Безславинск

Глава 33 Пятнадцать суток…

Заморенный вид мужика-простолюдина, костистая худоба его плеч, деревянная жесткость натруженных ладоней, дебиловатая ухмылка кого-то напоминали Димоше, но кого — он никак не мог вспомнить.

— Ты по жизни-то кто будешь?

— Я-то?

— Глухой что ли или тупорылый? Ты-то!!

— Так это… Тракторист… — будто извиняясь, изрыгнул из себя мужик и по-идиотски захохотал, задёргав костистыми плечами. От него сильно пахло перегаром и потом. Лицо его было в ссадинах и темно от пыли.

— Звать как?

— Меня-то?

— Ты чо? В натуре бычара? Тебя-то!!

— Так это Колян Коляныч. А тебя?

— Меня-то… Щербатый.

Немного задумавшись, напрягшись, словно сидя над дыркой зловонного деревенского нужника, Колян отважился и спросил:

— Слышь, Щербатый, ты чо думаешь дальше-то будет с этой всей возней у нас да на Украине?

Димоша бросил очередной оценивающий взгляд на глуповатого сокамерника и ответил, скорее всего, не ему, а куда-то сквозь стены, сквозь потолок, в надежде, что его предсказания непременно свершатся:

— Просто всё будет. Донбасс к России отойдёт по-любасу, ну или получит суверенитет, а это для укропов даже хорошо! В смыслях, что с такими раскладами, которые сейчас творятся, всякое там падение уровня производства, ей придёт кердык. Не за год, конечно, а за три-четыре, максимум пять. Но кердык Укропии стопудово гарантирован!

— Это как?

— Перестанет существовать как отдельное государство! Вот как!

— Ну и правильно! А то от них один только вред! Да, Щербатый?

— За что закрыли, тракторист? И чей-то ты покоцанный весь такой? — сменил осточертевшую тему разговора Димоша, которому не раз приходилось доказывать в местах лишения свободы свою точку зрения среди толпы фашиствующих западноукраинских зэков.

— Стыдобища… Рассказывать-то стремно…

— Да ладно тебе, колись уже, Коляныч! — успокоил Димоша и вспомнил: тракторист напоминал ему шныря Пашку, который отбывал свой очередной срок за «кулак и бакланство», то есть за избиение потерпевшего и неудачное воровство.

— Да, короче, по пьяни всё начудил… Короче, земляк, хош верь, хош нет, позавчера ночью, как говорится, самогонки напилися с товарищем моиным Лёхой, ну и решили на пасеку за медом слазить. Да ещё вся закуска кончилася, как раз… Двинули на пасеку, пришли и давай ульи трясти. Повылетали пчелы окаянные, забрехала собака… где-то в сарае заматюкался сторож. Мы дали деру. И это… я с перепугу, што ли, решил целый улей спиздануть! Бежим, а за нами собака увязалася! Я её и ногами лупил, и каменюку раз в неё швырнул — ноль реакции. Псина не отставала и всё тута! Товарища моеного Лёху тоже покусала… Побегали так с минут шешнадцать…

— А ты что, чудило, время засекал? — перебил его Димоша.

— Так это ж приблизительно, как говорится. Короче, плюнул я на всю эту херню и выкинул улей. Утром проснулись все пчелами покусанные, собрались и давай вспоминать вчерашнее. Ржем, аж пупки развязываются… А товарищ Лёха и говорит: «Иди, глянь, где он, улей-то!? Ты ж его там, на дороге бросил, недалече от дома…». Пошел проверить, а там будка вверх тормашками, а к ней на цепи кобель привязан! И никакого улея… Вот там-то меня и приняли. Хулиганку теперь шьют. Пятнадцать суток светит…

Качая в разные стороны головой, рассказывал тракторист, а сам угрюмо думал: «Только бы ничего про магазин, который мы неделю назад ограбили, не пронюхали и про особняк у военкомата, в котором пришлось хозяину кишки выпустить, потому что цацки отдавать не хотел, тоже бы ничего не узнали. Да и про лавку с драгоценностями не расколоться бы, а то там мы без масок всех на уши поставили, не дай Бог, продавщицы меня опознают…». Думал-думал да и перекрестился трижды.

— А товарищ твой Лёха где?

— Хуй его знает… Но я все на себя взял, чего ж обоим-то париться?… А ты, земляк, за что?

Недавние события так явно ожили перед глазами Димоши, что он заново прочувствовал все произошедшее в тончайших деталях и подробностях.

Жадно глотая воздух, со шкатулкой в руках, бежал он по улице к дому ненавистного козла — Вадима Шульги. У Отрежского кладбища он остановился, немного отдышался, там опять кого-то хоронили, но уже без гробов. Трупы просто складывали в яму, на краю которой стоял угрюмый отец Григорий.

