Чиновник

Глава 4

За прошедшие шестьдесят с лишним лет... ну, если конечно считать в обратную сторону, Вологодский железнодорожный вокзал нисколько снаружи не изменился. Единственное, что в нём с завидным упорством улучшали неугомонные местные архитекторы — это цвет стен.

На памяти Николая Ивановича в будущем их перекрашивали, в среднем, раз в десять лет. Во времена, когда он здесь работал (с 83-го по 94-й), они были сперва коричневые, потом бирюзовые. Позднее, уже по открыткам и фоткам «на фоне», что присылали знакомые, фасад становился то розовым, то бордовым, то каким-то болотным, то снова коричневым.

Сейчас, в 58-м, его стены оттеняли белизну выступающих портиков, карнизов и арок чем-то бледно-салатовым. Последним писком архитектурной моды это, конечно же, не назвать, но, в целом, нормально. Бывало, как говорится, и хуже...

Новенький светло-зеленый автобус с табличкой на кузове «Вокзал — Центр — Заболотная — с/х Заречье» подкатил к остановке на привокзальной площади достаточно быстро, и трёх минут не прошло. Народу в него набилось достаточно. Большинство с мешками-корзинами-сумками. ЗиЛ-158 — отнюдь не «Икарус» и даже не более поздний ЛиАЗ-677. Вместимость у него существенно меньше, однако Стрельникову повезло. В очереди на автобус он был одним из первых, поэтому его просто «внесли» в салон и едва ли не против воли впихнули на задний диван на место возле окна. Чемодан удобно лёг на колени, хоть в карты на нём играй, хоть соображай на троих, хоть мотивчик какой-нибудь отбивай, как на барабане...

Заполненный под завязку автобус двигался медленно, рычал на подъёмах, свистел тормозами на спусках и поскрипывал на остановках раскрывающимися наружу дверями. Кондукторша ловко протискивалась между гражданами, отоваривая их билетами и громко выкрикивая названия остановок: «Горторг номер два... Золотуха... Динамо...»

Проезд стоил тридцать копеек.

Внутреннему «Петражицкому», учитывая предстоящую через два года денежную реформу и установленный по всему Союзу «автобусный» пятачок, цена показалась низкой, внутреннему «Стрельникову» — привычной. Сам Николай Иванович лишь мысленно усмехнулся.

Два разных сознания, будущее и прошлое, мало-помалу притирались друг к другу и почти не ругались, но спорить пока продолжали. Разногласия касались, в первую очередь, их отношения к новой свалившейся на обоих «допжизни»: что делать, к чему стремиться, о чём мечтать. Вопросы большой стратегии жаждал забрать себе более опытный, обладающий послезнанием «Петражицкий». Сиюминутные тактические решения он, так уж и быть, перекладывал на молодого, гораздо лучше разбирающегося в современных реалиях «Стрельникова». Последний, как правило, возражал, он тоже хотел быть стратегом (типа, «не тварь дрожащая и право имею»), и они начинали спорить.

Николай Иванович в их споры не вмешивался. Он просто ждал, когда эта «внутренняя шизофрения» рассосётся сама собой.

В автобусе раздвоение личности практически не ощущалось. Обе его ипостаси, молодая и старая, с интересом разглядывали тот город, в котором первая личность отсутствовала «целых три года», а вторая видела его таким неустроенным лишь в старых фотоальбомах.

Тот, что моложе, удивлялся, как много всего понаделали, пока его не было, как облагородилась парковыми деревьями набережная Золотухи, насколько ровнее стало уличное покрытие и чище на тротуарах, а прямо напротив вокзала выросла пара многоэтажных жилых домов и новое железнодорожное управление.

Тот, что постарше, с грустью и недоумением смотрел на тянущиеся вдоль дороги деревянные дома и домишки и понимал, что скоро, не пройдёт и пятнадцати лет, их снесут подчистую, а на их месте возведут новые, каменные и бетонные, и даже нынешнее название главной улицы города — улица Сталина — заменят на беззубо-нейтральное — Мира. И из всего этого исконно-посконного «великолепия» выживет только Железнодорожная баня, внешне похожая на театр, а не на общественную помывочную, да и то — спустя полстолетия люди там мыться уже не будут, а просто и без затей откроют очередную «Пятёрочку»...

