Безславинск

Глава 16 Опохмел

Опохмеляться к свадебному столу гости собрались чуть свет. Женщины, побледневшие с перегулу, шептались с прокуроршей и разрядившейся в лазоревый сарафан Викой. «Молодуха» до глянца вымазала жидкие волосы репейным маслом, гладко зачесала их, приспустив на «височки». Усеянное веснушками лицо она докрасна растерла махровым полотенцем и на «отделку» провела по щекам яркими китайскими румянами. Для маскировки шишки на лбу пришлось использовать специальные румяна-бронзатор и тон, одолженные накануне у Людон.

Генка, сменивший свой вчерашний парадный наряд на тельняшку с трениками и заскорузлые шлёпки, с тревогой взглядывал на красное, точно из бани, лицо Вики и стыдливо опускал глаза: «Не простит она мне эти долбанные коньки фигурные вместо сапог итальянских…».

Отец ещё в постели опохмелил его, нацедив половину литровой банки пшеничной бражки, но голова по-прежнему трещала, не столько от похмелья, сколько от полученного накануне удара бутылкой по лбу.

Женщины дёргали Степаниду Владимировну и, утащив в огород, шушукались о чём-то. Кузьма, то и дело сетовавший по разоренной намедни пасеке, своим одиноким глазом выжидательно посматривал то на Вику, то на Вахлона, вышедшего во двор по пояс голым, то на трясущуюся с бодуна Лану Дмитрину. Гостей, как и накануне, набилось до отказа. Судачили о вчерашнем пожаре, вспоминали пожары недельной давности, минувших лет. Сочувствовали Кузьме, успокаивали: ничего, мол, со временем новый сарай построишь да другой прицеп прикупишь, ульи свои восстановишь, пчелы вернутся… Поздравляли Геннадия Кузьмича с дембелем и с новой счастливой семейной жизнью. Участковый инспектор интересовался у каждого поочерёдно:

— А где те двое с Донецка? И где этот заяц розовый?

Отец Григорий, не спав очередную ночь подряд и обегав по раннему утру всю Отрежку, подходил к каждому гостю и спрашивал, не видал ли тот служку Илию с его дочкой Милушей, не слыхал ли о воровстве в храме… Он был потерян, тревожен, лицо осунулось, в глазах читались безысходность и отчаяние.

Генка пил, но хмель не одолевал головы. Бабьий шепот, настороженные взгляды Вахлона, укорительные реплики директора Огрызко, красное лицо Вики, громкие разговоры Ланы Дмитрины кидали его то в жар, то в холод. Да ещё этот старлей со своими дурацкими вопросами! «А кстати, — подумал Генка, — где и вправду этот кролик розовый?». Затем громко добавил:

— Ну и времена наступили! Церкву вон обчистили! Свадебшные подарки прямо со свадьбы пиздить начали! Что творится?

— Опять материшься, — упрекнула сына Степанида Владимировна. — Ты шо? Вспомни, шо отец Григорий говорил про хулу Богородицы!

— Да как же тут не материться, маманя, ежели самый приличный подарок — и тот уже сперли! И вон батюшка себе места не находит! Что за люди? Найду воров — лично рога поотшибаю!

«Нарумянившийся», наевшийся «гетманской» закуски, отяжелевший старлей Ябунин с трудом вылез из-за стола, подобно цирковому бегемоту прошелся вдоль стульев и уселся рядом с отцом Григорием.

— А ведь народец-то у нас в Безславинске гниловатый будет, с душком, очков не носит.

— Уймись ты уже, урядник, не гневи Бога!

— Чуть не пришибли меня давеча, когда я на пожар людей звал. И твой блаженный обычным прощелыгой оказался. Ты хоть данные-то его знаешь? Паспорт видел?

— Не он это сделал. Илия не мог. Вот так. Он и его дочь рядом со мной уже пять лет. А ты Бога не гневи и народ не гневи!

— Тёмные люди! Подлые мужики наши Безславинские похожи один на другого, как пни в лесу. Только один потолще, другой потоньше, а умом — и тот осиновый пень, и этот — березовый чурбень! По совести тебе скажу, отец Григорий, политически грамотных и порядочных людей у нас в городишке — ты да я… Ну, вот и тянет к тебе.

— Что же ты это такое наговариваешь на моих прихожан?

— А ну их, этих прихожан! Дебил на дебиле сидит и дебилом погоняет! Да ещё и воры! Рожденный быдлом летать не сможет! Вот поэтому меня и тянет к тебе… Скажем, взять события последних месяцев на Донбассе. Ну, кто со мной об них, кроме тебя, поговорить может… Что всё-таки творится в стране? А?

— Ты, урядник, знаешь мою правду. У нас на Донбассе идёт национально-освободительная война русского народа. Потому что Украина последние двадцать три года проводила политику культурного геноцида русских, называя это борьбой за независимую национальную гордость. А гордость у независимой Украины больше похожа на заносчивую гордыню, а она, как говорится, есть начало отдаления от Бога и грех великий. А уж как и когда эта война закончится — одному Господу Богу известно! И давай эту тему закроем…

«Ах ты, служитель опиумного культа! Вот рожа поповская! Строит тут из себя грамотея, ну, я тебе это всё припомню! Наступит время, и ты у меня по-другому запоёшь! И, кстати, может ты сам свою церковь и ограбил?»

— И вместо того, чтобы праздники праздновать, занялся бы делом уже! Сыщи мне Илию и Милушу! Христом Богом прошу!

— Сыщу-сыщу… Вот только мне кажется, что они уже давно пересекли границу и ищи их теперь свищи! — отбрил отчаявшегося священника участковый Ябунин.

«Неужели и правда никого не заботит судьба Илии с Милушей, неужели и правда никому нет дела до воровства в храме? Неужели этот заблудший урядник прав?» — терзал себя мыслями отец Григорий и тут же успокаивался: «Да нет! Конечно же, нет! Слишком войной все напуганы, духом слабы прихожане, вот и боятся совершать поступки, достойные своей веры!»

— Да погодь ты, — успокоил Генку учитель английского, — кажется, я знаю, где твой заяц сидит.

И после этих слов Шарип Ахмедович направился к кустам малины, откуда торчали уши розового кролика.

