Безславинск

Время давно перевалило за полдень. Некоторые районы Безславинска остались без воды — в результате ночного артобстрела повреждения получил городской водопровод. Кроме того, отдельные части городка оказались обесточены, были оборваны линии электропередачи — это нацгвардия начала массированные удары по Безславинску и окрестностям. А обстрел продолжался, и к Отрежке, по словам ополченцев, стягивалась бронетехника, но уже всё было готово к тому, чтобы праздновать свадьбу по-домашнему, по-славянски.

Кстати, а что бы это значило: деревенская свадьба по-славянски? У большинства людей деревенская свадьба ассоциируется с убогой традиционностью, массой суеверий и морем горилки. И, возвращаясь к рассуждению о русско-украинской попойке, хочется сказать, что и поныне хватает не только на Украине, в Новороссии, но и в России таких свадеб. И особенно печально, когда гулянье превращается в обычную свадьбу-попойку со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но мы будем надеяться, что бракосочетание Геннадия и Виктории не превратится в жуткую бухую вакханалию на фоне братоубийственной войны.

Хотя кто знает, недаром эту тему затрагивал сам Александр Сергеевич в своём бессмертном произведении «Пир во время чумы».

Ведь чума, как и война, — стихийное бедствие, угрожающее жизни мирных людей.

В своей трагедии Пушкин прямо поставил задачу разрешения проблемы смысла жизни, личного достоинства и трагической необходимости выбора.

В «Пире во время чумы» люди не в силах ни бороться со стихией, ни спастись от неё. Кроме чревоугодия и пьянства, их не интересует ничего. Они обречены и знают, что неминуемо погибнут. Александр Сергеевич не фокусировал внимания на социально-исторических событиях, но для него было важно то, как ведут себя его герои при трагических обстоятельствах, что именно они противопоставляют страху смерти. Всплывут ли низменные, варварские инстинкты, охватит ли их паника, смиренно ли склонят они голову, или встретят «одиночества верховный час» мужественно и благородно?

«Избави нас, Господи, от чумы, голода и войны» — и если этими словами начиналась молитва французских крестьян в XVII веке, то как же надо было начинать свою молитву безславинцам в те страшные дни, когда штурмовая авиация ВВС Украины наносила удар за ударом? А снайперы национальной гвардии отстреливали мирных жителей по принципу «подобається — не подобається».

Итак, во дворе добротного двухэтажного особняка под навесом от солнца или дождя, сооруженным на скорую руку из жердей, верёвок и плёнки для парников, стоял длинный стол. Яркая красная скатерть лежала на нем, а по центру стоял здоровенный медный самовар, окруженный кучей баранок и леденцов — настоящая традиция! Украинские деревенские разносолы уютно разместились на широком столе, украшенном вышитыми носовыми платочками и вязаными салфетками. Крученики из сала, колбаса домашняя свиная, холодец домашний, сельдь с луком и картофелем, овощи с грядки, сало копченое, утки жареные, капуста квашеная со свеклой, всевозможные салаты и солянки — чего только не было на праздничном столе!

На столе, кроме яств и винно-водочных изделий, стояли садовые цветы в трёхлитровых банках и крынках, бережно обмотанных цветастой клеёнкой — эта идея пришла в голову высоченной бабище с бородавкой на подбородке, Степаниде Владимировне, матери жениха.

Личностью она была известной, и не только в Безславинске, но и во всей округе, поскольку когда-то работала судьей, а теперь занимала место прокурора. Правда, слава её была не как у поп-звезды или всенародно любимого писателя: знали Степаниду Владимировну, как взяточницу и человеконенавистницу, по непонятным причинам преисполненную злобой к людям.

У ее поросячьих глазок был стеклянный взгляд, сама она имела безгрешный вид тюремной надзирательницы, готовой вдруг взорваться, наказать построже. Да и вообще было видно, что ради облегчения своей судьбы она пойдет на все: предаст и Иисуса Христа, и Николая II, если бы Христа и Царя можно было предать повторно.

Сколько человеческих судеб загубила она за время своей судебной практики, сколько ещё предстояло загубить на должности прокурора — одному только Господу Богу известно. Всё-то у неё было схвачено ещё с советских времен! Отец Степаниды Владимировны всю свою жалкую жизнь посвятил пропагандистской партийной работе, тонко разбирался кому, где и что сказать, как правильно «подмазать», сколько именно денег дать в качестве взятки, чтобы достигнуть поставленной цели. Вот и дочь свою единственную, от природы страшную, как ядерная война, научил товарищ Ромаков всем тонкостям судебной и прокурорской карьеры.

Единственным слабым местом железной прокурорши Ромаковой был ее сын, унаследовавший, к счастью, гены отца. Ради него она готова была пойти на всё! Исполняла любой его детский каприз! А сколько раз она «отмазывала» своё детище от уголовных статей! Любил сынок кулаки почесать, всё правды искал да, по его мнению, мерзавцев наказывал.

Вот и свадьбу сыночку закатила совсем не под стать военному положению осажденного города, когда во многих дворах не было ни света, ни газа, ни воды, даже крупа у многих закончилась. А на свадьбе у Ромаковых столы ломились от яств.

Было у Ромаковой еще одно потаённое увлечение — она души не чаяла в своем мраморном доге по кличке Айдар, который лежал на крыльце парадного входа в особняк, приняв грациозную позу. Но об этом пристрастии прокурорши я расскажу чуть позже…

По каким-то своим бабьим соображениям Степанида Владимировна на 8 марта покрасила свои сильные густые волосы, и они приобрели игривый рыжеватый цвет. Теперь волосы отросли, и от корней как бы запенилась седина белоснежной выделки. Она носила очки в позолоченной оправе — нервная жизнь совсем посадила ей зрение.

По обеим сторонам вдоль стола вперемешку стояли короткие лавки и стулья, спинки последних были трогательно обвязаны разноцветными ситцевыми лентами. Недалеко от калитки, на месте, предназначенном для парковки автомобиля, организовали небольшую танцплощадку, в углу которой виднелся из-под покрывала большой письменный стол, державший на своих мощных деревянных плечах высококлассную английскую аудиоаппаратуру.

Главной декорацией свадьбы во дворе стал, конечно же, сам двор — хозяева и их помощники на славу постарались, чтобы подчеркнуть его «очарование»: на высокий забор прикрепили большие искусственные цветы и букеты живых полевых ромашек, ствол высокого пирамидального тополя, стоявшего у крыльца, украсили воздушными шариками, прямо на землю настелили яркие ковры и половики, а поперек всего двора повесели гирлянды из отрезков ткани, бумажных жёлтых помпонов и даже из новогодних елочных игрушек — эта идея пришла в голову Рыжему жоху. На стене особняка на самом видном месте висела бечёвка с разными фотографиями молодоженов, которые крепились бельевыми прищепками — дань современной моде. А что вы думали, только в столице себе такое могут позволить?

На гвозде притаилась отполированная подкова на удачу. Не забыли и про фуршет — за клёном на трёх журнальных столиках лежали домашние пироги на подносах, печенья, ягоды и фрукты в вазах, компоты и домашнее фруктовое вино в пятилитровых банках. Но основной гордостью свадебного двора стала арка, сделанная отцом жениха — Кузьмой. Стояла она прямо у калитки и являлась пределом фантазии современного дизайна, поскольку была выполнена из металлической арматуры и обильно обвешана стеклянными баночками разного калибра, в которых сидело по нескольку десятку живых пчёл. Кроме пчёл, в баночках находились небольшие записки с пожеланиями на украинском и русском языке: «Сладкой жизни», «Медовой любви», «Пчелиного трудолюбия» и так далее. Уж больно любил одноглазый Кузьма пчёл и ставил их во всём примером: «Бджоли і джмелі — це наші кращі друзі, вони ж всі обпилюють. І годують нас, і лікують і розуму учать!»

К тому времени много гостей пришло: сидели за столом, стояли во дворе и курили, помогали прокурорше Ромаковой хозяйничать, выпивали и слегка закусывали, но в основном ждали приезда молодых. Как будто от их приезда что-то зависело, могло произойти некое чудо или таинство невиданное.

