Княжич Юра V. Человек Дождя

Глава 34

Всё новые и новые люди входили на площадь. При этом, никаких внушений, взятия под контроль, вложения навязчивых мыслей в их головы я не делал. Они просто приходили, привлечённые музыкой, резко усилившейся в сравнении с тем, что было до того, как я взял в руки гитару.

Честно, я их не подчинял! Даже, как с музыкантами, стоявшими и сидевшими за моей спиной, не поступал — тем-то напрямую в разум из моего разума пересылалась мелодия, чтобы они имели возможность её воспроизвести. Но только мелодия. В остальном, их мозги оставались свободны, а воля не подавлена. А зрители… Да, кое-что я делал. Просто не мог не делать, ведь это было уже что-то совершенно инстинктивное. Ну, как дыхание! Это было… что-то очень похожее на процесс, обратный технике «отвода глаз». Вместо того, чтобы, как в ней, отцеплять и отводить от себя лучики чужого внимания, я… не знаю: они, их лучики просто «прилипали» ко мне. И для их удержания мне не требовалось прилагать никаких усилий. Наоборот — чтобы отцепить от себя любой из них, требовалось потратить силы…

Магнит внимания… Но я делал это не специально! Оно начало происходило само собой, стоило мне только расслабиться и начать петь. Ну и играть на гитаре, конечно же. А ещё создать ранее мной разработанные и довольно хорошо отработанные в горах техники по усилению водной мембраной нужных мне звуковых колебаний, производимых моим голосом и музыкальными инструментами группы.

Я не специально… Или специально? Да, плевать, вообще-то: оно просто так само получалось. А я пел. И отдавался пению полностью… ну и, естественно, мне было приятно чувствовать лучики внимания на себе. Они меня… словно бы подпитывали и ласкали одновременно. Ободряли и поощряли делать то, что я делаю, ещё. Ещё играть, ещё петь, выдавать ещё мелодии, ещё стихи… Ничего необычного: с любым обычным Неодарённым артистом, певцом, актёром или музыкальным исполнителем на сцене происходит совершенно то же самое. Абсолютно аналогичный процесс. Просто, я его ощущаю немного глубже, немного острей, для меня он… материален.

Но, может быть, тешу себя надеждой, что это не только из-за моего Дара? Но и из-за того, что людям действительно нравилось, то, что я делал? Нравилась музыка? То, как я пел, как играл, как сопровождал своё пение и игру визуальными эффектами?

— 'Тротуарами город тихо небо золотит.

Шторы, стены, заборы… Покажи, куда идти,

А смотришь, вот он и вечер фарами по потолкам.

А ты, им навстречу, я тогда пропал…' — разлетались над площадью слова и строчки песни Алексея Поддубного, более известного под псевдонимом «Джанго», с его характерными хулиганскими подвываниями, подрыкиваниями под агрессивный и энергичный, даже озорной, опять же, уличный и хулиганистый гитарный бой.

Разлетались над площадью, которая существовала только наполовину. То есть, была «в нашей реальности» только та половина, на которой собирались продолжавшие и продолжавшие прибывать люди. Ещё существовал я сам, и пять метров пространства за моей спиной, где расположилась группа моих музыкантов. Они — ещё существовали. А дальше, за их спинами, не существовало уже ничего. Площадь, город и мир обрывались, резко заканчиваясь, как отрезанные ножом. А за этой границей этого отреза начинался совершенно другой мир: мир иллюзии. Непостоянная, изменяющаяся, перетекающая из образа в образ картинка, созданная миллиардами мельчайших капелек воды, висящих в воздухе взвесью. В которой разворачивались целые сцены. Картинка, которая имела размер уже со среднюю девятиэтажки, и продолжала расти!

Образы: вечерний город, подсвеченный странными, слишком яркими и контрастными лучами яркого вечерне-предзакатного солнца, пробивающего пыльный городской воздух… тут же, отсвет фар на потолке комнаты, по-вечернему уже тёмной, тот самый, который представляет собой «слепок окна», сначала неподвижный и бледный, а потом наливающийся силой, яркостью, плотью и… убегающий в угол, сперва медленно, а потом всё быстрей и быстрей… образ таинственной тени незнакомки, идущей навстречу по вечерней улице, незнакомки, у которой видно только фигуру, словно вырезанную из чёрной бумаги, так как позади неё светит «дальним светом», очередная, едущая по дороге рядом с тротуаром машина. Свет очерчивая эту фигуру, делая её чёткой, чёрной и плоской…