— Ну-ка, вылезай, ушастый! — передав жениху подарок учительницы физкультуры, Шарип Ахмедович окинул печальным взором собравшихся безславинцев, словно он знал некую тайну, позволяющую сокрушаться над окружающим миром. На его добром лице мелькнула грустная, преисполненная сожаления улыбка, в уголках карих глаз затаились подозрительные смешинки. В его взоре читались сила и любовь, которых сполна хватит, чтобы не озлобиться на этот ужасный мир, а напротив, оберечь своих сограждан.

— А чой-то у него с батарейкой-то? Вся раскурёжена! Гляньте! — и Генка, держа кролика на руках как перепившего младшего товарища, обратился к гостям.

— Не делай горя с пустяка! — засмеялась Людон.

— Теперь всё понятно! — подоспел старлей Ябунин. — Это дело рук «донецких корресподетов»! Тайник тут был! Кстати, где они? Кто их видел в последний раз? Ох, сразу они мне не понравились! Один педик, другой медведик! Но никак не корресподеты!

На этот вопрос никто вразумительно ответить не смог. Да и потом, опохмелявшимся гостям было не до «корреспондентов» и не до распотрошенного кролика DurenBell, а вот нам, дорогой читатель, стоит узнать, каким образом кролик оказался в руках Ланы Дмитрины.

Итак, два дня назад в Безславинск пришла фура из России. Неравнодушные люди из Москвы и Санкт-Петербурга собрали для жителей Безславинска гуманитарную помощь. Две тонны груза доставили, минуя основные дороги и блокпосты, которые находятся под контролем украинской армии, активно препятствующей ввозу в город медикаментов, в которых так нуждается мирное население.

Кроме инсулина, адреналина, медикаментов и перевязочных средств, в состав груза входили еще и фонарики, палатки, еда, одежда и детские игрушки. Одной из детских игрушек был розовый кролик DurenBell, прибывший пару недель назад из Соединённых Штатов Америки.

После справедливого распределения гуманитарной помощи часть игрушек попала в детские сады, часть — в школы. Розовый кролик оказался в школе №13, и Лана Дмитрина, заприметив его, выкупила столь необычную игрушку у завхоза по весьма низкой и сходной цене. Ну а дальше, дорогой читатель, Вы и сами знаете о судьбе американского ушастого непоседы и об удачной сделке с совестью физрука Верходуровой.

Вот только Вика расстроилась больше всех, поскольку при слове «тайник» она представила себе, что внутри батарейки лежали драгоценности и доллары, припрятанные каким-нибудь очкастым российским олигархом, который находится сейчас в международном розыске.

Вахлон пил самостоятельно, не дожидаясь тостов. Мысли об Анне и сгоревшем сарае не оставляли его ни на миг. «Вот ведь стерва малолетняя! Как саданула! Аж ссать больно и все яйца опухли! Ещё сарай этот сгорел… Только бы не пронюхали, что это я его подпалил. А может, его и правда этот монгол поджёг, а не я вовсе?»

— Слухай, Вахлон, а куды ты вчера со свадьбы-то делся? — будто читая мысли брата, ехидно поинтересовался Генка.

— Да рассказывать тошно…

— Шо такое, братик? Мы же с тобой родня, пусть даже двоюродная!

— Да пошёл прогуляться с этой Анькой и не смог я трахнуть её, строила из себя целку-невидимку. Балерина хренова!

Неожиданно один из гостей вскочил из-за стола, кинулся к кустам и смачно проблевался — плохо пошёл утренний самогон. Братья переглянулись, Генка пренебрежительно сплюнул и продолжил:

— Не понял. Какую невидимку? Ты прикалываешься, что ли?

— Да какой там «прикалываешься»? Так все и есть. Знаю я всех этих ваших баб деревенских. Они здесь все за пузырь самогона ноги раздвигают, а я этой овце Питерскую жизнь предлагал!

— Да ты чо, Вахлон? Она ж сирота! Она ж ни с кем и не встречалась ни разу! Мы всё про всех знаем.

— Да хорош, Гендос! Ты чо, свечку держал, что ли? Но я эту потаскушку не прощу теперь. Я ваших же местных козлов бесловёвских подговорю, и они за ящик водяры всем кагалом через себя эту хренову балерину пропустят. Вспомнит тогда меня! Гнида!

Генка, сам не ожидая от себя того, резко сунул кулаком в челюсть Вахлона. Тот, не предполагая такой реакции брата, опрокинулся назад и завалился со стула. Немного погодя над столом появилось негодующее лицо Вахлона:

— Ах ты, гад! Ты что себе позволяешь?! Вы вообще что здесь все о себе думаете? Тоже мне — Донецкая Народная Республика! Самый обычный сброд проходимцев, которые взяли в заложники весь Донбасс и терроризируют его!

— Я тебе советую закрыть свою пасть! — взревел Генка.

— Когда человек советует кому-то, то он разговаривает сам с собой! Понял?! И что, правда-матка глаза режет? Что вы все на меня пялитесь? Боитесь правды? Да все нормальные люди бегут отсюда! А ваши ополченцы — это самая обычная кучка быдлокласса или мошенники, желающие нажиться на чужой слабости! Вы ещё к России хотите присоединиться?! Да на хрен вы нам усрались?! Ваш Донбасс отбросит Россию минимум на десять, а то и двадцать лет назад!

— Да не мы нужны, а наш уголь Москве нужен! — раздалась чья-то реплика из толпы.

— Чего?! — ещё сильнее возмутился Вахлон. — Стоимость добычи угля в Кузбассе в три раза меньше, чем если его добывать на Донбассе! И вы считаете, что России нужен ваш уголь по цене золота?! Засуньте себе в жопу всю вашу угольную промышленность!

Здесь Вахлон показал обеими руками выставленные вверх средние пальцы, прижав все остальные к ладони. В народе этот жест называется «фак». После он придурошным голосом заявил:

— А у нас — Владимир Путин! А у Вас?

Генка вскочил, нанёс ещё один удар в челюсть Вахлона, вновь повергший того наземь, и принялся ногами метелить своего питерского родственника.

— Ну, наконец-то! А то шо это за свадьба да без драки? — раздался чей-то не протрезвевший со вчерашнего дня мужской голос.