— Это… Я извиняюсь, — обратился Димоша к священнику, — святой отец, подскажи, где могила Анташки Надуйкиной?

— Так во-он там. Почти в самом углу. Храни тебя Бог! — напутствовал отец Григорий удалявшегося Димошу.

Он быстро нашел ухоженную могилу своей жены. Всё было скромно, но до боли в сердце аккуратно. Видимо кто-то постоянно навещал это место на погосте. Сама же Анташа весело улыбалась с мраморного надгробия. Будто её лицо было выгравировано не на могильной плите, а на городской доске почета. Димоша присел на корточки, положил рядом шкатулку. «Безвременно ушедшей дочери от любящей мамы, Безвременно ушедшей маме от любящей дочери»… — прочитал Димоша. Что происходило в его голове на тот момент, одному Господу Богу известно. Но, он словно пчелой ужаленный, начал крушить все подряд, сопровождая свои действия страшными проклятиями: «Чтоб вы все в аду горели! Пусть будет всё ваше блядское племя проклято! Уж лучше бы я на Людон женился! Она бы мне сына родила, и прожили бы мы с ней вместе прекрасную жизнь!».

В итоге, когда мраморная плита была завалена, хлипкая оградка разорена, могила и цветник истоптаны, Димоша справил нужду на результаты своего буйства, обильно обдав мочой и улыбающееся изображение лица погибшей жены, и сам холм могилы.

Конечно же, после смерти человека сложно что-либо говорить о его дальнейшей несостоявшейся жизни, но в случае с Анташей Надуйкиной можно предположить, что она не была преждевременной. Ведь если бы она осталась жива и продолжила бы свои похождения налево в том же духе, то сколько бы ещё судеб она погубила?

Димоша прихватил шкатулку и продолжил свой путь. «Ну, Шульга, ну, скотопёс! Держись!» — заевшей пластинкой крутилось одно и то же в его голове. На подходе Димошу удивило, что рядом с домом стоял человек, необычайно тонкий, высокий. И только поравнявшись с ним, он понял, что это столб. Рядом со столбом возвышалась песочная куча с воткнутой в неё сбоку штыковой лопатой. Димоша пристроил на песок шкатулку, обеими руками выдернул лопату и подошел к крыльцу.

— Тебе чего, мужик?

Услышал Димоша сзади мужской голос и повернулся. Такое совпадение бывает не часто в жизни людей, поскольку перед Димошей стоял сам Вадим Шульга со своей сестрой, державшей в руке большую сумку. Шульга только что приехал из Донецка навестить родню, после длительного отсутствия привез им провиант. Его сестра сразу признала Димошу и, сделав вперед два шага, нервозно спросила:

— Ты шо удумал, рожа уголовная?!

Сжимая в руках черенок лопаты, Димоша ударил ею женщину. Пальцы её разжались, обмякли, сумка хлопнулась наземь, и она не упала, а, подогнув колени, словно поклонилась до земли Димоше.

Вадим Шульга оцепенел. От охватившего его ужаса не мог ни крикнуть, ни тронуться с места. А поскольку он был ещё человеком и малодушным, то чувство страха усилилось в нём вдвойне.

— Ну, здравствуй, Вадик, — грозно процедил Димоша и его глаза налились кровью. Шульга лишь кивнул в ответ, предчувствуя что-то жуткое, а Димоша продолжил так же угрожающе:

— Знаешь, у меня для тебя две новости.

— Начни с хорошей, — выдавил из себя трясущийся от страха Шульга.

— А почему ты решил, что одна из них хорошая? — спросил Димоша и, не раздумывая, не дав ответить, лопатой шибанул его в грудь. Шульга схватился за лопату, покачнулся, но не упал. Димоша вторым, более мощным ударом повалил ненавистного гада на землю. И, уже падая, он сиплым от испуга голосом с хрипотцой, точно во сне, закричал:

— О-о-о-ох!

Димоша прижал ему к горлу острое лезвие лопаты и, нажимая на приступ ногой, с силой стал давить. Руки Шульги взметнулись к черенку и застыли на нём. В подошву ботинка, на белые запачканные брюки, на светлую рубашку Димоши ударила струя крови, а он всё давил и давил на лопату, пока лезвие не вошло в землю.

Вся жизнь последних лет вихрем пронеслась перед Вадимом.

В помутневших, полуоткрытых глазах Шульги читалось: «Не надо, пощади! Мне твоя Анташка и даром была не нужна, я себе уже давно другую нашёл! Димоша, прошу…».

Из дома повыскакивали родители Шульги, кинулись к рыдающей дочери и навсегда замолкшему сыну. Димоша выпустил из рук лопату, взял шкатулку с кучи и пошел вдоль забора к реке, шатаясь и придерживаясь руками за штакетник.