Физрук Лана Дмитрина была к тому времени уже навеселе.

— Выпивайте, гости дорогие, закусывайте, а то этих молодых век не дождешься! — говорила она громко, широко разводя перед собой руками, украшенными в честь праздника дешевой китайской бижутерией.

— А ты, Светлячок, смотри не налегай на горькую, — на правах «любящего» мужа, советовал ей директор Огрызко, — а то так гляди и сама никого не дождешься.

— Я в норме, Изильчик Лелюдовичечик. Я сегодня тамада! Поэтому всем руковожу! Ятидрёшкина коть! Ну-ка, дай сюда! — и бесцеремонная Лана Дмитрина резко вырвала из рук у мужичонки баян, приладилась к нему и запела:

Тут Лана Дмитрина сорвалась с места и пошла в пляс, свистнув и топнув пару раз по-мужицки, она продолжила:

— Дмитрина, ти що таке буробишь? Яка це в мого Генке свадьба окаянная? — возмутился дед Кузьма, привстав со стула. — Фіг знаэ шо несёт!

— Да ладно тебе, Кузьма! Подпевай, давай! — успокаивала распоясавшаяся Лана Дмитрина. — Радуйся, что они вообще жениться-то порешили!

— Лана Дмитрина, ты, как грится, особо не разводи тута басни, и так вся Отрежка не пойми чево про маво Генку собирает, — выкладывая на стол нарезку и домашнее сало со смалецом, посоветовала Степанида Владимировна, подразумевавшая: «Если бы ты не была женой Лелюдыча — в жизни бы здесь не оказалась! Думаешь, я дура? Думаешь, не знаю, что ты с моим мужем-придурком уже три года шуры-муры крутишь?».

А Отрежка про Генку «собирала» следующее: «Вот дуралей! Своих девиц бездетных на выданье — хоть отбавляй! А он себе пришлую выбрал, старше себя, да ещё и с „прицепом“ полоумным!»

— Ты, Кузьма, когда свою будку с кобелем назад на пасеку оттащишь? — опомнился мужчина в парадной форме милиционера.

Административный участок Отрежка обслуживал участковый инспектор милиции, старлей Ябунин Иван Геннадьевич. Он был устрашающе огромен и толст. Выхоленное, тяжелое тело его было бело-розового цвета — вылитый свинтус. Ширина спины, плеч, объем опустившегося живота так велики, что казалось, никакие женские руки на свете не в состоянии даже и обхватить его. Ябунин был в фуражке, белой рубашке с длинным рукавом (тщательно скрывал обильные псориазные бляшки по всему телу), в широченных брюках и в шлепанцах, потрескавшиеся ступни его ног быстро уставали, а потому он не любил носить полагающуюся по уставу милиционерам тесную обувь. С высоты своего роста он смотрел на деда Кузьму, как на подростка.

— Сам сдрапал, Иван Геныч, сам нехай и назад вертается! — отрапортовал Кузьма и опрокинул рюмку горилки, смачно занюхав её жареным солёным огурцом, фирменным блюдом прокурорши Ромаковой.

— Да не мог, кобелюка, сам уйти! — вмешалась продавщица Людон. — Небось, Кузьма пучеглазый по пьяни выставил его на дорогу для хохмы, а теперь отпирается!

Перед тем как заговорить, размалеванная безславинская «франтиха-продавщица» жеманно подбирала пухлые губы, потом складывала их в трубочку и закатывала под лоб глаза.

— И то верно. Права Люсяня! Начудил — признавайся! — допытывался участковый инспектор.

— Да я в жизти на таке не способен, укуси тебе цеглина! Делать мени нечохо — з будками по селу скакати!

— Короче, Кузьма, так: чтобы завтра у меня этой будки здесь не было! Кудой хош — тудой и девай её! — приказал старлей Ябунин, затем жестом попросил Кузьму наполнить его стакан. Когда Кузьма налил горилки чуть больше половины стакана, участковый инспектор другим, не менее понятным жестом остановил его. Выпив холодной горилки, Ябунин сразу подобрел, причем именно сразу, моментально.

Во двор богатого особняка забежал Рыжий жох и громко заголосил:

— Урааааа! Жених и невеста едут! Мамка и Генка! Жених и наречена! Встречайте!

— Ну, наконец-то! Слышь, ты, — толкнув локтём в бок своего мужа, распоряжалась Степанида Владимировна, — свекор хренов, тащи быстрее каравай!

Одноглазый Кузьма, смешной и добрый мужичок, беспрекословно засеменил в особняк, а жена его, прокурорша, поправив обеими руками бюст, словно готовясь к встрече с любовником, а не с сыном, взяла зеркало в красивой резной рамке и направилась к воротам. Из-за забора послышались продолжительные гудки трактора, и все гости, последовав примеру Степаниды Владимировны (но не тому, о котором вы сейчас подумали, дорогой читатель), засуетились, встали из-за стола и направились к воротам. Образовав некое подобие шеренги, гости выстроились от калитки и арки с пчёлами до самого стола.

Лишь немецкий мраморный дог прокурорши оставался невозмутимым — с поднятой головой Айдар грациозно лежал на крыльце, периодически зевал во всю пасть, обнажая страшные зубы и длинный розовый язык, и с высоты взирал прищуренными глазами на суетившийся во дворе люд.

В этот же момент к воротам особняка подъехал самый обычный сельскохозяйственный трактор, на капоте которого восседал игрушечный медведь в обнимку с сердцем. Единственная особенность трактора заключалась в том, что в кабине кроме тракториста восседали священнослужитель отец Григорий со своей женой Анисией. Ну, а в прицепе вместо сена или навоза находилась разнопёстрая компания молодых людей, улюлюкавших на всю округу, и жених с невестой — Генка и уже знакомая нам суетливая Вика, которая утром отказалась купить себе и своему сыну женскую шляпу.

Генка совсем недавно демобилизовался из военно-морских сил Украины и в подтверждение того решил не менять форму моряка на традиционный свадебный костюм-тройку. В белой бескозырке с надписью «Черноморский флот», задвинутой на затылок, он смотрелся залихватски! При первом взгляде на Генку бросалась в глаза необычайная прочность его фигуры. Морячок среднего роста имел такую широкую и высокую грудь, что, казалось, не сгибая шеи, не наклоняя головы, мог видеть, как при дыхании поднимаются нагрудные карманы белой сорочки. Плечи, руки, туловище, ноги — все прочно, словно выковано из железа. И при всем том легкость, собранность и подвижность чувствовались во всем его теле.

И, кстати, кататься по Отрежке на тракторе, а не на мамином дорогущем Мерседесе, была именно Генкиной идеей, поскольку он всегда претендовал на неординарность.

В противовес странной идеи жениха не надевать традиционный костюм-тройку, невеста вырядилась в пышное свадебное платье, напоминающее цветастую занавеску с линейными вставками из тюли. В фате, в букете невесты и бутоньерке жениха были странные цветочки, напоминавшие своими бутонами обычный репейник. По Вике было видно, что она безумно счастлива — отхватила молодого морячка-женишка, сына прокурорши-богатейки.

— Ну вот и всё! — вылезая из кабины, констатировала невеста. Жених Геннадий, следуя всем правилам свадебного этикета, взял невесту Викторию на руки и понёс к роскошному особняку.

Конечно, по сюжету юмористического рассказа, он должен был уронить свою ношу прямо в грязную лужу, но этого, к радости, не произошло, и Генка донёс дорогую и тяжелую ношу до пункта назначения — калитки отеческого дома, кряхтя себе под нос: «Ну, чумадей… ну, анчоус пушистый, не посрамись…».

За молодоженами гуськом выстроилась молодёжь, среди которой была и Анна, ставшая в ЗАГСе свидетельницей невесты, несмотря на своё несовершеннолетие. Свежий венок из полевых цветов на голове Анны и укороченный белый сарафан делали из неё не простую провинциальную девушку, а скорее нимфу, сошедшую с Олимпа. Так она была естественна и божественно красива.