Гости повскакивали со своих мест и плотным кольцом окружили братьев. По непонятной причине никто не пытался их остановить, люди лишь напряженно ожидали конца схватки. Ябунин с интересом болельщика делал ставку — спорил с баянистом, кто одержит победу! Даже дед Кузьма не встрял, а прокурорша находилась на тот момент в доме и вовсе не знала о побоище. Зато Вика явно злорадствовала: «Це тоби за твойх „54 метри нашой любови“. Знатимеш, що дарувати наступного разу!».

Вахлон яростно сопротивлялся, но получалось у него это плохо, ведь морячок Гена явно превосходил его в физической силе и в знании единоборств.

— Чтоб тебя в место, откуда является неусвоенное, разымело из ракетницы так, чтоб тебе вечно тридолбополосатый лингамомет снился! — причитал Вахлон, крутясь на земле как ящерица.

— Я тебе, гадёныш, покажу щас сам наших местных козлов «бесловёвских», ты у меня узнаешь про быдлокласс, — приговаривал Генка, пиная брата. Неожиданно Генка в один миг упал на Вахлона, схватил его длинными толстыми руками и сжал его точно в железные клещи. Вахлон безуспешно пытался освободиться от вцепившегося в него родственника. Впечатление было такое, что он попал в стальной капкан, неумолимо сжимающий ему руки, бока, грудь.

— Вы здесь только со стаканами в руках смелые… А как нацгвардия войдёт в город, так сразу обосретесь все…

Под ярким солнечным светом лицо шипевшего Вахлона стало угрожающе пунцовым, бело-розовое тело покрылось испариной и заблестело, будто его окатили водой.

Вдруг Вахлон захрипел так, что хрип его услышали во всех соседних дворах.

Неизвестно, чем бы кончилось всё это, если бы Генка не разомкнул рук и не встал на ноги. Обозленный на весь Безславинск Вахлон вскочил, опустив голову для удара, бросился на подвижного, как ртуть, Генку и моментально попал в тот же стальной капкан. Но теперь Генка продержал своего городского брата «в родственных объятиях» еще дольше. Вахлон хрипел, качался из стороны в сторону, его ноги начали дрожать. Наконец Генка вновь отпустил Вахлона, угрожающе матернулся и нанес ему поражающий удар в бровь. Вахлон рухнул, Генка снова принялся пинать его ногами, приговаривая:

— Я те покажу балерину хренову, ты у меня узнаешь козлов безсловёвских… Тоже мне, Вахлон нашелся! Вафлон ты самый натуральный!

— Хватит, Гена! Мы ж родня! — взмолился Вахлон, которому наконец удалось забраться под стол.

Генка запыхался, остановился, вытер вспотевший лоб, выпил домашнего холодного квасу прямо из большого графина.

— Ладно, черт с тобой, вылезай, больше не буду, — пообещал Генка, отодвинул стул и помог Вахлону встать. Братья обнялись:

— В кого же ты, Вахлонище, такой гад уродился? Нету же у нас в роду таких… И где таких, как ты, только роют? — сетовал Генка, — Какие же вы там пидорцы в своём Питере, ну просто генетический мусор…

Насмотревшись на ночное попоище, пожарище, грабёж храма и на утреннее побоище, отец Григорий шумно поднялся из-за стола, зацепившись за соседний стул рясой, схватил Вику за руку, подтащил её к Генке и проголосил:

— Бухайтесь к отцу и матери в ноги! А ты, Кузьма, подойди поближе! И пусть Степаниду Владимировну позовут!

Гости замерли. Прибежала прокурорша.

Генка грохнулся на колени. Рядом с ним, шурша шелковым сарафаном, опустилась Вика.

— Ох, видит Бог, насмотрелся я на этой свадьбе за два дня богохульства! Просите прощения, идолы! — указал отец Григорий.

— Батюшка Кузьма Кузьмич, матушка Степанида Владимировна, — театрально ударившись лбом оземь, в один голос заговорили молодожены, — простите!

Отец Григорий выступил вперёд.

— Кузьма Кузьмич, Степанида Владимировна, как говорится, детей простины — Богу именины. Геннадий Кузьмич выбирает правильный путь. С проклятой иноверкой господь его не соединял. Купно замолим грех его. Не томите немилостью. Бог не отвратит лица от кающихся, а ни бесстыдия, ни бесчестия в плотском естестве нет: был бы птичий грех прикрыт уставным староотеческим браком…

Гордая, заносчивая взяточница-прокурорша вспыхнула и поджала бескровные, тонкие губы. Одноглазый Кузьма поломался немного для приличия, потом подсунутой кем-то в руки ему плёткой три раза легко ударил по плечам Генку и Вику.

— Твоя правда, отец Григорий: прощать детей — богоугодное дело. Христос простит, а я питимию в сотню поклонов накладаю, — и, подняв, трижды поцеловал обоих.

— Ты тоже сюды подь, — обратился Кузьма к Вахлону и тоже трижды поцеловал его в щеки.

— Я чо-то не понял, — шепотом спросил Вахлон у Кузьмы, нос и губы первого так вспухли, что ему трудно стало выговаривать слова, — про какую ещё иноверку поп балакал?

— До армий ще. Китайци у нас тут артиль свою видкрили, ось Генка и запав на одну косооку, та швидко у нього все це и закинчилося. Як китаёзам дали трандюлей, як вони сдрапали звидси, так и любов Генкина прошла. Правда, хороша була косоока, красива дівчина, розумна, не то що його жинка теперішня…

Отец Григорий тем временем все поучал Генку:

— Всем сердцем почитай отца своего и не забывай родильных болезней матери своей. Помни, что ты рожден от них, и что можешь ты воздать им, как они тебе?

— Атаманом бы тебе быть, Степанида Владимировна! — восторгался подхалим Ябунин. — Не по купцу товар, не по боярину говядина, — взглянув в сторону одноглазого Кузьмы, тихо сказал участковый и жадно посмотрел в маленькие поросячьи глазки прокурорши, но крупная женщина с бородавкой на подбородке с презрением отвернулась от него.

Скрипнула калитка, во двор по очереди стали заходить донские казаки, прибывшие месяц назад на помощь батальонам народного ополчения. Тогда казаки появились в нужное время и в нужном месте, поскольку народному гневу уже не было предела, а без «инструментов» противостоять незаконным банд-группировкам, сформированным из предателей собственного народа, мясников и душегубов, казалось жителям Безславинска крайне нецелесообразным действием.