— Люкс, — выкрикнула кондукторша, когда автобус доехал до центра.

На этой остановке вышло до трети салона. Николай, чуть подумав, выбрался следом.

Сегодня была суббота, последний рабочий день на неделе, завтра будут работать лишь рынок и продуктовые, а ему жутко хотелось отправиться оформлять паспорт уже в понедельник.

Для паспорта требовалась фотография, для фотографии — гражданский костюм, сфотографироваться и закупиться, чем нужно, легче всего было в «горте» — главном универмаге Горторга. Ну, или напротив, на другой стороне дороги, в том самом «люксе», который на самом деле не являлся ни магазином, ни остановкой, а являлся тем местом, где ещё до революции продавали всякую всячину, в двадцатых его занимали местные нэпманы, а после войны — кустари и артельщики.

Здание, где находился универмаг, Николай Иванович помнил. В семидесятые главный городской магазин переедет в новое современное здание, а в старом расположится «Детский мир». Прежний Стрельников бывал здесь довольно часто, и с тётей Зиной, и сам, и с друзьями-приятелями, поэтому с уверенным видом сразу же двинулся в секцию готовой одежды.

Ассортимент Николая Ивановича не впечатлил. После московского ГУМа висящие на вешалках четыре типа мужских костюмов выглядели откровенно убого, но цены вполне соответствовали столичным: от тысячи пятисот до двух с половиной.

— А что вы хотите? Босто́н, — пожала плечами продавщица, поясняя дороговизну.

Ну, да. Всё верно. Этот тип ткани дешёвым никогда не считался.

Вопрос, а куда делись прежние, какие были ещё до армии, пиджаки из обычной шерсти и хлопка, Стрельникова слегка озадачил. Да, телогрейки и парусиновые штаны в соседнем ряду, конечно, присутствовали, но всё, что между, что касалось так называемой средней ценовой категории, куда-то из универмага исчезло.

— Так всё дешёвое уже разобрали, — догадалась о мучениях демобилизованного продавщица. — Раньше костюмы артели шили, а теперь их от швейной фабрики получаем. А там уж, как совнархоз решит, так и будет. Могут через неделю поставить, а могут и через месяц. Вам, если срочно, в ателье лучше обратиться. Или самим пошить. Так быстрее получится. А ткани у нас вон там, за колонной. С ними пока нормально.

— Понятно. Спасибо, — кивнул Николай.

Покупать готовый костюм ему расхотелось. Хотя денег хватало. В шинели за пазухой лежала целая тысяча, а в чемодане ещё одиннадцать. Две месячные зарплаты министра, как ему рассказали в финчасти, когда выдавали накопленное за службу. И это ещё не самое-самое. Некоторые, по слухам, умудрялись по двадцать, а то и по тридцать тысяч домой увозить. Но то просто слухи, а тут всё вживую: на сколько наряды закрыли, столько и получил. По особым расценкам, конечно. Поменьше, чем на гражданке...

Из готового он в отделе купил только галстук и две рубашки хэбэ. Их, хвала здешнему совнархозу, в универмаг завезли предостаточно. Всё вместе это обошлось Николаю в двести двенадцать рублей (по восемьдесят семь за рубашку и тридцать восемь за галстук). Еще восемнадцать он потратил в соседнем отделе, взяв там ремень для брюк. Удивительно, но кожаные изделия стоили в 58-м дешевле нейлона и прочего «пластикового» ширпотреба. Не дошёл ещё, получается, научный прогресс до родимых осин, и химия пока что не вытеснила натуральное с отечественных прилавков, заменив его относительно качественным и дешёвым, но — суррогатом...

С фото, как и с костюмами, тоже не задалось. Фотоателье, что располагалось в конце торгового зала, оказалось закрыто. Отчего, почему и когда откроется — Николай выяснять не стал, а просто вышел из универмага и перешёл на другую сторону улицы, где раньше торговали артельщики-кооператоры и предлагали свои услуги кустари-одиночки.