Яркая красота радостно-оживленной Анны поражала сегодня даже и прокуроршу Ромакову, недолюбливающую столь неординарную девушку. Она видела, как появление Анны во дворе притягивало к ней взгляды гостей, особенно мужского пола.

Одни только супруги Огрызко и Верходурова спорили, не замечая никого:

— Светлячок, не гони лошадей! Что ж ты пьёшь, будто тебя в карты проиграли?

— Отвяжись, упырь! Свадьба сегодня или что?

— У тебя каждый день то свадьба, то поминки… — сетовал директор школы.

— Так, прекращайте вашу грызню, — встала между ними прокурорша, — молодоженов встречать полагается!

Молодые вошли во двор особняка, гости встретили их, кидая мелочь и конфеты под ноги, а Лана Дмитрина растолкнув народ и, выйдя вперёд, взяла аккорд на баяне и заявила:

— Встречаем молодоженов — Геннадия и Валеру!

Возникла непредвиденная пауза, после которой Генка удивленно поинтересовался:

— Ты чо, Дмитрина? Какого на хрен Валеру?

— Тьфу ты! Гену и Вику! — опомнилась физрук.

— Ну и приколы. Вообще не по понятиям, — подметил участковый инспектор, прибегнув к зоновской терминологии. Следующими стали Степанида Владимировна с Кузьмой, они вышли вместе, держа на красивом расшитом полотенце зеркало и каравай с солью. Но Лана Дмитрина никак не могла угомониться, уж больно самогонка весело бурлила в её крови:

— Дайте мне! Мне каравай! — кричала она, протягивая руки. И каравай чуть было не упал на землю, но его вовремя подхватила прокурорша-свекровь, отдав зеркало Кузьме. Неожиданно Рыжий жох в прямом смысле слова звонко заорал в ухо деду Кузьме,

— Я тоже хочу каравай! Дед, мне дай!

— Гляньте, невеста-то — прямо прынцесса! — послышалось из толпы гостей.

— Дмитрина, да погодь ты! И ты, малой, погоди. Невоспитанный какой! — косясь на Вику, упрекнула прокурорша Ромакова. — Молодые, по старому обычаю полагается посмотреться вместе в зеркало и понадкусить от каравая поболее!

— Морди як у клоунив! — крикнул Рыжий жох, заглянувший в зеркало вместе с молодоженами.

— Я тебе ща покажу, как у клоунов! — возмутился Генка.

— Та хлопчак прав! Що це у тебе така морда червона? — подколол дед Кузьма.

— Бать, ты ещё будешь подкалывать! Хорош уже! Ну а ты, жена, давай! Кусай! Ма, а ты держи покрепче! — попросил Генка, ухмыльнулся и встал в странную позу прямо под самодельной аркой с пчёлами, широко расставив ноги, словно представил себя вратарём футбольной команды.

Вика разинула рот, стараясь откусить кусок побольше. Кузьма решил открыть шампанское. Такое дело — свадьба! Следом за Викой принялся кусать хлеб жених, он так старался, что солонка осталась у него на носу. Невеста закатисто рассмеялась, но сразу получила по лбу — запотелая бутылка с посеребренным горлом в руках Кузьмы шарахнула пробкой, ясно-золотистое шампанское закипело в фужерах. Гости веселились, откровенно покатываясь со смеху. А сама Вика так испугалась неожиданного бутылочного хлопка, что даже отказалась комментировать исполненный свекром номер.

— Бать, ты оборзел что ли с перепою? Как я теперь с ней фотографироваться буду?! — возмутился Генка, указывая на лоб невесты, где практически сразу образовалась огромная шишка.

— веселилась Лана Дмитрина, тишком подмигивая Кузьме.

— Да не нарошно я! — оправдывался Кузьма. — Айда за стол, а то вже чекати замучилися! Нутро горить, а тоби б токма фотиться!

Прокурорша Ромакова, наклонившись к оглушенному свадьбой, войной и недавней демобилизацией Генке, шептала:

— А ты, сынок, не серчай на отца-то: как ты ушел в армию, как вернулся в самую войну, он извёлся по тебе ночами, остарел шибко да поглупел малька.

Народ весело засуетился, рассаживаясь поплотнее, чтоб быть поближе к молодожёнам и не пропустить самого интересного, а интересного предполагалось много. Участковый Ябунин, ухлестывая за продавщицей Людон, проявлял немереное желание отличиться и говорил-то он не по-простецски, а как в телевизионном сериале, и стул придвигал, потрясывая плечами, и даже слово употреблял иностранное — «пардоньте». «Люсяня» — ласково обращался он к Людон, «Королевишна»…

Почетных гостей — отца Григория с матушкой Анисией — усадили между директором Огрызко и главой городского совета, мужчиной сорока лет, черноволосым, широкоплечим, в костюме, с красивым гладковыбритым лицом. Степанида Владимировна, ставшая с недавних пор, по её собственному мнению, крайне воцерковлённой персоной, кинулась ухаживать за ними, подливая шампанского в бокалы:

— Пригубите Бога для, отец Григорий, матушка Анисия!

Помимо духовной четы, в поле её зрения попали и участковый инспектор с Людон. Их она тоже не обделила вниманием и шампанским. Среди почетных гостей были работники прокуратуры, суда и городской администрации, все те, кто не успел сбежать из города после начала военных действий.

Молодых разместили во главе стола, и Анна села рядом с невестой прямо перед здоровенным блюдом — на нём возлежал жирный ароматный гусь с яблоками. А вот на стуле рядом с женихом уже сидел кто-то, накрытый белой простыней. Генка недоуменно глянул на своего необычного соседа и глупо спросил свою мать:

— Ма, а это ещё что за псяка-кобяка такеная?

Но подскочившая Лана Дмитрина к ним взяла на себя ответ:

— А это вам от нас с Изильчиком оригинальный подарок на свадьбу! — она резко сдёрнула простыню, и гостям предстал Кролик DurenBell. — Пусть Генка свою Валерку без остановки гоняет днем и ночью, как этот заяц в рекламе!

— Да ни Валерка я, а Вика! И що означаэ, ганяэ без зупинка?

— Не знаю, а мне нравится подарок, — заявил Генка. — Прикольно. Как за границей!

Поправив свою бескозырку, которой он очень гордился и говаривал про неё: «Эт тебе не как у американских моряков — на панамы похожие, или как у французов — белые фуражки с красным помпоном сверху, как у гомиков…», Генка откинулся на стуле и принялся качаться на нём, словно на кресле-качалке.

— Та цей дарунок только вместо пугало в огороде ставити! — возмутился Кузьма, вращая единственным глазом и хлопая кролика по ушам. — Тоже мне заграница!

Участковый Ябунин отвлекся от ухаживаний за Людон и подозрительно посмотрел на здоровенную игрушку. Задумался. Людон ткнула его локтем, налей мол, винца и добавила:

— А по-моему, Кузьма прав, ни хрена прикольного тут нет. Чо вы с этим подарком делать-то будете?

— Разберемся шо делать, — встала на защиту подарка Вика. — Не перживайте, титка Люда!

— Нифиртити себе! Какая я тебе тётя Люда? Ты, небось, старше меня будешь! Невеста фиго…

Вдруг за забором послышался громкий треск двигателя внутреннего сгорания, и в калитку, приковав к себе внимание всех гостей и самих виновников торжества, на стильном гоночном мотоцикле заехал молодой человек. Дог Айдар встал на передние лапы и вытянул морду вперед, на расстоянии обнюхивая вновь прибывшего гостя.

Запылившийся мотоциклист не справился с управлением, врезался в арку с пчёлами, повалил её, заглушил двигатель, снял шлем и заявил:

— Диздец пизайна!

Генка аж подпрыгнул, обрадовался, как ребенок долгожданному подарку,

— Во-о-о!!!!! Братан из Питера прирулил!

Прируливший из Питера братан ростом был ниже среднего, щуплый, с бледным лицом и пивным животиком, лет двадцати двух от роду.

Некоторые банки разбились, из них повылетали лютые пчёлы-затворницы. Звон пчелиных крыльев угнетал гостей, словно они сидели под пулями. Каждому с детства были памятны обжигающие уколы пчелиных жал. Народ всполошился и забухтел. Кому хотелось быть ужаленным в самом начале праздника?