Уставшие после очередной бессонной ночи, в камуфляжной форме, все с оружием, некоторые в бронежилетах — казаки смотрелись настоящими воинами. Их пришло восемь человек, с ними притопали и два ополченца. Один из ополченцев прибыл в лохматом маскировочном костюме «Кикимора» расцветки «Зеленый лес», чем вызвал бурю эмоций у детворы и юных девиц. Особенно заливался смехом Рыжий жох, когда ополченец надевал капюшон маскхалата, стращал кустистыми руками и делал губами: «Брррррр!».

— О! Хлопцы! Спасители наши! — приветствовал дед Кузьма, поправляя свою черную «пиратскую» повязку, — А що вы вчера не пожаловали?

— Не получилось, — отвечал тот, который был первым.

— Ну, так розсаджуйтеся! Ну-ка, раздвиньтесь, уступите место воинам! — командовал «пират» Кузьма.

Среди пришедших был и бородач Асусен Акаков. Узнав, что казаки собрались на свадьбу к сыну прокурорши, он посчитал, что ему непременно надо отправиться на разведку — слишком уж особняк у неё был броским…

— Здорово, братва! — выскочил им навстречу Генка, — Вставай Донбасс! Порвем бандеровскую мразь!

По очереди он принялся обниматься с казаками и ополченцами.

— Штрафную! Штрафную полагается! — суетилась лицемерная Степанида Владимировна, думающая про себя: «Вас мне ещё здесь не хватало! Господи, скорее бы уже всё устаканилось и прежняя власть вернулась. А то я уже и по работе соскучилась…».

Усадив новых гостей поближе к жениху с невестой, дед Кузьма провозгласил свой тост, резанувший уши прокурорши:

— Будь проклята украинська армия и армия Коломойського!

Вся толпа дружно поддержала тостующего, а трясущаяся за собственную и сыновью жизнь Ромакова упрекнула:

— Ты ж говорил, штоб не было политики за свадебным столом, а сам шо вытворяешь? Сволочь такая! Муж называется!

Но, несмотря на упреки прокурорши Ромаковой, под хмельком потекли разговоры о политике, о наболевшем.

Изиль Лелюдович цитировал Достоевского:

— «Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы». То же самое можно сказать и про нашу Новороссию. И, кстати, я думаю, что название «Новороссия» более жизнеспособно, чем «Донецкая народная республика» или «Луганская народная республика».

— Это шо за новое словечко такое? Новороссия! — удивилась Людон, пытавшаяся быть в каждой бочке затычкой.

— Понятие «Новороссия» совсем не новое, оно на долгие десятилетия советских времен официально было забыто…

Учитель английского возмущался:

— Никто не вспомнил, что двадцать лет тому назад в Донецке и Луганске уже был референдум! Никаких результатов! Сейчас — логическое продолжение. Почему о нем забыли?

Неподалеку от Генки сидел пожилой казак. Худое бледное лицо. Лысый череп. Тонкие бескровные губы. Бородка клинышком неопределенного цвета. Колючие жесткие глаза. «Сколько ему лет? Может быть, за сорок, а может, и за шестьдесят?» — думал Генка. Вояка был из той породы людей, чей возраст точно известен только им самим. Он не пил, только иногда ел и, положив ладони на колени, равнодушно смотрел на веселившуюся рать. Перехватив Генкин взгляд, умильно улыбнулся, однако глаза его по-прежнему оставались холодными и уставшими, спросил:

— Ну что, морячок? Когда к нам присоединишься?

— Так прямо завтра с утреца и ждите! Я готов сражаться за свободу!

— Похвально.

— Я вот что хотел спросить: допустим, нацгвардия возьмёт Безславинск, что тогда делать будем? — крайне вежливо поинтересовался Генка.

— В подполье уйдём. Развяжем против украинской армии самую настоящую партизанскую войну. Донбасс просто так не отдадим!

Пожилой казак отчеканил каждое слово, будто монеты в кузнице выковал, а после подумал: «Надо же, довели-таки народ до создания партизанского движения в центре Европы! И это в стране, где экономический потенциал был на одном уровне с Францией, Германией, Польшей, где производили ракеты, космическое оборудование…».

Гулянка разгорелась с новой силой.

— Выпьем за родителей! — раздалось громогласное предложение от сильно подпитой Ланы Дмитрины, после чего отец Григорий тихо произнес:

— За родителей не пить надо, а молиться…

Кузьма не видел, как и откуда появился его друг Натаныч, но услышал, как какой-то недоброжелатель брякнул:

— Пришлёндал этот подс…

Натаныч, незаслуженно названный «подсом», встал по стойке смирно у края стола, звонко постучал вилкой о ребристые бока стакана, привлекая внимание гостей:

— А ведь я шо-то имею сказать! — начал он свой тост, как обычно изображая одесскую манеру разговора. — Приходит-таки еврейская молодуха к раввину: — Ребе, я хочу замужь! — Ну таки шо? Не за мэня жеш? — Ребе, двое мужчин одновременно просят моей руки. — Так это жеш хорошо! Тыж не понимаешь своего счастья! — Но вот проблема, ребе, один из них — вор, а другой — насильник. Кого посоветуете выбрать? Тогда раввин говорит, шо для правильного ответа он должен таки посоветоваться с Богом, уединиться, помолиться и тому подобное. Подожди, дескать. И уходит в другую комнату. С кухни нарисовывается жена раввина и шепчет молодухе: — Я не знаю, шо таки Вам насоветует мой ученый муж, но шо до меня, так пусть меня лучше два раза изнасилуют, чем один раз обворуют!

После таких слов невозможно спакэйно смотреть на нашу мадам Викторию: она таки сделала правильный выбор! За невесту!

Места у основного стола не хватало, создалось впечатление, что на второй день гостей собралось ещё больше. Из особняка во двор вынесли два дополнительно стола.

— Ты, Натаныч, вместо тостов своих иудейско-подковыристых, решай прямо сегодня, как нам от Мартына твоего избавиться, — распорядился участковый инспектор, — иначе я его и вправду за поджёг сарая упеку.