Хорошее, в принципе, дело. Если у пищевой и лёгкой промышленности чего-нибудь где-нибудь не хватает, потребительские лакуны заполняют артели. Они же дают торговле товарное разнообразие. Пусть цены, как на колхозном рынке, чуть выше, чем государственные, зато то, что нужно, в наличии. На памяти Николая, случалось так не всегда — артели ведь и для государственных магазинов продукцию поставляли, причём, по установленным ценам, и ни копейкой выше — но, ежели что, отправить сверхплановые излишки в прямую продажу зазорным ни у кого не считалось.

Вот только, пока Николай служил, многое в этом плане в стране изменилось.

Как писала ему тётя Зина, после 56-го артели начали облагать повышенными налогами, потом ограничивать деятельность, а затем и вообще закрывать. Пусть и не все, и не сразу, но тенденция, безусловно, просматривалась. Товарищ Хрущёв посчитал их ненужными, так же как личные подсобные хозяйства колхозников. Нечего, мол, содержать и поддерживать эти буржуазные пережитки. На пути к коммунизму собственность надо не просто обобществлять, но ещё укрупнять. И чем больше станет в Советском Союзе общественного, чем теснее сроднится оно с государственным, тем скорее наступит светлое будущее.

Прежний Стрельников по этому поводу испытывал что-то вроде недоумения: зачем ломать то, что нормально работало? Стрельников нынешний иллюзий на этот счёт не питал. Ещё в Плехановском он целенаправленно изучал послесталинскую эпоху по части политэкономии, а позже и документы в закрытых архивах читал — в двухтысячных их открыли для всех желающих...

Артель тёти Зины ликвидировали в июне 57-го. Всё имущество передали на баланс швейной фабрики и в школу ФЗО. Сама тётя устроилась наставником-мастером в ремесленное при льнокомбинате. В доходах конечно же потеряла, зато свободного времени стало побольше, а ответственности поменьше. В возрасте за пятьдесят, как она уверяла в письмах, и то, и другое гораздо важнее, чем деньги.

Николай с ней не спорил. Важнее, значит, важнее. Ему до полтинника было ещё далёко. Подумать, как жить в таком возрасте, можно и позже. Ну, когда сорок, к примеру, исполнится или хотя бы тридцать, не раньше...

Москательные товары, книги, галантерея, игрушки, обувь... Названия над магазинчиками в длинном торговом ряду за три года не изменились. На том же месте, хвала исполкому, остались и парикмахерская с фотографией.

«В 60-м отменят всё окончательно, — всплыло внезапно из памяти. — И это лишь самая малость из той фигни, которую стали творить наследники после смерти хозяина...»

Фотограф сегодня работал. В следующем веке его назвали бы самозанятым. Здесь и сейчас он именовался частником-кустарём.

— Что желает молодой человек? Фас, профиль, на документы, открытку или, быть может, художественный портрет? — поднялся он из-за конторки навстречу вошедшему Стрельникову. В жилетке и шёлковых нарукавниках больше похожий на счетовода, а не на мастера художественной фотографии.

— Эээ... мне вообще фото для паспорта нужно.

— Прекрасно! Просто прекрасно! — всплеснул руками фотограф. — Снимайте шинель, садитесь сюда... Да-да, вот на этот вот стульчик. Вы, кстати, действительно не хотите чего-то художественного? Типаж у вас просто великолепный. Девушки от вашего фото в форме и при регалиях с ума сходить будут, поверьте специалисту...

Николай мысленно усмехнулся. «Менеджеры по продажам» со временем ничуть не меняются, как и с пространством.

— Как раз таки форму с регалиями я предпочёл бы убрать. Как-нибудь... заретушировать, понимаете?

— Понимаю, молодой человек. Очень хорошо понимаю. Военному документу — военный мундир. Гражданскому паспорту — гражданские одеяния. Ну, что же. Есть у нас и такая услуга. Без всякой ретуши и совершенно бесплатно. Вот! Выбирайте!

Фотограф выкатил из-за ширмы самодельную стойку-вешалку с висящими на ней бутафорскими плечиками-накидками. Каждая представляла собой верхнюю часть костюма, военного и гражданского, мужского и женского, аккуратно сшитого спереди и разрезанного по спине (видимо, чтобы на любой размер подошло).

