Безславинск

Глава 45 «Power» & «Play»

Прошло больше месяца и двух недель, прежде чем новоиспеченная парочка — Бонни и Клайд — наконец-то добралась до Таганрога.

Теперь они поменяли образ и выглядели совсем иначе.

Людон — брюнетка со стрижкой боб (каре) в деловом юбочном костюме и в классических туфлях на невысокой шпильке. Ну, просто бизнес-леди с амбициями!

Димоша — в строгих очках в роговой оправе, с короткой бородкой-шведкой, в летнем костюме из хлопка и в белой гангстерской шляпе. Короче, фотомодель для Men’s Time.

Начиналась новая, полная неизведанного, невиданного ранее жизнь. Ведь в планы беглецов входило не только пересечение украинско-русской границы, но и дальнейший отлёт в теплые страны — они нацелились на Мадагаскар, где, по словам Димоши, будет проще всего зацепиться и заняться собственным гостиничным бизнесом. Такими познаниями он располагал благодаря рассказам своего одного лагерного товарища по несчастью, когда-то жившего на этом необыкновенном острове в течение пяти лет.

Людон проснулась рано в уютном номере гостевого дома, стоявшего неподалёку от пристани. Чтобы не разбудить своего возлюбленного, распластавшегося на кровати в позе летящего ворона, она тихо вышла на балкон, закурила. Было прохладно, Людон стояла босиком в одной ажурной комбинации, цена которой равнялась чуть ли не всей коллекции барахла её предыдущего гардероба.

Она не знала, даже не предполагала, что снилось в тот момент Димоше, где именно и с кем он был в своих сновидениях. И хорошо, что не знала, поскольку был он, как и все последние пятнадцать, а то и больше, лет, со своей любимой Анташкой. Всё не мог наглядеться в её большие, удивительные глаза, которые ближе казались ещё больше и прекрасней. Полуприкрытые густыми черными ресницами, они по-прежнему походили на глубокие омуты, открытые весеннему небу.

Бывало, снится Димоше, что стоит он на поляне у березы не шевелясь: ждёт свою Анташу так, словно не видел ее многие годы. А дождавшись, как появится она среди цветов полевых, как улыбнется, как посмотрит, и, наглядевшись друг на друга, они начинают говорить, обниматься, словно перед долгой разлукой…

Хотя кто знает, где бы был теперь Димоша, если бы тогда, в 2004 году, его любимая жена не закрутила бы хвостом с Шульгой, не сломала бы себе шею, не осудила бы его судья Ромакова на десять долгих лет, и он бы не отомстил всем вместе взятым за свои страдания? Лежал бы он сейчас, будучи обеспеченным человеком, в уютном номере таганрогского гостевого дома, готовился бы он отчалить на Мадагаскар в компании стройной преданной казачки с полной грудью и «ласковым» прозвищем Людон или, проработав полжизни водителем, пал бы смертью храбрых на баррикадах безславинских ополченцев…

Сквозь сумрак проступали очертания судов в порту и в отстойных причалах. Город лежал холодной серой глыбой. Огни гасли.

От канатов и складов пахло смолой, соляркой, соленой рыбой. Запахи эти раздражали Людон.

Порт и город просыпались. Грохот погрузчиков, треск мотоциклов на пристани, заводские гудки, журавлиное поскрипывание кранов, крики рабочих слились в один поток звуков.

По морской глади разлилось жидкое золото — это из-за горизонта выкатилось солнце.

Наскоро покурив, Людон вернулась в номер.

Обо всём случившемся за последнее тяжкое время Людон старалась не думать. Но не думать было невозможно: всё время возвращалась мысленно в Безславинск, в Отрежку. Родные края, всегда манившие к себе, заставлявшие её трепетать от счастья, теперь были страшною мукой, тяжкой болью. Дорогой городишко, любимый Безславинск пал. Сломился перед натиском беспощадной украинской нацгвардии. И осознание собственной беспомощности, а где-то и трусости всё больше и больше угнетало Людон.