— Так не он жеш поджёг, а молния! Он жеш добрый как теляк, — воспротивился Натаныч.

— Не было никакой молнии! И никакого грома! Я узнавал, в управление звонил. Понятно? — стоял на своём представитель закона, лишившийся спокойствия — где теперь взять прицеп, где хранить сено, где прятать трактор?

— И то правда, — вклинился в разговор Изиль Лелюдович, — а кто нам потоп в школе устроил перед Новым Годом? Тоже, скажешь, не он?

— Потоп! — возмутился Натаныч, — Ну развеж виноват мой внучок, шо в вашей школе всё на соплях держится? И вам за то известно!

— А зачем ломать было?

— Таки такое сколопуцить мог бы каждый ваш пионэр своими юными пакшами!

— Но сломал именно ваш МарТин, а не наш «пионэр»!

— Да не сломал! Ну, повернул он кран не в ту сторону, так мы ж с бабкой моей три месяца по полпенсии отдавали! Полгода мучились, аж зуб крошился!

— Дело не в деньгах, Леонид Натанович, а в непредсказуемом поведения вашего внука, мягко выражаясь, не совсем здорового подростка, — аккуратно пояснил Изиль Лелюдович.

— Во-во! — закивал старлей Ябунин, — совсем нездоровый подросток! А помнишь, Натаныч, как твой монгол осенью клетки пооткрывал и соболей с лисицами пораспускал? Звероводы их два дня поймать не могли, по всему Безславинску носились, назад еле посадили.

— Да я жеш писал тогда в объяснительной, словно прокурору, — оправдывался дед за внука, — шо как он узнал про этих соболей, узнал шо их для шкурок разводят и молотками по башкам тюкают, переживал ходил несколько дней, а потом и выпустил их на волю. Животину шибко любит… Он жеш не как все, он жеш немнажэчко особенный.

— Вот и пусть этот «немнажэчко особенный» со своей любовью к животине у себя за границей распоряжается, а у нас тут свои порядки! Ещё гусей начал тырить! Дальше он что, банк обчистит? А деньги этим перешлёт, ну тем, что китов и макак всё защищают?

— Гринпис называется, — вставил директор.

— Во-во! Так что, Натаныч, прямо сегодня определяй своего монгола кудой хочешь! А то приму меры! Пожалеете!

— Весь мир — пиндосы, пшеки, укры, бульбаши, НАТО, исламисты, чурки, косоглазые. И все хотят уничтожить Россию и Новороссию, поднимающуюся с колен, — громогласно пролетело над праздничным столом. То горланил ополченец в лохматом маскхалате «Кикимора».

— Товарищ милиционэр! Шо вы кипятитесь, как дореволюционный паровоз? Нельзя жеш так безбожно с блаженным поступать! И потом, шо вы его постоянно монголом кличете? У него имя, между прочим, имеется, — разволновался Натаныч, не обращая внимания на политические призывы.

— Блаженный? Монгол почему? Я сейчас вам, Леонид Натанович, кое-что зачту, — педагогическим тоном сказал Изиль Лелюдович. Он достал из заднего кармана брюк небольшой блокнот, полистал и продолжил:

— Специально для вас выписал, между прочим. Итак, этот синдром неизлечимого генетического нарушения впервые был описан английским врачом Лэнгдоном Дауном: «Количество идиотов, которые группируются в Монголоидный тип, настолько велико, и они так похожи друг на друга по способностям мышления, что я буду рассматривать всех идиотов /этой группы/ в этом расовом подразделении, из всех и многих других, состоявшим под моим наблюдением». Понятно теперь?

— Понятно всё… — густым басом, как в бочку, рявкнул Натаныч.

— Ты, дед, не ерепенься, — осадил участковый инспектор, — против науки не попрешь! Сказано — идиот, значит, идиот.

— Да и потом, мы уже неоднократно созванивались с вашей дочерью Ализой, — не меняя тона и ритма беседы, продолжил директор Огрызко, — и она клятвенно обещала, что в феврале заберёт МарТина к себе, но вместо этого просто прислала деньги и попросила купить краску для его художеств и видеокамеру. Дотянула до момента, когда у нас тут настоящая война началась!

— Подожди-подожди! У меня на бороде аж волос стынет! — остановил Натаныч директора школы, — Так получается, шо видеокамера не подарок от школы?

— Нет, конечно же! — подтвердил Изиль Лелюдович, выковыривая зубочисткой застрявшую куриную жилку из зуба мудрости, — Вы же взрослый человек, Леонид Натанович, а ведёте себя, как дитя малое.

— И то, шо с английского телевидения к нам в Безславинск приедут — тоже неправда? — совсем пришибленным голосом спросил Натаныч.

Но Изиль Лелюдович не счёл нужным вдаваться в такие незначительные, по его мнению, подробности и сразу перешёл к главному:

— Я и так пошёл на многое, взяв вашего внука-инвалида в обычную школу, где учатся нормальные дети. И сделал я это исключительно из уважения к вам, Леонид Натанович. Но теперь мне, как директору школы и как коренному безславинцу, придётся содействовать правоохранительным органам в организации изоляции вашего внука и помещения его в дом-интернат для умственно отсталых детей для его же собственной безопасности, — круто повернулся Изиль Лелюдович к участковому. — Ну и для нашей тоже…

— Мы ж, дедуля, твою проблему решить хочем!

— Забудь рыдать за мои проблемы, гражданин милиционэр, а то у меня с твоего голоса понос может случиться!

Ябунин сурово сдвинул брови, но директор Огрызко, предугадав его намерения, остановил участкового жестом руки.

Гордый, любящий пошутить Натаныч, и на этот раз державшийся непоколебимо, потупился. Кровь от лица его отхлынула.

Неприятная новость озадачила Натаныча, мысли потекли ровнее, но и тревожнее.

«А не запугивают ли они меня просто? Дом-интернат для умственно отсталых детей? Может, и не сделают они ничего с моим Мартыном?.. Ну, Натаныч, ну, старый дурень, теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком…» — подступило сомнение. Но злоба, охватившая его, как огонь сухое дерево, нашептывала ему: «Ну, Ализка! Ну, доченька! Ну, гадюка…».

Натаныч, не говоря ни слова, резко встал и ушёл прочь.

