, брезгует.

Баркова же, как сама она уверяла, от мороженого, да ещё в таком антураже, была без ума.

В кафе они просидели около часа. За это время Николай подходил к прилавку-витрине ещё три раза, дважды взяв для подруги ещё по мороженому, одно с шоколадом, другое с клубникой, а потом ещё сок, чтобы, как говорится, заполировать им приятственно съеденное. Ассортимент, кстати, Стрельникова весьма удивил. После московского ГУМа он даже не думал, что в обычной провинциальной кафешке выбор будет не хуже столичного.

Светка болтала напропалую. Вспоминала подруг-одноклассниц: кто, где и чем занимается. Кое-кого из парней. Рассказывала городские сплетни, о соседях-знакомых, коллегах-начальниках...

Стрельников поддерживал разговор короткими репликами — длинные у него просто не получались... Да и не помнил он уже многих девчонок из класса. Вместе они учились лишь год, а что до парней... Бо́льшая часть была сейчас в армии, кто-то уехал учиться, про кого-то Баркова просто не знала, а кое-кого Николай и друзьях-то не числил и даже, если бы встретил на улице, то лишь поздоровался и пошёл бы себе по своим делам без какой-либо задней мысли...

— Хорошо посидели, — сказала Светка, когда они вышли на улицу. — А знаешь... я тут подумала...

— Что?

— А давай мы сфотографируемся. Ну, так, на память. Чтобы было что вспомнить, а?

— Ну... давай. А где? В воскресенье же ателье не работают.

— Сегодня последний день месяца, а тут есть один фотограф... он, знаю, в последнее воскресенье всё время работает. Вот.

— Работает? Ну, тогда ладно. Тогда пошли...

«Воскресным» фотографом, как Николай и думал, оказался уже знакомый ему Арон Моисеевич.

— Стрельников! Николай, — мгновенно узнал тот давешнего клиента.

— Я, Арон Моисеевич. Я, — улыбнулся бывший старший сержант. — Решили совместную фотографию сделать. Что-то художественное, как вы умеете.

— Художественное фото?! Да ещё и совместное? — всплеснул руками фотограф. — Вот это, я вам скажу, вы удачно зашли. Я вчера как раз новую плёнку купил, как знал, что понадобится... Как, кстати, вашу даму зовут? — поинтересовался он доверительным шёпотом, чуть наклонившись к гостю, но так, чтобы дама тоже услышала. «Случайно», конечно.

— Светлана, — так же «конфиденциально-негромко» сообщил Николай.

— Прекрасно. Просто прекрасно, — засуетился Арон Моисеевич около девушки. — Великолепный типаж. Фас, профиль, фигура... Да с вас, уважаемая Светлана, картины надо писать. Эх, где мои семнадцать лет!..

Смущённая Светка позволила хозяину студии помочь ей с пальто, усадить в кресло, зарделась от парочки комплиментов, благосклонно приняла от него небольшое зеркало, чтобы самой поправить причёску и, если понадобится, макияж...

Николай же тем временем с интересом рассматривал развешанные по стенам «рекламные» снимки. Известные и не очень артисты, передовики производств, большие начальники, увешанные регалиями военные, обычные люди, удачно схваченные объективом фотографа...

Висела там и его фотография, сделанная в субботу пятнадцатого, в тот день, когда он возвратился из армии. В простой гимнастёрке, с медалью...

Николай не мог не признать: получилось и вправду неплохо. Совсем не парадно. Прямо «как в жизни». Или даже «на передовой». Усталый солдат, который не думает о наградах, а просто делает свою работу. Вызванный в штаб лишь на пару минут попозировать корреспонденту столичной газеты. А когда съёмка закончится, он снова наденет прожжённую телогрейку, спрячет медали, закинет на плечо автомат и двинется в часть, к своим...

К своим, оставшимся, кто навечно «за ленточкой», кто на отрогах Кавказских гор, кто на ЛБС посреди разваленных взрывами хат и высохших от пожаров ставко́в, а кто и на просто не напечатанных пока в этом времени фотографиях...

Мысленно выдохнув, Стрельников перевёл взгляд на соседнее фото и... замер.

Арон Моисеевич был действительно мастером. Подобную композицию из вывешенных рядом снимков — солдата и девушки, словно бы ждущей его с далёкой войны — сам Николай никогда б не составил. Ему бы такое и в голову не пришло. А если бы и пришло, он просто не смог подобрать бы нужные типажи и запечатлеть их именно так, как сумел это сделать провинциальный фотограф.

Красавица на фотографии была похожа на персонажа старого фильма. Девочку Дороти из «Волшебника Оз» в исполнении Джуди Гарленд. Николай смотрел эту киносказку в начале двухтысячных на фестивале ретро-кино и... Нет, ничего у него тогда на сердце не ёкнуло. Зато сейчас... Это было как удар молнией, прыжок в жерло вулкана, выход в открытый космос без скафандра и шлема. Он просто стоял и смотрел. Смотрел и стоял, не в силах пошевелиться...

— Николай, мы вас ждём. У нас всё готово, — вывел его из ступора голос фотографа.

— Что?.. А, да, конечно. Я понял. Сейчас...

Следующие полчаса прошли, как в тумане. Стрельников заученно делал то, что просил его Арон Моисеевич. Садился, вставал, поворачивался, улыбался, снова садился, вставал, опять улыбался... Даже удивительно, что ни фотограф, ни бывшая одноклассница ничего подозрительного в его действиях не заметили. А когда фотосессия завершилась, он заплатил не торгуясь аванс, получил квиток об оплате, квитанцию и вышел со Светкой на улицу.

По городу они гуляли ещё часа два или три. За временем Николай не следил.

Светка что-то там щебетала, смеялась, кавалер её слушал, кивал...

А перед глазами стояла та фотография со стены в ателье.

Конечно, он понимал, что это всего лишь образ, что реальная девушка может оказаться совсем не такой, какую он вообразил себе, глядя на снимок, и значит... И значит не стоит, наверно, искать её. Не стоит просить хозяина студии, чтобы тот посмотрел в своих записях, назвал бы имя, фамилию... Пусть она лучше так и останется в памяти... отретушированной фотографией. Запечатлённым мгновением. Идеалом. Своего рода мечтой. Несбыточной и бесконечно далёкой...