Много образов. У Джанго все песни довольно эмоциональные и насыщенные именно образами. Иногда даже с перебором. Они в его строчках толпятся, теснятся и перемешиваются, толкая друг друга… Правда, нравятся его песни мне не этим. Меня захватывает та энергетика, сила, напористость и энергичность, с которой он сам их поёт. Песни все у него мощные, разудалые, хулиганские и быстрые. Даже, когда он поёт о любви, романтике, переживаниях или войне, он, всё равно остаётся хулиганом. Есть у него такая особенность. За это его и любят те, кто слушает. Так что:

— 'Звезды, вон они рядом! А ты давай туда добрось.

А день пролетел, ну и ладно. Где гитара, там любовь.

Печали мне не жалко не грамма, она не убежит никуда.

И тоже уходили мы рано в ночные города…' — странные, но до крайности заводные строчки, энергетику которых я пытался передать всеми своими силами, используя для этого максимум своих актёрских и певческих возможностей.

Правда, вспомнил я нынче эту песню не за этих образов, куплетов и строчек. Я вспомнил её за припев, слова которого прямо-таки хотелось выплюнуть в глаза кое-каким личностям, которых я всё ещё толком не знаю пофамильно. Только имена… или прозвища.

И этот припев:

— 'Сторожи не сторожи, когда улицы заждались.

Сторожи не сторожи, один день и другая жизнь,

И другая жизнь!..'

А следующей исполненной песней опять была песня Арии… ну а как без неё? Моя любимая песня во всём их творчестве. Ну, после «Свободы», конечно — та-то стоит вообще где-то отдельно, на особом и особо почётном месте.

Не знаю, не могу сосчитать, столько раз уже хотел и даже собирался её спеть, сколько раз искал для этого повод, но… из раза в раз одёргивал себя сам: слишком уж её текст… неподходящий для Княжича. Слишком уж эта песня могла меня скомпрометировать и испортить образ. Да ещё и задеть кое-кого, не будем показывать пальцем в сторону Уральского хребта… точнее, за него.

А нынче мне было плевать. На всё плевать: и на её обиды, и на компрометацию, и на статус Княжича, и даже на мой собственный сценический имидж. Испортится — ну и ладно! Мне просто нравится эта песня! Мне нравится мелодия, нравится исполнение её Кипеловым, а самое главное — стихи! Они просто потрясающие по своей техничности. Они меня завораживают! Завораживают своей краткостью и выверенностью. Потрясают как того, кто когда-то и сам пытался писать стихи. Того, кто даже хотел стать поэтом… но не смог. Не хватило ни желания, ни запала, ни таланта. Однако, приобретённых навыков и знаний в этой области литературы теперь хватает, чтобы оценить по достоинству произведение… автора которого я, к стыду своему, даже не удосужился узнать.

— 'За дверь я выгнан в ночь, но выйти вон и сам не прочь,

Ты без меня хоть застрелись, все решат, что это твой каприз, повтори его на бис.

Да, я уйду, и мне плевать, ты знаешь, где меня искать,

В квартале красных фонарей я смогу тебя забыть быстрей — это дело двух ночей…' — очень сложный ритм. Очень сложная рифма. Потрясающий подбор слов. Я сам так, к сожалению, не смог бы… да и не смог уже, чего уж там?

А в иллюзорном мире за моей спиной рождались недавние образы. Те, которые относились к событиям, которые в этом мире никогда не происходили, ведь они все остались в «петле» и не были повторены «в яви». Для мира этого — всё равно, что они мне просто приснились… Ну, а ещё, конечно, эти образы были изрядно сдобрены долей моей фантазии. К примеру, за дверь, тем более «в ночь», меня здесь ни разу не выставляли…

Эм, не выставляли же? Ну, если не считать выкидывания из Семьи… два раза… ну и из Германии после концерта… и из Российской Империи после возвращения из Германии… Хм.

В общем, изобразить себя, выходящим из дома, дверь которого тут же захлопывается за моей спиной, получилось легко и довольно правдоподобно. Точно так же правдоподобно получилось изобразить срывание с шеи галстука и… погон с форменного кителя. Точно так же, как и значка с груди.

А дальше смачный, от всей души, плевок под ноги, в сторону закрывшейся двери, и уверенный сильный шаг вперёд, прочь от этого абстрактного дома.