Шарип Ахмедович сказал ему вслед:

— Удачи!.. — и, сам не зная почему, вспомнил день, когда этот добродушный еврей впервые привел в школу своего внука.

Вершина горы Кобачун пылала золотой пыльцой заката, осеннее солнце покидало безславинскую землю в торжественном великолепии победных красок. Шарип Ахмедович, при галстуке, выбритый досиза, стоял у окна учительской, любовался многообразием оттенков — пурпура, киновари, янтаря, — и по указанию директора школы ждал прихода иностранца…

МарТина учитель распознал ещё за дверью — по забавному голосу, хотя никогда до этого голоса его не слыхал.

В кабинет вошел Натаныч, весь при параде и в своей любимой кепке-хулиганке. Одной рукой он опирался на батожок, другой держал за руку своего внука. В левом уголке рта дымилась козья ножка.

Натаныч глубоко вобрал в себя воздух, жадно затягиваясь козьей ножкой, и выпустил клуб дыма, на мгновение скрыв в нем взволнованное свое лицо, и, снова затянувшись, сказал:

— Ну вот, привел, давайте знакомьтесь!

— Hello! — сказал юноша. Он покраснел и растерялся под любопытным взглядом.

— Здравствуй! — перейдя на английский, протянул руку МарТину учитель. — Меня зовут Шарип Ахмедович. Как тебя зовут?

— МарТин.

Маленькая, узкая рука Мартина утонула в крупной, сильной ладони учителя.

— Главная наша заморочка, — поторопился выдать всё сразу Натаныч, — шо мы с бабкой не бельмеса его не понимаем! Как дочка уехала, так мы только на пальцах, типа глухонемых, и общаемся.

— Не волнуйтесь, Леонид Натанович, сейчас всё уладим.

Жестом пригласив внука с дедом занять места на угловом диване, учитель английского уселся на стул прямо перед ними.

— Итак, МарТин, ты хочешь попробовать поучиться в нашей школе?

— Конечно же, хочу! Ведь я не закончил обучение в Лондоне, и мы с мамой прилетели сюда в надежде, что я смогу доучиться и ещё выучить русский язык. А уже прошло много времени, и я до сих пор не нигде не учусь и совсем не понимаю вашего языка. Он для меня как китайский!

МарТин неестественно громко засмеялся.

Шарип Ахмедович сразу почувствовал эту неестественность, а вдобавок и свою некомпетентность в преподавании английского языка, поскольку из всего сказанного МарТином он понял лишь «Конечно же, хочу» и «не понимаю вашего… китайского языка».

Но главным было то, что и сам учитель остро ощущал ненатуральность своего поведения, и так ему было неудобно и больно за себя, что он тоже зарделся.

Ситуация была неловкой, потому что Шарип Ахмедович впервые за свою учительскую практику растерялся при встрече с подростком, а неординарный МарТин, тараторивший на лондонском сленге, ещё больше ввел преподавателя английского в состояние замешательства.

Учитель и Натаныч задумчиво посмотрели друг на друга. Наконец Натаныч бросил потухшую козью ножку в пепельницу, стоявшую на журнальном столике и, догадавшись обо всём, сказал:

— Мы и головная боль, это-таки да!

— В смысле? — не понял учитель.

— В смысле, шо и мы с бабкой ни бельмеса, ни ку-ку, ни му-му…

— Куришь? — неожиданно для самого себя спросил МарТина учитель, отыскивая на столе сигареты и зажигалку.

Подросток отрицательно качнул головой.

— А я вот курю и бросить не могу, — зачем-то признался Шарип Ахмедович и закурил.

Учитель крутил в пальцах зажигалку. Он не мог отыскать подходящих слов, хотя к встрече с англичанином подготовился с самого утра.

— Бросить курить очень просто! Нужно лишь одно — желание! И у вас всё обязательно получится! — в волнении сказал МарТин и бросился в объятия к учителю! Он прижал его ненадолго к себе, поцеловал в щеку, широко улыбнулся и вернулся на диван к деду.

Шарипа Ахмедовича поразила быстрая смена настроения и поведения этого непохожего на обычных подростков юноши. Он доверчиво улыбнулся ему в ответ.

Натаныч снял с головы кепку-хулиганку и радостно сказал:

— Ну, вот и подружились!..

С того самого вечера между интеллигентным учителем английского языка и добродушным лондонским подростком завязались трогательные отношения, которые не походили не на что иное, как на интуитивную дружбу, в каковой нет и малейшего намека даже на самую мизерную выгоду.

Шарип Ахмедович отвлекся от воспоминаний и подумал про Мартина и его родню: «Нет уж, я в обиду этих людей не дам никому!»

Всё предыдущее время он сидел молча, потупив взгляд, лишь слушал, о чем говорили участковый и директор с Натанычем. Возможно, что он ничего бы так и не сказал, если бы эти две лоснящиеся хари после ухода старика Натаныча не подняли тост:

— Ну шож, надеюсь, одним дебилом в Отрежке меньше станет!

— Все мы созданы по образу и подобию Божьему, — тихо и с лёгкой улыбкой на лице заговорил учитель Шарип Ахмедович, — в нас нет ничего низкосортного. Мы — произведение искусства. Мы — Божий шедевр, имеющий наравне со всеми право на выбор своего пути, право на любовь, право на жизнь и право на бессмертие. И неважно, что все мы выглядим по-разному, важно, что в каждом из нас дух Божий, созданный Им по своему подобию. Надеюсь, с этим вы согласны?

— Эт ты к чему, Шарип? — чуть не поперхнувшись, поинтересовался Ябунин, шамкавший прошлогодний соленый огурец.

— Знаете, вот удивительное дело: я наблюдаю за Мартином уже больше полугода, — продолжал с той же интонацией Шарип Ахмедович, — сверстники над ним постоянно смеются и издеваются, многие взрослые считают дебилом, другим его просто жалко, но никто не хочет увидеть в нём человека.

— Может быть, хватит уже о нём? — с кислой миной спросил Изиль Лелюдович, которому явно не нравился Мартин.

— Нет. Не хватит, — стоял на своём сын чеченского народа, — я ещё до главного не дошёл. А главное вот что: я ни разу не видел, чтобы он проявил хоть малейшую агрессию в ответ на все унижения, через которые незаслуженно прошел.