В воду он забрел по пояс и, наклонившись, по-лошадиному долго и жадно глотал. Услышав вой милицейской сирены, он открыл шкатулку и пустил её содержимое вниз по течению…

Это уже следующим днём, после крещения МарТина, директор Огрызко перекинул через ограду весёлую метлу, и она упала прямо на развороченную могилу Анташи. И это уже спустя неделю какой-то шутник из украинской нацгвардии штык-ножом заострил черенок метлы и воткнул забавное художественное произведение в холмик могилы. С тех пор стали поговаривать, что на Отрежском кладбище захоронена ведьма Анташа Надуйкина, привидение которой разворотило собственную могилу и по ночам летает над Безславинском в поисках невинных душ девственных парубков…

— Башку отрубил одному пидору. Теперь опять на зону. Надолго… Это тебе не будки с собаками пиздить, — объяснил Димоша трактористу и улегся на нарах в камере предварительного заключения отрежского отделения милиции.

С противным лязгом отворилась тяжелая металлическая дверь, на пороге появился милиционер с багровым от ожогов лицом.

— Смирнов, на выход! — скомандовал резким голосом милиционер. Колян Коляныч взволнованно засуетился, кивнул авторитетному сокамернику и засеменил к двери.

Оказавшись в кабинете следователя, простолюдина Колян Коляныча обдало сверху жаром и одновременно снизу стынью, после услышанного: « — А ты, гнида поскудная, оказывается за мокруху в федеральном розыске находишься!»

И если, как казалось самому Димоше, его судьба предопределена и абсолютно прозрачна, то будущее тракториста Смирнова вырисовывалось крайне в расплывчатых перспективах. Ведь он действительно находился в федеральном розыске за совершение тяжкого преступления: под вымышленным именем и фамилией вошёл в доверие к одинокой вдове-харьковчанке, начал с ней сожительствовать, а спустя несколько месяцев подвёрг слабую женщину страшным пыткам, чтобы получить код к её банковской карточке. Причем, пытал он вдову в глухом подвале частного дома на глазах у её десятилетнего сына, привязанного к опорному столбу. Вдова оказалась крепкой духом и упёртой по нраву. Держалась почти сутки, ни избиения, ни ломания пальцев, ни выдергивание волос на голове, ни пытки утюгом и кусачками не давали никаких результатов. Но, когда тракторист Смирнов разрезал живот её сыну и принялся медленно вытаскивать наружу кишки, несчастная вдова не выдержала, рассказала всё и про запрятанные под ванной драгоценности, и про все свои коды от банковских карт, и даже про антикварные книги своего почившего мужа.

Смирнову пришлось убить обоих — размозжил головы молотком. Ну, в конце концов, не оставлять же таких потерпевших свидетелей в живых!

Это случилось почти три года назад. Все деньги уже давно были истрачены, драгоценности поменяны на автомобиль, книги раздарены, а воспоминания о доверчивой вдове и её малолетнем сыне превратились в какой-то мрачный, канувший в небытие сон.

Колян Коляныч под пристальным взглядом следователя менялся в лице: заскорузлые пальцы его то комкали концы подола засаленной рубахи, то взлетали к вороту и нервно расстегивали пуговицы.

— Что, мразь? Трясёшься от страха? А когда беззащитную женщину пытал, страшно не было? Когда кишки пацанёнка на тёрку наматывал, не дрожал?

Молодой следователь готов был растерзать тракториста-душегуба прямо в своём кабинете. А тот стоял и молчал, прислонившись к стене спиной, будто проглотив кол.

Единственным неразрешенным вопросом для тракториста Смирнова оставалось только одно: «Как эти менты поганые смогли вычислить, шо именно я порешил ту бабу и её высерка?»

Когда Колян Коляныча с выбитыми зубами, похожего на кусок окровавленного отбивного мяса с переломанными ребрами, размозженными молотком коленями и с куском фарша между ног вместо гениталий затащили в камеру и бросили у параши, Димоша лежал и блаженно смотрел в серый потолок. Он даже не посмотрел в сторону скулящего тракториста, вспоминал слова одного близко-знакомого сибиряка, организовавшего жестокое возмездие — его жену облили серной кислотой за низкую измену и подлое предательство: «Месть — это древняя и благородная традиция, которая помогает снять стресс и восстановить душевное равновесие! Но, истинная месть не должна быть публичной…».

Страшный образ застывших на черенке лопаты желтых пальцев Шульги с синими ногтями, отрезанная голова, валявшаяся в пыли, преследовал Димошу ещё многие годы…

Но куда страшнее для него было вспоминать проклятие собственной дочери, которая, не разобравшись в обстоятельствах всего произошедшего, прокричала страшное заклинание:

— Я хочу, чтобы тебя не стало! Чтобы тебя не было! Чтобы ты просто сдох! Лучше бы мама жила, а ты бы гнил в земле! Я тебя ненавижу! Умри! Умри! Умри!.