— Внимание все! — будто не замечая казус с пчёлами, продолжал Генка. — Мой двоюродный Ванька-братик прямо из Северной столицы прикатил! Поняли? А это почти две тысячи километров!

— Гендос, не зови ты меня Ванькой! — тихо зашипел двоюродный братик. — Знаешь же, мне так не нравится. Вахлон я уже давно…

Обеспокоенные злые пчелы закружились над праздничным столом.

— Ёптить! — вырвалось у Кузьмы. — Ти що натворив-то, Ванёк?

Первая, кто получил пчелиный укус, была Людон. Она заверещала так, будто её без парашюта выкинули из самолёта с высоты десять тысяч метров.

— Да ладно ты, батя, с этими пчёлами, — хорохорился жених. — Уважает меня братан! Вахлон-Буравцон! Вахлонище, давай сюда! А фамилию-то ещё не сменил?

— Неа, та же…

— Правильно! Фамилия у тебя знатная! Не Овцов, а Буравцов! Буравчик, значит! В любую щель, в любой зад без мыла залезешь! Ха-ха-ха!

Следующим объектом нападения пчел стал неказистый бородатый мужичок-баянист, сидевший с краю от стола — он получил жалом в локоть. Тот на глазах опух и сделал своего хозяина, который молча выдержал пчелиное нападение, ещё более непрезентабельным и расстроенным. Ведь мало того, что физрук Верходурова гармонь отняла, да ещё пчела проклятущая ужалила. Что за напасть?

Одна из пчелок запуталась в волосах Ланы Дмитрины, у самого уха, и она замахала рукой. На испуганный зудящий вопль труженицы бросились на выручку десятки пчел, с разлету втыкая жгучие жала.

— Спасайся кто может! — загорланила басом Лана Дмитрина и, отчаянно отбиваясь, кинулась в ближайший кустарник черной смородины. На бегу она повалила фуршетные журнальные столики — наземь хором повалились домашние пироги с подносами, печенья, ягоды, фрукты с вазами, компоты, домашнее фруктовое вино в пятилитровых банках тоже грохнулось, но банки чудом не разбились.

Дог Айдар не любил пчел, поэтому он решил удалиться внутрь особняка, где в каминном зале его ждал любимый кожаный диван расцветки «Долматинец», купленный прокуроршей Ромаковой специально для своего огромного любимца.

Кузьма метнулся в сарай за пасечным дымарём — устройством для отпугивания пчёл, а толстозадая прокурорша, причитая: «Говорила дураку — не городи ты этого мудизма тута!», принялась размахивать полотенцем в надежде разогнать остервенелых насекомых.

Пчелы облепили Степаниде Владимировне спину, шею, руки.

Прокурорша бросилась к воротам, упала на кучу гравия в углу забора и начала кататься по ней. Сообразительные бабы накрыли её покрывалом, взятым с лавки. Другие бабы, менее сообразительные бегали по двору, верещали и размахивали руками.

Над поваленной аркой звенящим вихрем негодующе гудели и кружились пчелы.

Вахлон попытался поднять уроненную наземь арку и водрузить её на прежнее место, но из этой затеи не вышло ничего хорошего, поскольку конструкция перекособочилась и, как пьяная, заваливалась на танцплощадку. Плюнув на эту затею, Вахлон прислонил арку к забору, там же припарковал своего железного коня и, отмахиваясь от пчёл, с выдохом заявил:

— Всем узникам замка Иф салют!

Не к месту пошутил питерский гость, чем вызвал, мягко выражаясь, недоумение на лицах многих безславинцев.

— Какие это мы тебе узники, москаль? — послышалось из толпы гостей, но Вахлон, не обращая ни на кого внимания, схватил на руки подбежавшего к нему Рыжего жоха,

— Здорово, племяш!

— Дядько Ваня! Чого мени з города привёз? — хотел знать племяш.

— Людон! Да хватит тебе уже орать! — наехала на продавщицу прокурорша Ромакова, пострадавшая от пчелиных укусов в гораздо большей степени.

— Это оправданно! — встал на защиту участковый инспектор Ябунин, — И даже небезопасно! Люсяня потерпевшая…

— Я думал, ты прикололся, что на мотике прикатишь! — не переставал восторгаться Генка, — Прямо из Питера! Надо ж!

— Я, вообще-то, за свои слова отвечаю обычно, — с расстановкой заявил Вахлон. — Ты же знаешь, братик.

— Знаю. А у нас тут такое творится! Война, в натуре! Я после свадьбы сразу в ополченцы подамся! Эти бандэровцы поперёк горла мне стоят. Может, и ты у нас тормознёшься? Тут ведь сейчас судьба русского народа решается…

После этого неожиданного предложения Вахлон задумался, опустил племянника на седло мотоцикла и достал из небольшого рюкзака рулон туалетной бумаги, целиком исписанный комплиментами. — Поглядим, — и продолжил копаться в вещах. Следующее, что появилось из рюкзака, была упаковка с петардами, которые Вахлон вручил своему «племяшу»,

— Это тебе, пацан, жги по полной! Вот и вам, молодожены, из Питера, так сказать, неординарный и реально прикольный подарок. Мой подарок называется «54 метра нашей любви». Здесь на каждом метре разные комплименты написаны, три дня писал, старался.

Генка с Викой переглянулись, и в их глазах повис один и тот же неразрешимый вопрос: «Едрён-батон! И шо нам с этим делать? Даже жопу не утрёшь…». Тут появился Кузьма с дымарём и ведром воды. Он начал активно окуривать своё произведение — арку — и обрызгивать её водой. В Лану Дмитрину, показавшуюся из кустов смородины, одноглазый Кузьма пустил из дымаря устрашающую струю.

Такую же струю пустил он в неё прошлым августом, когда отсверкал жаркий июль, отцвели пахучие кустарники, но по теплым долинам доцветали ещё цветы. Воздух был густ и пьян.

Лана Дмитрина, подстать воздуху — густа в чувствах и пьяна разумом — пришла на пасеку Кузьмы, расположенную за его большим сараем, стоявшим в нескольких дворах от особняка прокурорши.

Кузьма снял крышку с улья, чтоб вставить добавочную рамку. Обеспокоенные пчелы закружились над одноглазым «пиратом».

— Дурні, ось я вас димком! Дим-то вам не за смаком!

В глубины медвяного царства Кузьма пустил из дымаря едкую струю. Одна из пчелок залетела под футболку Ланы Дмитрины, под мышкой зажужжала, и боломутная женщина заорала, замахала руками. На предсмертное жужжание пчелки рванулись десятки её сородичей, с ходу жаля. Отчаянно отбиваясь, Верходурова кинулась к сараю. На бегу повалила улей.

Пчелы вместе с Кузьмой преследовали её, не отставая.

Лана Дмитрина упала на солому и начала крутиться на ней. Кузьма захлопнул ворота и хорошенько окурил из дымаря кричавшую без умолка физручку.

— Та хватіт кричати вже!

— Так больно ж до одури!

— А все від того, що поводження з нею тобі незнайоме! Ходити біля бджіл треба з чистою душею, і поту твого смердючого вона, упоси Бог, не виносить. І на пасіку п'яної не з'являйся!

— Да хватит уже нравоучать! И пахну я не так, и пьяная… Тоже мне пасечник нашёлся!

— Звичайно пасічник! Я ось, наприклад, про себе скажу: кожну весну бджолиними укусами цироз печінки лікую, а Натаничу ревматизм в ногах видаляю. Справедлива тваринна моя бджола!

— Будь она проклята, твоя справедливая животная! Может быть, и правда она лучше козы или коровы, потому что медом доится. Но вот жало у неё… Били меня, Кузьма, по-всякому: и крапивой в детстве драли, и бабы ревнивые космы мне выдирали, и любовники ревнивые морду сворачивали, но этакого изгальства в жизни не испытывала!

— Не можна їй без жала! Светлячок! Зброя це её!

— Лучше бы приласкал, чем запугивать… — резко сменила тон бывшая балерина. Затем встала перед Кузьмой на колени, прислонилась лицом к его ширинке.