— А вы, однако, изобретатель, — уважительно покачал головой Николай Иванович. — Я выбираю вот этот.

Он снял с вешалки один из «костюмов», накинул себе на плечи поверх гимнастёрки и уселся на стул. Хозяин студии включил софиты и, укрывшись чёрной накидкой, наклонился к треноге. Установленный на ней аппарат выглядел до того архаично, что улыбка сама наползла Николаю Ивановичу на лицо.

— Не улыбайтесь. Замрите... Готово.

Фотограф закрыл объектив крышкой, вынул из аппарата кассету с использованным негативом и указал на конторку:

— Прошу. С вас десять рублей.

— А-а-а... когда забирать фотографии?

— Если заплатите ещё пять рублей, будет готово часа через три. Но я не советую.

— Почему? — удивился Стрельников.

— Видите ли, молодой человек, судя по вашей неугомонности, вы хотите уже сегодня подать документы в милицию. Но только опять же, судя по вашей настойчивости, вы не учли одну маленькую деталь.

— Какую?

— Сегодня суббота.

— И что?

— В субботу паспортный стол работает ровно до двух. А сейчас... — фотограф выразительно посмотрел на часы.

Стрельников засмеялся:

— Без пятнадцати три. Уели.

— Не уел, а поправил, — улыбнулся обладатель жилетки и нарукавников. — Поэтому я сейчас выпишу вам квитанцию, вы придёте сюда с утра в понедельник и спокойно, без ненужной никому суеты получите свой заказ. Такой расклад вас устраивает?

— Устраивает, — кивнул Николай, выкладывая на стойку десятку. — А, кстати, я тут подумал...

— Подумали? — вскинул брови фотограф. — Дайте-ка угадаю... Ага. Вы всё же решили сделать портрет. А может быть, даже несколько. Верно?

— Верно, — опять засмеялся Стрельников. — Вы на удивление проницательны, товарищ фотограф.

— Вы можете называть меня просто Арон Моисеевич.

— А вы меня Николаем.

— Договорились...

На улицу Стрельников вышел минут через сорок.

Ноябрьское солнце робко выглядывало из-за разошедшихся над городом туч, лужи на тротуаре подсохли, и даже остовы деревьев уже не навевали такую тоску, какая бывает в позднюю осень, когда снег на землю ещё не лёг и мокрая грязь, перемешанная с опавшей листвой, прямо и ненавязчиво напоминает спешащим гражданам про неизбежное увядание всего сущего.

В кармане шинели у Николая лежали квитанции. Одна на десять рублей за фото на паспорт, другая на сто тридцать два за портретные снимки. И то, и другое Арон Моисеевич пообещал, кровь и́з носу, сделать к утру понедельника. За первое Николай заплатил полностью, за второе — полсуммы. Оставшуюся половину он был должен отдать в понедельник, и если результат не устроит, ушлый фотограф поклялся всеми своими родными до седьмого колена, что перефотографирует демобилизованного без очереди и совершенно бесплатно, а если и новые фотографии не понравятся, вернёт товарищу Стрельникову всё до копейки.

В нарочитую бескорыстность фотографа-кустаря Николай, конечно, не верил, но в то же время не верил и в то, что снимки окажутся бросовыми. Арон Моисеевич старался, как мог. Вместо допотопного аппарата тридцатых годов установил на штатив новейший «Киев-4» (в фотосалоне в ГУМе тот стоил две тысячи двести целковых, что даже по меркам более поздних времён было довольно дорого), вставил в него новую плёнку и израсходовал всю целиком. И ещё свет ставил то так, то эдак, и просил Николая то встать, то сесть, то как-то голову наклонить и, вообще, вёл себя точь-в-точь, как фотографы из двухтысячных, подрядившиеся изготовить суперпортфолио для супермодели.

Моделью себя Стрельников, ясен пень, не считал, но подобным подходом остался доволен. Сто тридцать с лишним рублей — деньги немаленькие. За такие можно и постараться. Зимние ботинки на них, конечно, не купишь, но летние (парусиновые или сандалии) — запросто.