— Может, он просто не догоняет? Дураки же не считают себя дураками! Да и потом, он по-русски-то не фурычит! — заявил Ябунин и широко улыбнулся, но глаза его остались по-прежнему хитрыми и злыми.

— Не догоняет… А почему же он тогда на любое доброе слово сразу реагирует, почему он исполняет всё, о чём его ни попросишь, почему он с таким усердием разрисовал стены в школе, почему он помогает бабушке с дедушкой, и, наконец, почему он так сильно любит своих родителей и уважает всех взрослых? А?

— Шарип Ахмедович, ну хватит уже! Печенки проело! Лучше выпьем за всё хорошее, — в который раз директор Огрызко попытался перевести тему разговора в другое русло.

— За хорошее? За хорошее выпить можно, — согласился учитель.

Инспектор Ябунин наполнил рюмки.

— Быть добру! — сказал тост учитель английского, и выпили, и к этому тосту присоединились и некоторые другие участники торжества.

Вдруг прямо над столом раздались оглушительные залпы охотничьего дробовика — это салютовал пьяный Генка и орал:

— Даёшь свадьбу! Даёшь любовь! Даёшь свободу!

Народ испугался и загудел. Да мало ли что в голове у жениха!

— Совсем ошалел?! — осадила его мать. — А ну, прекращай!

— Кто за отделение от Украины?! Поднимай руку! — крикнул Генка и снова: Ба-бах! Ба-бах!

Почти все мужики и бабы подняли руки и держали их упорно и грозно, как выломанные из забора колья.

— Дай сюда! — попыталась вырвать прокурорша у сына дробовик.

— Отцепись ты от меня! Дай хоть раз в жизни чертей погонять!

— Генка! Дай и мне пальнуть разок! — подоспел Рыжий жох.

— Що ж ти твориш? Ганьбиш нас лише? Що народ про нас подумає? Зовсім від горілки здурів? — накинулась на Генку Вика, повиснув на дробовике. И пока успокаивали любителя пострелять на собственной свадьбе, между гостями завязался спор, который дошёл аж до драки:

— Ты шо не поднял руку?!

— Так не хочу, чтоб к нам сюда москали заявились управлять!

— Правильно! Лучше с Киевом, чем с Москвой!

— Ах ты, рожа бандеровская!

— Да ты сам за шмат сала с цыбулей да з горилкой и родину, и батьку с мамкой продашь!

— Держи в харю!..

— А-а-а! Наших бьют!..

И завязалась потасовка, в которой пострадала не одна челюсть и не один глаз. Хорошо, что ополченцы были на свадьбе — они быстро утихомирили толпу взбесившихся местных политиканов.

Гул окончательно стих. Шарип Ахмедович налил себе полную рюмку горилки, выпил её молча, закурил и обратился к участковому и директору:

— Знаете, что я вам скажу? Знаете? То-то!!! Не хватает вашему славянскому народу уважения к предкам, к родителям своим, к детям своим. Отсюда все ваши беды!

— Что значит «не хватает уважения»? — возмущенно поинтересовался Изиль Лелюдович.

— Вы хоть раз слышали, чтобы на Кавказе своих детей убивали, а их органами торговали? Нет, не слышали! А вот когда в Днепродзержинске из роддома пропали почти сорок малышей и родителям сказали, что их дети умерли от эпидемии и они похоронены на местном кладбище, то ваша общественность даже не чухнулась! А ведь потом выяснилось, что в могилах вместо детских останков оказались мешки с мусором…

Ябунин с директором сконфузились и вначале не нашлись что ответить, а Шарип Ахмедович продолжил:

— Война эта вся! Кто её замутил? Сплошное сборище ублюдков, желающих разбогатеть на чужой крови и человеческих органах! — мысли его бежали наперегонки, хотелось сказать всё и сразу. — Все знают, что государственные долги легко списываются войнами! И чтобы сдуть охрененный долг, администрации Барана Обамы необходимо было втянуть Россию с Украиной в военный конфликт! Да ёще все эти наёмники! Ни офицерской чести, ни регулярной армии, ничего нет! И корень в этом один — нет уважения к предкам и потомству… — он снова налил и выпил, словно от переполнявших учителя эмоций был только один выход — алкоголь.

— Как же тогда назвать тех чехов и дагов, которые прибыли из диверсионных русских спецподразделений и воюют здесь за бабло? — опомнился наконец инспектор Ябунин.

— Они, по крайней мере, мирный народ защищают от солдафонов, которыми америкосы управляют и еще бендеровцы из западной Украины.

— Короче, понятно, — сделал едкий вывод Ябунин, — все славяне — козлы и ублюдки, а все кавказцы — джигиты и герои! Особенно чехи! Даешь западну хохлэнд в состав Ичкерии!

— Я такого не говорил. Да и потом среди кавказцев тоже негодяев и подлецов хвататет, но вот то, что вам всё-таки надо бы поучиться у Кавказа уважению к предкам и отечеству — это факт.

Учитель английского налил себе последнюю в тот день рюмку горилки, залихватски опрокинул её и со словами «Ладно, пойду я, празднуйте уже без меня», не глядя ни на кого, он поднялся и, качаясь, пошел к воротам, но у калитки остановился, повернулся, постоял, подумал и крикнул по-английски в сторону гостей:

— Быть иль не быть — вот в чем вопрос… — после, перейдя на русский язык, добавил: — а кто-нибудь из вас знает продолжение?

Едва удержавшись на ногах, Шарип Ахмедович поднял вверх указательный палец и, сказав: «Достойно ли смиряться под ударами судьбы, иль нужно оказать сопротивление?», он отправился восвояси.

— Вроде бы нормальный мужик, а как выпьет лишнего, начинает всякую муть нести, — встряхнув своей седой гривой, констатировал директор Огрызко и как-то извиняющеся-глупо улыбнулся Ябунину.

— Запомни, Лелюдыч, — с трудом выговаривая слова, серьёзно заговорил участковый инспектор, — Хороший чеченец — мертвый чеченец, даже если он обычный учитель, а не боевик…

— Ну, теперь и ты дурку включил! Давай лучше напьёмся до чертиков, может, в пьяном угаре не заметим, как вся эта хрень и закончится? Уж больно жизни мирной охота!