— Ти що придумала?

— А сейчас сам увидишь, пчеловод неугомонный…

Лана Дмитрина ловким движением левой руки оттянула молнию брюк, правой расстегнула её.

— Раптом хто увійде! — шугался дед Кузьма, обнимаясь с дымарём.

— Ну, хватит уже стрематься, пчеловодушка мой…

Ремень и пуговица на брюках были расстегнуты еще быстрее молнии, и Кузьма уже стоял посреди сарая со спущенными штанами в заношенных трусах. И училка физры, жена директора школы, бывшая балерина в одном лице начала делать именно то, что вы сейчас и подумали…

И делала она это настолько увлеченно, что Кузьма моментально забыл и о нежданных посетителях его сарая, и о пчелах, и вообще обо всем на свете. Создавалось впечатление, что Лана Дмитрина поклонялась этому занятию и, собственно, самому мужскому члену. Причем в её поклонении не было ничего постыдного или предосудительного — настолько естественно она относилась к минету. Девиз Верходуровой был таков: «В момент, когда я делаю минет, мы оба оказываемся почетными рабами члена! Только я при этом еще и его госпожа, и только я контролирую, сколько удовольствия ты получишь!»

Экспрессивные ласки физручки возымели ожидаемый эффект, и стремительно приблизилась точка невозврата. Кузьма прижался к Лане Дмитрине и в исступлении застонал. Верходурова ответила ему не менее громкими и томными стонами.

— О-о-о! Божа мати! Як же добре-е! — завыл Кузьма и кончил…

Не прошло и минуты, как в соседнем дворе послышался голос старой бабки: «Молодёш совсим ополоумела! Ужо среди бела дня стонуть, як кобели недобитыя!»

«Що за дела? Жинка страшна, як ядерна війна, а коханка ще страшніша…» — думал Кузьма, глядя мутным взглядом единственного выпученного глаза на облизывающуюся подобно толстому коту Лану Дмитрину.

Но это было год назад, а теперь выскочившая из кустов смородины Лана Дмитрина недолго думая плюхнулась рядом с Генкой и запела:

— Хрюня-Светуня, откуда ти цих дебильних частивок набрала? — возмутилась Вика. — Хватит вже, дай людям поспилкуватися!

— Пообщаются ещё, до отрыжки, — послышался чей-то женский голос с другого конца стола.

Дед Кузьма уже заботился о своей супруге, смачивал травмированную спину водой, приговаривая:

— Схлинет опухлина. Давай-кось ми ще холодненькой водичкой и юшки и шию змочим… Тож не шкідливо, тож божьи угодницы тебя помітили…

— Тётя Света, здрасьте! — обнимая прокуроршу, приветствовал Вахлон, — Вам от мамы привет огромадный!

— Спасибо, племянничек! Располагайся давай. М-м-м, паскуды… — прокурорша стонала и поносила «божьих угодниц» блатной бранью. Беспокойство и чрезмерное внимание неугомонного Кузьмы злили ещё больше. При мысли, что это развлечение мужа в виде дурацкой пасеки на задворках сарая обходится ей в круглую копеечку, и то, что она может быть вновь не раз искусана, Ромакова приходила в ярость.

Народ искренне матерился, не было предела их возмущению! Особенно одна бабуля, получившая жало в бровь, так прохаживалась по «матери», что даже некоторые закоренелые знатоки красных словцов удивленно пооткрывали свои рты.

— Православныя! — успокаивал всех матершинников отец Григорий, — Мат это хула на приснодевство пресвятой Богородицы! А разве православный может хулить Богородицу?! Это не что иное, как призвание ада! Опомнитесь!

— Батюшка, что ты еще, ей Богу, несешь? — возмутился участковый, в лексиконе которого каждым третьим словом был мат. — При чем здесь Богородица?

— Ох, урядник! В нецензурной брани нет ни грамма любви! А Бог наш, наша Богородица — и есть само воплощение любви!

— Какая тут, к ебеням, любовь?! — вклинился в диалог подвыпивший мужичок, недавно потерявший брата и сына. — У нас война вовсю!

— Устами нечестивых разрушается град, а устами праведных возвышается… — тихо добавил священник и надолго умолк.

Наконец пчёлы разлетелись, люд «опомнился», практически перестал материться, и к праздничному столу возвратилось прежнее радостное настроение.

— А, чо, Ванёк… То есть Вахлон, в натуре классный подарок! — опомнился от шока Генка. — Мы бы здесь до такого никогда б не додумались! Слушай! А ведь у тебя раньше волосы были по плечи! Чего оболванился-то?

— Пацан должен быть либо почти лысым, либо длинноволосым, а что-то между — это петушня какая-то!

— Факт, братан! Не мужское это дело — о красоте своей заботиться! Разве что о красоте своего оружия или коня! Ну, а ты теперь прямо лысый ёжик! Остограмься с дороги-то!

Вахлон охотно принял предложение брата, запрокинул стакашку, смачно откусил полбока у аргентинского яблока. Сладкий сок обдал ему нёбо, брызнул на губы, на пальцы, державшие большое зеленое яблоко. М-м-м…

«Хорошо-то как! Не зря трясся целые сутки! Сейчас наемся, напьюсь и с какой-нить хохлушечкой „поженюсь“ на пару ночей, хмы!»

Участковый Ябунин, сидевший напротив главы горсовета, вытянул по-гусиному шею и тихо спросил главу под общий шумок:

— А вы не боитесь, шо когда правильная власть вернётся, то она «отблагодарит» вас за сотрудничество с ополченцами?

— А сам-то ты не боишься? — самоуверенно ответил вопросом на вопрос красивый мужчина в костюме.

— Если честно, то меня настораживают обещания Киева.

— Это какие же?

— Говорят, что все должностные лица, тем или иным образом способствовавшие «террористам и сепаратистами», потеряют свои должности и будут сурово наказаны, — уже перейдя на шепот, вещал Ябунин.

— Ты, Иван Геныч, так уж сильно не переживай, тебя-то точно никто не накажет и не лишит должности. Почему-то я в этом уверен на все сто процентов!

Гости снова расселись по прежним местам, и всё пошло своим чередом, пока калитка не отворилась и во двор не зашли незнакомцы.

— Здравствуйте, люди добрые! — вкрадчиво начал свою речь Олежа Валерич, из-за плеча которого выглядывал «нестриженный пудель».

— Здоровеньки булы! — поприветствовал их Кузьма, — Хто ви таки будете и звидки до нас подарували?

— Мы корреспонденты из Донецка. Прибыли для освещения событий в вашем городе, — пояснил Олежа Валерич, демонстрируя журналистское удостоверение, и сфотографировал молодожёнов. — Не против будете, если мы присоединимся к вашему столу?

— Конечно! Проходите, сидайте! — подоспела Степанида Владимировна со стульями.

Гости оживились и, хотя все еще помнили о настоятельной просьбе деда Кузьмы и его жены прокурорши — не обсуждать за свадебным столом политику и войну, каждому хотелось высказаться, каждому хотелось поделиться наболевшим с «донецкими корреспондентами». И посыпались реплики с разных концов стола: «Эти фашисты обстреляли позавчера похоронную процессию», «Украинська армия на межи розвалу», «Каратели в тотальном окружении», «Украину ждет реституция, а Львов возможно станет Лембергом», «Гирши часи ще не настали — в США є план»…

Участковый инспектор Ябунин внимательно рассматривал «донецких корреспондентов». Особенно странным ему показался смуглый «нестриженный пудель» в белой футболке, плотно облегавшей его рельефный торс. При высоком росте он был так широк в груди и в плечах, что тянул на сто двадцать килограмм. Но при этом был подвижен и ловок: лихо уселся на стуле, перекинув в мгновение ока ногу через спинку, быстро и четко накладывал закуску, наливал горилку, оценивающе резво рассматривал гостей. В плотно сжатой линии приподнятого в уголках рта чувствовались одновременно и веселость, и воля.

Директор Огрызко тоже сконцентрировал своё внимание на незнакомцах.