Мыслями о Мадагаскаре, об Индийском океане, о своей маленькой гостинице, которую они с Щербатым купят исключительно под пальмами и рядом с пляжем, о ребёночке, который у них обязательно родится через пару-тройку лет, старалась отвлечь себя Людон от страшных дум о недавнем прошлом.

На прикроватной тумбочке лежали новенькие украинские загранпаспорта, обошедшиеся нашим авантюристам всего в две тысячи долларов и шикарным застольем в одном из самых дорогих клубов Киева, что на Бессарабке, с чеком на 10.000 гривен. По иронии судьбы, Людон, с детства не любившая собственного имени, приобрела паспорт на имя Людмилы Остаповны Брехуненко, зато Димоша «поменял» не только ФИО, но и национальность — теперь он был Моше Натанович Анакойхер. Но, несмотря на это обстоятельство, Людон по-прежнему называла своего ненаглядного «Щербатым», а иногда с юморком «Натанычем», словно в память о весёлом еврее-гипнотизёре из родной Отрежки. Хотя, в глубине своей души он навсегда останется Димкой Коршуновым. Тем свободолюбивым пацаном, которого не сломили ни детдом, ни тюрьма, ни даже тотальное предательство самых близких людей на свете!

Будет тем вольным душою человеком, считающим, что его можно развести на дружбе и предать, можно подставить и обокрасть, можно закрыть в тюрьму и даже убить, НО нельзя купить и из него невозможно сделать «дрессированного пуделя»!

В обложках паспортов хранились новенькие пластиковые банковские карточки VISA — не весь же налик с собой таскать! Людон умела распорядиться деньгами!

«Господи! Неужели у нас всё получилось? Мы свободны и богаты…» — подумала Людон и неожиданно для себя вспомнила участкового Ябунина, скорее даже не его самого, а тот момент, когда он барабанил пальцем по видеокамере и приговаривал: «Составишь компанию? Порнушечку нашу дыбанём?».

И сразу длинный стержень отвертки входит как по маслу в кадык, насквозь пробивает гортань и голосовую щель, упирается в шейный позвонок…

От этого омерзительного воспоминания в глазах Людон поплыли шафрановые круги.

Переведя дыхание, она осторожно открыла рюкзак, немного покопалась в нём, достала видеокамеру и заперлась с ней в ванной комнате.

Там она села на пол, упершись спиной в кафельную стену.

Открыла монитор видеокамеры, включила кнопку «Power», после нажала «Play». Вспыхнул монитор, несколько раз дернулся, будто в конвульсии, пошел видеоряд. Изображение было цветным, но нечетким, зато звук записался качественно, и, несмотря на то, что говорили далеко не всё по-русски, Людон казалось, будто она разгадывает каждое иностранное слово.

Губы её сжались. По щекам вдруг потекли безудержные слёзы.

«У меня есть тайна, о которой не знает никто, даже моя мама. Я хочу рассказать только тебе об этом. Ко мне иногда приходит мой отец, хотя все говорят, что он умер.

Я не шучу. Он приходит в разное время и его никто не видит, кроме меня. Мы разговариваем с ним. Разговариваем обо всем. О тебе, Энни, тоже говорили не раз.

— Прости, я разбила твою камеру.

— Камера… Не волнуйся. Все, что там было, я сохраню в своем сердце. В сердце, которое будет любить тебя до последнего своего удара. Ты будешь теперь всегда со мной, прямо вот здесь, потому что… Я люблю тебя, Энни!

— Почему? Почему ты не такой, как все? Почему именно ты полюбил меня так, как никто не умеет и не может уметь? Почему? За что мне эта боль? За что меня судьба так наказала?… За что тебе это страдание до конца твоей убогой жизни? Ведь ты же такой хороший человек…

Ты… Ты самый лучший… И не нужна тебе никакая пластическая операция! Оставайся таким, какой есть — непохожим на всех этих страшных уродливых людей! И прости, главное — прости, что я никогда не смогу ответить тебе тем же…

Но знай и верь, МарТин, обязательно верь! В следующей жизни мы будем с тобой другими, и мы непременно будем вместе, будем любить друг друга, будем самыми-самыми счастливыми людьми во вселенной!»