А нормальные зимние ботинки всё-таки требовались. Не в сапогах же всё время ходить, как в армии. Однако подумать об этом можно и после. Дома. Ну, а сейчас…

Николай подхватил чемодан, поправил шинель и двинулся пешочком к мосту. Но не к Октябрьскому автомобильному, а к Красному, пешеходному. Неожиданно, вот вынь да поло́жь, захотелось пройтись по знакомым местам, где куролесил до армии и которые помнил по будущему.

На площади Революции, в сравнении с будущим, изменилось немногое.

Всё так же в архитектурном ансамбле площади кичился богатством фасада «Золотой якорь», уже сорок лет как переименованный в гостиницу «Северная», но до сих пор по привычке называемый горожанами прежним названием. Ближе к Каменному мосту через Золотуху высилось трёхэтажное зелёное здание гостиницы «Эрмитаж», которое сейчас занимали обком и горком. В «Пассаже» напротив располагалась детская поликлиника. Слева от «Эрмитажа» — бывшая городская дума, теперь горсовет, украшенный башенкой-шпилем и вычурным кованым балконом над входом. В Детском парке среди деревьев просматривался на постаменте бронзовый Ильич в пиджаке.

Чего здесь пока ещё не было, так это монумента героям революции, вечного огня и Дома связи, который должны построить через несколько лет на углу Пушкинской и Советского на месте явно не вписывающихся в застройку парочки двухэтажных домов, каменного и деревянного, и втиснутых между ними бараков.

А вот что здесь пока ещё было, но тоже не вписывалось в застройку, только уже не по архитектурным, а по идеологическим соображением — это здание бывшего храма, Спасо-Всеградского собора, которому после революции срезали купол, превратив во что-то похожее на зиккураты ацтеков и майя. В начале семидесятых его снесут целиком, не оставив даже фундамента, а сейчас в нём располагался кинотеатр имени Горького, с двумя залами, кассой, буфетом и отличной акустикой.

В пятьдесят четвёртом под Новый год Стрельников пригласил сюда Светку Барко̂ву. Всё, как полагается, на вечерний сеанс, на последний ряд, кино «про любовь», но, увы, первая красавица класса ему отказала. Николай тогда, помнится, дико переживал. Шутка ли, он под это дело леденцов накупил, брюки нагладил, всем пацанам рассказал, что этим вечером «будет занят», а тут — бац! — и полной афронт. Тем более что именно в этом году как раз отменили раздельное обучение, и все старшеклассники были попросту ошарашены шляющимися по коридорам школы девчонками, без всякого сопровождения, такими, что даже дотронуться можно… Ну, если конечно не думать, что можно в ответ и портфелем по голове получить… А можно и не получить, что, кстати, тоже случалось, причём, не так уж и редко.

Та неудача прежнему Стрельникову сегодня казалась смешной, а нынешнему ностальгической.

Сколько воды утекло с тех пор, сколько событий…

Оставив кинотеатр позади, Николай повернул налево и минут через десять добрался до пешеходного моста через Вологду. Ещё не отремонтированного, скрипящего под ногами, со склизкими, почерневшими за долгие годы перилами и грязью, забившейся в щели между старыми досками.

На другом берегу реки от моста до церкви на Гоголя тянулись сараи. Ту церковь закрыли в конце двадцатых и сначала использовали в качестве пересыльной тюрьмы для крестьян-кулаков, затем внутри изготавливали игрушки, потом отдали под общежитие, а сейчас там катали валенки, и кисловатый запах овечьей шерсти растекался по всей округе.

Сараи Стрельников знал, как облупленные. Именно здесь во второй половине сороковых и в начале пятидесятых сходились один на один или стенка на стенку пацаны из Заречья и пришлые из Нижнего Посада и Города. Потом, после смерти Сталина, это место облюбовали пьянчужки и прочие асоциальные элементы. Причину подобной «замены» никто не знал. Просто случилось, и всё. А как, почему, никому было неинтересно.

Бродить среди покосившихся развалюх Николай не стал. Просто чуть постоял у ближайшей, вздохнул и двинулся по тропинке обратно к ведущей к церкви дороге.

— Эй, паря! Двадцатку на опохмел не подкинешь? — донеслось неожиданно из-за спины...