«Ну и журналист, ну и корреспондент, — думал Изиль Лелюдович, — прямо атлет с необыкновенно объёмной даже для борцов-профессионалов грудью и эдаким классически отработанным телом, кажись, весь сплетен из одних только мускулов и сухожилий. Тебе, твою мать, не статьи писать, а в боях без правил выступать!»

Оценив господина корреспондента постарше, представившегося просто «Олежа», что было странно для его возраста, директор школы сделал вывод: «С этим жеманным Олежей всё ясно — латентный педераст!»

— Вы, господа корреспонденты, в своих журналах напишите, что город наш изначально назывался Цеславинск, — информировал бровястый Изиль Лелюдович, — и жили здесь тогда смелые и непокорные люди, а уже потом начались войны и сражения. Когда Екатерина II приказала расформировать Запорожскую Сечь и в 1775 году усмирили запорожских казаков и создали Новороссию, тогда, после неоднократных побед, и присвоили имя Бейцславинск, ну а по приходу власти советской, когда казачков непокорных повыселяли да поперебили, стали наш город называть Безславинск, — здесь он повернулся к участковому Ябунину и совсем тихо сказал: — Не нравятся мне эти двое…

— Мне тоже, — согласился милиционер, — один бугай здоровущий, прямо медведь-бодун, а второй петух дырявый — странные журналюги…

— Хоть Цеславинск, хоть Безславинск, главное, шобы Киев перестал бомбить Донбасс, и пусть не будет войны! — выкрикнула женщина в черном платке, носившая траур по погибшему недавно мужу. Она пришла на свадьбу, чтобы напиться и забыться в общей гулянке.

— Вы, уважаемый директор, я вижу, один из немногих, с кем есть о чем поговорить, — лицемерил Олежа Валерич, хитровато сощурившись. Он элегантно откинулся назад, как бы разглядывая собеседника от сандалий, надетых на носки, до длинных седых волос.

— Завтра же приду к вам в школу, чтобы взять индивидуальное интервью! — сказал он.

Во всем облике нового своего знакомого Изиль Лелюдович сразу же почувствовал пытливый ум, неукротимую энергию и расчетливость в каждом слове и движении. Через полчаса директор Огрызко забыл об окружающих его людях и веселье и тихо говорил о самом главном — о войне, о России, об Америке и Европе. О продавшихся украинцах, отрабатывающих свои тридцать серебряников перед пришедшей к власти «хунтой» Яценюка—Турчинова и неонацистами из «Правого сектора».

— Внимание! Хватит уже про войну! Первый тост по обычаю за… — взяв на себя обязанности тамады, начала Лана Дмитрина, но её прервал Рыжий жох,

— Во! Гляньте! Чучело огородное идёт!

У калитки появился МарТин в сопровождении своего Дэд-Натана. На МарТине был свадебный, сильно изъеденный молью полосатый костюм Натаныча. Не совсем ясна международная традиция — годами беречь свои свадебные наряды, изредка доставая их из шкафа или сундука, любоваться и даже примерять их перед зеркалом, если они остаются впору… Вот и веселый костюм Натаныча, состоящий из расклешенных брюк и пиджака с большим треугольным воротником, явно великоватый для МарТина, не был исключением. Превратившись в некий раритет, он провисел на вешалке более сорока лет!

Сам Натаныч постарался вырядиться «элегантно», по-жигански, что ли, правда, у него это не очень получилось. Опираясь на батожок (ревматизм суставов не давал покоя), поджарый, с кепкой-хулиганкой на макушке, в цветастой рубашке с короткими рукавами, в синих спортивных штанах с тремя полосками по бокам и в мягких шевровых сапогах, он выглядел несуразно. МарТин держал в руках большую, как он её сам называл — весёлую — метлу, к хворостинкам которой он приклеил много разноцветных бантиков и цветочков, вырезанных из бумаги. Выглядело это крайне трогательно.

— У монгола зовсим крыша поехала… — констатировала Вика.

— Только все пчелы разлетелись, и они нарисовались, хрен сотрёшь, — с досадой в голосе заявила Людон, прикладывая к опухшей шее мокрое полотенце, — Эти жиды знают, когда трэбо приходить.

— А его-то нафига позвали?! — поинтересовалась прокурорша Ромакова. — Да еще дед этот его, алконафт-гинпотизёр! У маво сына свадьба здесь, а не одесские маски-шоу!

— Да ладно тоби! — успокоил Кузьма, окурив на всякий случай МарТина с Натанычем. — Вспомни нашу свадьбу! Юродивых всегда на праздники звали.

— Да прекратите вы уже! — не стерпел Шарип Ахмедович, — Что набросились на людей? Чем они вас-то хуже?

— Это я позвала, — заявила Анна. — Он будет все на видеокамеру снимать! Понятно? И не обижайте его и его деда! МарТин, иди сюда!

— Только рядом з нами йэтих чучел не сажайте! — взмолилась травмированная невеста и, злобно глянув на Шарипа Ахмедовича, подумала: «Йшов би ти краще зі своїми Кадыровскями чеченцями на барикади воювати, а не всяких тут чучел захищати!»

Словно прочитав мысленное послание Вики, учитель английского ответил ей взглядом, означавшим: «Тут и без меня чеченский спецназ может объявиться на каждом клочке земли, а я свою работу в другом деле вижу».

Натаныч протянул подарочный конверт с деньгами жениху:

— Эх, Гена, всё что нам даётся даром, лучше-таки брать деньгами.

Генка заглянул в конверт, радостно улыбнулся и передал его Вике. Та, в свою очередь, тоже посмотрела на содержимое конверта и быстренько, свернув его пополам, засунула в бюстгальтер.

Кстати, деньги, собранные Натанычем для подарка, были сняты не с Ощадбанковской карточки бабы Зои: на тот момент в Безславинске были закрыты все банки и ювелирные магазины — «до урегулирования ситуации», да и мародеры бесчинствовали, грабили всё что ни попадя. Натанычу пришлось обойти не один двор с просьбой одолжить хоть сколько-нибудь, дабы не упасть в грязь лицом перед молодоженами. Вот такой был человек Натаныч.

— А чо? Пусть кино снимает, заодно деньжат сэкономим. Сколько нам в ЗАГСе за съёмку предлагали? — напряг память Генка, — Три косаря?

МарТин с широкой улыбкой на лице подошел к молодоженам, вручил метлу жениху и сказал по-английски:

— May every day of your life together be worse than the next!

На лицах многих присутствующих появилась большая печать непонимания.

— Слышь, Вахлон, а ты не понял, чо он проболакал щас? — спросил Генка.

— Ммм… Тугева форева! — недолго думая выдал Вахлон и опрокинул рюмку.

— Вообще-то, он пожелал: пусть каждый день вашей совместной жизни будет хуже, чем следующий, — перевела Анна, которую тут же заметил Вахлон. Тонкая, гибкая, разряженная по-журнальному, русая, она не походила ни на одну из рыжих «толстопятых» безславинских девок. Большие разноцветные глаза, обрамленные длинными черными ресницами. Взглянет — и, кажется, брызнут из них голубые и зеленые лучи. Он не мог отвести взгляда. И в его хитрых глазах читалось: «Тебя-то, хохлушечка, я сегодня и отымею»!

Анна тоже заметила его и не удержалась от улыбки, ещё больше подзадорив Вахлона.

Отложив в сторону аудиоаппаратуры дымарь, Кузьма налил себе самогонки и поинтересовался:

— Чогось я не зрозумів в натурі. Ти, МарТын, моєму синуле, що там побажав-то?

— Кузьма, от вашей пошлости со мной оргазм случится! Шо бы мне такое пожелали на свадьбе, то сейчас я бы загорал на Майяме! — не сдержался Натаныч, выбирая себе место поудобнее.

— А ты, швондер психический, воще пей вон и помалкивай! — грубила Степанида Владимировна.

— Шо за манэры? Мадам, ви где воспитывались? И, кстати: «Из праха создан сын человеческий, и в прах он обратится». Отчего же, в таком случае, нам-таки не пить в промежутке? — спокойно ретировался Натаныч и, увидев участкового, поздоровался:

— Доброго вам дня, Ван Геныч! Шо свеженького в уголовном кодэксэ?