Пожилой казак-ополченец, внимательно наблюдавший за диалогом хмельной троицы, после ухода Шарипа Ахмедовича обратился к батюшке с поклоном:

— Честный отче, тут такое дело, на куполе вашей церкви нам трэбо поместить огневую точку. Вы не против?

— Храм наш строился не только для того, чтобы в нем молиться, крещаться, венчаться или отпеваться, он еще и для спасения служить готов. С Божьей силой ставьте все, что вам надо, а я помогу.

— Спасибо, честный отче. Простите и благословите.

Отец Григорий сложил пальцы так, что они изобразили буквы: Iс. Хс., то есть Иисус Христос, и это значило, что через него благославил казака-ополченца Сам Господь наш Иисус Христос.

Тем временем Генку и Вику усадили рядом. Справляли уже не только свадьбу, но и удачное тушение пожара: «Слава Богу! Не дали огню ешо чего погубить!», и примирение двух братьев тоже справляли. По Отрежке разнеслось быстро: «Драка! Драка на свадьбе! Москаля мочат!». Смотреть на драку сбежалась вся округа — от мала до велика. Охмелевшие бабы одна перед другой бились в пляске, хрипли от крика. Красный от жары, от самогонки, обливаясь потом, плясал попеременно со всеми бабами неутомимый дед Кузьма. Он плясал и пел с залихватскими выкриками:

В конце каждого куплета одноглазый «пират» искусно приспускал штаны и крутил наполовину оголённым задом, что вызывало у гостей непомерный смех и веселье. И даже Вахлон, прикладывая мокрое полотенце к кровоточащей брови и к разбитым губам, весело выкрикивал:

— Давай-давай! Дядь Кузьма! Давай, пират! Жги по-полной!

Степанида Владимировна вовсю нравоучала невестку:

— Если до замужества ты ходила с непокрытой головой, то теперь должна собирать волосы в узел и покрывать голову платком!

— Ещё чего! — возражала Вика, строившая абсолютно иные планы на своё замужество.

Отец Григорий истово крестился и собрался идти ко двору. Дрожание его рук выдавало волнение, он бормотал:

— Рано, рано венчаться таким супругам. Года два-три, а то и пять, пусть сперва поживут, помыкаются, попритираются, а там уже и видно будет… Там уже и поглядим, совершать ли таинство брака…

Вдруг его лицо побагровело, кулаки налились кровью, он вернулся к столу от калитки, с высоким размахом ударил кулаками по столу и закричал:

— Прихожане! Православныя!

Шеи у гостей вытянулись, в глазах поселилось нетерпение, отец Григорий продолжил надрывисто:

«Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души.

Ступайте по своим домам!»

— Вы гляньте! — обратилась Людон к Изилю Лелюдовичу, — Батюшка-то наш хорилки перепил никак…

От недавней потерянности и глубокого отчаяния ничего не осталось — отец Григорий не терпел уныния, любил иметь дело с трудностями, любил и умел наступать, бороться за правду, за справедливость, и такое состояние давно стало естественным для него. Если судьба-злодейка делает ему вызов — отлично! Он его принимает!

Гости уже не разговаривали, а кричали друг другу, словно они стояли на разных берегах реки. Практически никто не услышал призывы священника. Мозги гостей и хозяев были отравлены самой жизнью, отплясывавшей в Безславинске свой танец безумия.

Прокуроршу будто прорвало, и она начала «признаваться» гостям:

— Я из шкуры своей вылезаю, ночи в справедливом труде недосыпаю, кусок недоедаю, а вкалываю, штоб народу своему приятность доставить, а вы — все меня оговорить желаете, очернить, завидуете непонятно чему! Кровопивцы!

Как казалось Ябунину, учитель Шарип Ахмедович в присутствии отца Григория вел только духовные разговоры, но сейчас самогонка осилила и его — указывая глазами на Людон, он спросил участкового:

— Хороша бабёнка-то сиськастая?

Тот даже обиделся.

— А то я со всяким отрепьем путаться стану… — и, повернувшись к Вахлону, поинтересовался: — Ты вообше-то с какой целью к нам прибыл, молодой человек?

— С какой целью прибыл — уже не знаю, зато с какой целью смоюсь отсюда — знаю наверняка! — ответил питерец и размашисто засадил стакан горилки.

«Стоп! Стоп! Стоп!» — подумал Ябунин, — «Но ведь этот чечен уже ушел со свадьбы! Он шо, назад вернулся?»

Тогда, немного пристав со стула, он принялся оглядывать гостей, искать учителя английского, но того и след простыл.

«Ерунда какая-то! Померещилось, что ль…»

— А ты уже присадил ей на полшишечки али как? — в другое ухо прошептал Шарип Ахмедович и уселся прямо на стол перед участковым, причем вместо ступней у него были копыта, а на голове виднелись маленькие рожки в виде короны — их было шесть штук!

Лицо Ябунина помертвело. От духоты, от самогонки, от людского шума, от страшного явления учителя-черта, от сознания полной беспомощности в глазах у него помутилось, в горле застрял ком. Он вскочил со стула и попятился назад.

— Может, твоя шишечка и не стоит давно? Признавайся, урядник! — страшно скалясь, говорил учитель и шел прямо на Ябунина. Каждым своим словом Шарип Ахмедович точно закапывал его в могилу.

О, как же ненавидел и одновременно с тем боялся участковый образа учителя. Ябунин смотрел окаменевшим взглядом и сжимал кулаки, ему хотелось броситься на Шарипа Ахмедовича и вцепиться в глотку. Но силы изменили участковому, по ногам ручьями побежала горячая моча. Он уткнулся спиной в стену особняка и скользнул по ней, точно в омут.

Среди звучащих криков и протестов, поднявшихся вслед за «признанием» и обвинением прокурорши Ромаковой, среди общей суматохи никто, кроме Людон, не заметил, как обмочился и упал без сознания участковый Ябунин.

Кузьма Кузьмич и Степанида Владимировна второй день свадьбы справляли с размахом, с самого утра и на всю Отрежку.

— Запьем и ворота замкнемо на весь тиждень. Довкола вийна йде, а хай люди добри знають, як Кузьма з прокуроршей сина пропивають!