А дальше… ну, красные фонари в реальном квартале борделей Персидской столицы я в живую уже видел. Точно так же, как и витрины этих замечательных заведений в этом квартале. Много там было красивых девушек.

Показать их всех, слегка изменив им внешность и приукрасив — тоже не сложно.

— 'Но хватит врать и всё время хитрить,

Здесь всё за деньги несложно купить.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой…' — а на экране крутился я… или мир вокруг меня? Мир, состоявший из этих самых витрин, и этих самых девушек… И падение. Падение на кровать. Огромную, застеленную алым постельным бельём, кровать. Настоящий «траходром». Падение и… провал сквозь поверхность этой самой кровати, оказавшейся не шёлком, а жирной, липкой, густой грязью. Того самого красного цвета.

Вот только лицо моё при этом не изображало отвращения. Наоборот: острый хищный взгляд лихорадочно блестящих глаз, изломанные не менее хищной улыбкой губы. И красная, как кровь, грязь, которая размазывается по моему лицу рукой…

Честно говоря, самого передёрнуло от того, насколько гротескный, угрожающий, страшный и отвратный образ получился. Но я пел.

И я не остановился. И образ показался мне ещё не завершённым до конца. И новое движение руки, стирающее-размазывающее алую грязь по лицу, сдирает с него вместе с этой грязью кожу, обнажая что-то ещё агрессивней, злобней, отвратительней и порочней. Вот только, вся фишка оказывалась в том, что лицо под содранной кожей оказывалось тем же самым, моим. Только по-настоящему страшным. И грязь уже точно была кровавой…

Может, и переборщил. Может, не стоило настолько гипертрофировать, утрировать и гиперболизировать. Может быть. Но мне было плевать. Мне реально хотелось в тот момент содрать с себя лицо. Содрать, получить свободу… дать себе свободу. Ну и копившееся все месяцы моего пребывания в этом мире раздражение никуда не девалось. Пацифизм пацифизмом, умиротворение умиротворением, принятие принятием… но разорвать в клочки, растерзать, превратить в кровавый фарш всех тех, кто… очень хотелось.

Думаю, не стоит и напоминать о моих проблемах с головой и случае в Берлинском госпитале, где моя отвратительная сторона-таки прорвалась наружу…

— 'Вокруг — живой товар, в сердцах — мороз, в глазах — пожар.

Я выбрал ту, что выше всех, мой маневр имел большой успех в доме сладостных утех…' — а после этого меня уже вовсе несло. Последние тормоза слетели. Уже на всё плевать стало, кроме песни. На всё и на всех.

И именно поэтому, в ряду стоящих женщин оказались два очень знакомых мне лица. Да-да — именно: Борятинская и Алина. И я… прошёл мимо Борятинской. Подошёл к Алине. Подал руку. Она вложила в неё свою. И я, уверенно, по-хозяйски, безо всякой галантности утянул Алину за собой.

— 'Она молчит, она не пьёт, не теребит, не пристаёт,

Она послушна и умна, всё умеет, что уметь должна, счёт оплачен мной сполна…' — а на большом «экране» уже не гостиная с длинным строем женщин и девушек, а просторная комната-будуар. С той самой застеленной алым кроватью. И мы там вдвоём.

И девушка с внешностью и фигурой Алины Милютиной молча ухаживает за мной. Снимает с меня китель-пиджак со следами оторванных погон на плечах. Расстёгивает на мне форменную рубашку, проводя ладонями по грудным мышцам.

Потом я, опять же, по-хозяйски, без всяких колебаний и деликатности, запускаю пальцы в её волосы, притягиваю её голову к своей и целую. Требовательно и уверенно…

И оба мы падаем на кровать, проваливаясь во всё ту же кроваво-красную грязь, покрывающую наши тела, накрывающую нас с головой. И припев.

— 'Но хватит врать и всё время хитрить,

Здесь всё за деньги несложно купить.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой.

И не стоять за ценой…

Но хватит врать и всё время хитрить,

Здесь всё за деньги несложно купить.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой.

Какая грязь, какая власть и как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль, сорвать все маски и быть просто собой.

И не стоять за ценой…' — а в самом конце я, в чёрном. В чёрной шёлковой рубашке, расстёгнутой на две верхних пуговицы… почему-то сижу на троне из чёрных черепов. А за спинкой этого трона, рядом, чуть сбоку, стоит Алина в красном. Стоит, положив мне на плечо свою руку. Я накрываю её кисть своей ладонью… и на этом музыка заканчивается. И картинка «экрана» гаснет.