Тот лишь кивнул в ответ, скорчив недовольную рожу.

— Да нормуль всё! Спасибо тебе, монгол. Давай свой веник и иди, садись вон туда со своим дедом, — распоряжался Генка на правах виновника сего торжества. — Мы тебя не обидим. Натаныч, веди своего монгола туда вон…

— заливалась Лана Дмитрина.

— Короче, подарок лично от меня такой… — неожиданно громко прервал всех Изиль Лелюдович.

— За молодых!!! Горько!!! — не дав директору Огрызко презентовать подарок, крикнул Вахлон, выпил и стал дирижировать, призывая гостей присоединиться к его традиционному тосту. Призыв сработал, и все хором подхватили «Горько! Горько! Горько!».

Кузьма захмелел от горилки, от радости, переполнявшей отцовское его сердце. Нарядный, в новеньком бежевом английском пиджаке поверх праздничной украинской рубахи-косоворотки, в наутюженных кофейных брюках и крокодиловых ботинках «инспектор» — подарок жены на пятидесятилетие — он тоже был красив сегодня. И кричал вместе со всеми «Гірко! Гірко! Гірко!»

Молодые сцепились в объятиях, МарТин включил видеокамеру, а Рыжий жох взорвал петарду. Грохот от взрыва принёс неожиданный эффект: Вика укусила Генку за язык, да так сильно, что тот подпрыгнул стрекозлом и завыл белугой, а прокурорша Степанида Владимировна поперхнулась горилкой, и Кузьма принялся стучать ей по спине. Начался всеобщий переполох. Первыми под стол кинулись «донецкие корреспонденты», кто-то закричал: «Нацгвардия атакует!», «Караул!», «Мама!», «Бандеровцы!», «Тикай!»

— Та хватит вам паникувати! Це Рудий жох петарду висадив! — утихомиривала народ Вика. На пороге особняка появилась удивленная морда Айдара. «Что они здесь вытворяют?! Не дадут спокойно покемарить на любимом диване…» — подумал дог и улегся на прежнее место у ступенек, чтобы не пропустить очередного значимого события.

Наконец разобрались, что к чему, выдохнули, расселись по местам и продолжили свой местечковый «Пир во время чумы».

— Внимание! — не мог угомониться директор школы и грозно продолжил: — Вот лично мой подарок! Получите!

На этот раз все притихли, и он вручил Генке красиво упакованный свёрток. Жених принялся разворачивать с веселыми словами:

— Тяжеленькое что-то. Золотой слиток, поди?

— Почти угадал! — съехидничал Изиль Лелюдович.

У Гены в руках оказался обычный кирпич с надписью «Дорогой мой бывший ученик Гена и дорогая Вика, с Бракосочетанием!», с другого бока было сказано: «Первый кирпич семейного счастья, в фундамент ячейки общества». Генка в недоумении брякнул:

— Гвоздец и вообще полный здынк.

— Храните его до золотой свадьбы, и он превратится в слиток золота! — посоветовал директор и уселся обратно на стул.

— Лучше бы он уже прям щас превратился, — пожелала прокурорша.

— Надеюсь, це був последний оригинальний подарок, — предположила сквозь зубы невеста. В тот же миг старлей Ябунин тяжело встал, подмигнул Людону и сказал:

— А вот и нет! Не последний. У меня, к примеру, есть подарок лично для невесты! Для тебя, Викуся!

— Господи Исусови! А це що таке?! — изумилась Вика, увидев в руках представителя закона «ежовые рукавицы».

— Держи, Виктория, будущего мужа в ежовых рукавицах! — напутствовал он её. Сами же «ежовые рукавицы» представляли из себя обычные строительные рукавицы, проколотые изнутри мебельными гвоздями со шляпкой, а снаружи выглядели как пародия на ёжика. Вике подарок явно не понравился, но намек пришёлся по вкусу:

— Я з ним разберусь, ежели що!

— А что ежели що? — не понял Генка.

— А вот когда що будет — тогда и узнаешь що! Понял у меня, що?!

— А теперь букет кидай! — отвлекая от сына невестку, распорядилась прокурорша Ромакова. — По обычаю полагается!

Тут опять началась сутолока, поднялся галдёж, девушек оттеснили от Вики, и они пёстрой нарядной стайкой метались вокруг праздничного стола. Лана Дмитрина второпях вразумляла Анну: растягивала меха гармошки и кричала на ухо про какой-то древний обычай, который, дескать, заключается в том, что если первой поймаешь букет, то удачно выйдешь замуж за хорошего парня, причём именно тогда, когда сама пожелаешь.

— Смерть как жить-то страшно! Смерть как хочется выпить сегодня с вами! — неожиданно прорвало худую, костлявую бабёнку, хранившую до этого момента долгое молчание. Её поддержал работник прокуратуры, бабенка осушила стакан до дна.

— Ты бы шел лучше в школу, Шарип Ахмедович, — тихо обратился к учителю английского языка Изиль Лелюдович, — подежурь сегодня, а то мало ли что эти ополченцы начудят там у нас. Без присмотра им никак нельзя…

Шарип Ахмедович дожевал куриный пирожок, остограмился и, не привлекая внимания к своей скромной персоне, ретировался.

Вика повернулась спиной к столу, присела и со всей дури через спину запулила букет, который, пролетев совсем немного, застрял над столом в сетке для украшений. Подпитые претендентки на букет полезли за ним прямо по столу, задевая ногами выпивку и разносолы. Анна тоже вскочила на стол и приняла участие в погоне за букетом, но было очевидно, что делала она это скорее ради смеха, ради забавы и дурачества, а не из-за самого букета. Она хулиганила, подталкивая разновозрастных претенденток за заветным букетом невесты. Неожиданно для всех на стол взгромоздилась Лана Дмитрина, за которой запрыгнул и дог Айдар, а вслед за ним полез и МарТин, не до конца понимавший сути этой кутерьмы. Физручка поскользнулась на чьём-то недоеденном помидоре и полетела со стола прямо на невесту, сшибла ту с ног, и в результате их общего падения у Вики оказался разбит нос и порвано свадебное платье. МарТин в восторге! Он оседлал Айдара и почувствовал себя ковбоем на родео! Это просто триллер или вестерн, а не репортаж о тихой деревенской жизни.

— Караул! — сиреной завыла прокурорша Ромакова. — Монгол, слезь немедля с моего Айдара! Генка, сними монгола!

Рыжий жох схватил чей-то бокал, глотнул, шампанское дерзко защипало в носу, слезой ударило в глаза, и он откинул в сторону бокал, да так, что тот угодил прямо в трёхъярусную вазу с фруктами, повалив ее набок — фрукты весело рассыпались по столу и по земле.

— Квиздипец сука какой-то! А не свадьба!

Вот так грубо выражаясь, Вика вскочила, пнула Лану Дмитрину и, озверев от злости, яростно забралась на стол, растолкала всех соискательниц, подпрыгнула и сама сорвала букет. Анна заливисто смеялась и прятала лицо в ладонях, тщетно стараясь скрыть своё веселье, а МарТин верхом на доге хохотал не прячась, не стесняясь! Ведь где ещё такое увидишь? И Анна, ох, эта Анна, как же сильно она ему нравилась, буквально светилась — в отличие ото всех, кто её окружал на тот момент. МарТин явно видел свет, исходивший от неё, и быстро начали всплывать в памяти его любимые слова:

— «Вечером всех остальных оловянных солдатиков, кроме него одного, водворили в коробку, и люди в доме легли спать. А игрушки сами стали играть — и в гости, и в войну, и в бал. Оловянные солдатики ворошились в коробке — ведь им тоже хотелось играть, — да не могли поднять крышку. Щелкунчик кувыркался, грифель плясал по доске. Поднялся такой шум и гам, что канарейка проснулась да как засвистит, и не просто, а стихами! Не трогались с места только оловянный солдатик да танцовщица. Она по-прежнему стояла на одном носке, протянув руки вперед, а он браво стоял на своей единственной ноге и не сводил с нее глаз».

Все гости перевоплотились в воображении МарТина в сказочных персонажей, и даже пасхальный кролик DurenBell, показывавший миру свои два здоровенных зуба, исключительно подходил на роль щелкунчика. Ему только не хватало красной униформы и нижнего ряда зубов!

Вдруг послышался нарастающий гул вертолетного двигателя. Гости и хозяева разом притихли, глядя в небо, затаились в ожидании. Некоторые предпочли спрятаться туда, куда интуиция подсказывала да глаза глядели. Айдар выскочил из-под МарТина и забрался под стол.

И вот над крышами домов появился военный вертолёт, из окошка которого попеременно вылетали пачки белых листовок, которые мгновенно превращались в стаи белокрылых птиц, разлетавшихся по округе Безславинска и медленно садящихся куда придётся. Люди облегченно выдохнули, дед Кузьма неудачно пошутил:

— Всё веселье мы с жинкой для вас организовали, шановний гости, и этот листопад тоже!

Во двор попадали несколько листовок с разным содержанием и на двух языках — русском и украинском. Например, на одних листовках красовался текст Женевских соглашений от 17 апреля. Другие были с яростными призывами разжигания межнациональной, межконфессиональной и межродовой розни.

— Вылезай оттуда, мой хороший, мой люби-имый, — нежно говорила с догом Степанида Владимировна, за ошейник вытягивая кобеля из-под стола, — Пойдем, я тебе бабочку на шею надену, наряжу тебя тоже.

Айдар повиновался и отправился вслед за хозяйкой. Они вместе вошли в дом, подошли к камину, на котором лежала приготовленная черная бабочка, и точно так же, как тогда, пять лет назад в поздний зимний вечер, Айдар посмотрел на прокуроршу страстными глазами…

В огромном особняке Ромакова была наедине с годовалым Айдаром — муж, сын и сестра уехали на побывку к родственникам в деревню. Приняв ванну, она подошла к камину, чтобы зажечь свечи — хотелось устроить себе романтический вечер с задёрнутыми шторами, с бутылкой подарочного коньяка напротив домашнего кинотеатра. На Ромаковой был только укороченный шелковый халат.

Виляя жестким хвостом, Айдар подошел совсем близко и обнюхал немолодую женщину, давно не имевшую секса. Затем посмотрел в глаза хозяйке своим страстным взглядом, демонстрировавшим не только преданность, но и желание…

— Ты что это? — слегка возмутилась прокурорша.

Кобель ещё сильнее замахал хвостом, принялся заигрывать с хозяйкой, причём эта новая «игра» сильно отличалась от обычной, типа «Апорт, Айдарчик!» или «Барьер!» через лежачего во дворе Кузьму…

— Ах! — испуганно шарахнулась в сторону Ромакова. — Ну ты даёшь… Так разрыв сердца получить можно! Совсем сдурел?

Затем взбудораженная непристойным поведением дога прокурорша налила себе две полных рюмки коньяка и выпила их залпом одну за другой. Уселась в кресло, включила плазменный телевизор, положила нога на ногу и покосилась на Айдара, грациозно возлегшего прямо у кресла.

Дог неотрывно смотрел на хозяйку, она же делала вид, что глядит на большущий экран, хотя сама то и дело косилась на кобеля. Рядом с креслом на журнальном столике стоял коньяк и всё те же две рюмки, которые прокурорша наполнила еще раз и так же скоро опорожнила.

«Так вот что она имела в виду, когда говорила, что полгода приручала Айдарчика к шалостям…» — думала Ромакова, вспоминая слова бывшей хозяйки дога, которая славилась всевозможными похабными похождениями и на несколько лет была осуждена Степанидой Владимировной за изнасилование несовершеннолетнего цыганёнка.

Странное чувство овладевало женщиной, давно лишенной мужского внимания — хотелось попробовать то, о чем она знала только понаслышке. Пришлось налить и выпить в третий раз! И ещё, как назло, по телевизору шел какой-то эротический фильм о влюбленной паре на необитаемом острове.

«Да черт с ним! Все равно никто не узнает!» — подумала прокурорша и расставила ноги.

— Айдар! Айдарчик, иди ко мне…

И дог повиновался, втянул носом аромат хозяйки и от восторга сладко рыкнул. Резко встал, сделал два шага…

Ромакова от наслаждения извивалась, как беременная ящерица на сковородке. Глаза Ромаковой были полны страха и безграничного желания: «Боже, что я творю?.. Но и, Боже, как же приятно!».

Так продолжалось недолго, пока сексуально-голодная женщина не взвыла подобно белуге.

Коньяк бурлил в крови, желания извращений принимали реальные воплощения.

Прокурорша подумала: «Господи, я трахаюсь с собакой…»

Её осоловевшие глаза поднялись вверх и уперлись в свет горящей лампадки иконостаса, много лет назад организованного ею в красном углу каминного зала.

В отличие от домашнего кинотеатра домашний иконостас прокурорши Ромаковой был ручной работы, из драгоценных металлов. Пространство дома позволяло установить большие иконы. Деисусный чин состоял из отдельных икон, выполненных в одном стиле, образовывавших вместе триптих.

Одноглазый Кузьма не раз возмущался: «Що ти городиш тут свої ікони золоті та діамантові? Думаєш, врятуєшся так? Думаєш, що місце собі в раю купиш? Храм треба в душі будувати, а у тебе там порожнеча!».

Его всевластная жена отвечала, переиначивая на свой лад слова священника: «Дом является продолжением храма! Дом — это прежде всего Храм, а потом уже семейный очаг! В доме звучит молитва, спасающая семью! В доме существует Церковь! Моя церковь! Семейная! И не богохуль мне тут! Не мешай молиться!».

Итак, голая, стоя на четвереньках с огромным догом на спине, Степанида Владимировна или «Ваша честь», как к ней обращались последние пятнадцать лет, мутным взглядом посмотрела на центральную икону триптиха Святая Троица, прошептала: «Прости, Господи»… И опустила голову вниз, закрыла сумасброженные глаза.

«М-м-м! Любимый! Мне так хорошо с тобой…» — донеслось из динамиков плазменного телевизора, «О-о-х! А-а-а! Мать моя женщина…» — вторила Ромакова признаниям главной героини фильма.

От избытка чувств бывшая судья потеряла сознание…

Когда она очнулась, то её голова уже лежала на полу, хотя ноги были по-прежнему согнуты в коленях и она стояла на них с высоко задранным задом…

Эх, посмотрела бы на эту сцену управа Безславинска, милиционеры, осужденные Ромаковой граждане, соседи, да и просто ротозеи.

Степанида Владимировна и Айдар… Спонтанно-двусмысленная «шалость»… Страсть… Прокурорша отлично понимала, что всё случившееся, без чего она уже не могла обходиться, это «дело», которое полюбила она — держать в себе напряженные, ежечасные тайные мысли от каждого живого существа, — самое важное, самое радостное и самое трепетное из всех дел, какие могут быть на свете. И у неё это отлично получалось! В течение пяти лет никто даже не догадывался обо всех её «шалостях»…

Фотографироваться будем?! — пробасила припудренная прокурорша, появившись на пороге своего особняка вместе с Айдаром, шею которого украшала размашистая черная бабочка.

Тем временем, пока народ был увлечен изучением пропагандистского содержания листовок и обсуждением вопросов насущных, Вахлон пропел: «Листья смутные над городом кружатся…» — и подсел к Анне. Подсел совсем близко, не скрывая своего намерения, и, попросту говоря, начал её кадрить.

Всех своих поклонников — а их было немало — Анна будто окатывала ледяным душем: играла с ними, как кошка с мышкой, оставаясь при этом неприступной и деликатной. Это непростая задача, особенно при общении с подростками-сверстниками, но Анне это удавалось так легко, словно она окончила какие-то специальные курсы по правильному обращению с противоположным полом.

Кроме всего прочего Анна, делала всё возможное, чтобы ни в чём не походить на своих подружек и просто местных девиц. Даже чисто внешне. Ходила с художественным беспорядком на голове, или, как говорила её бабушка, как «лохмушка растрепанная», не красилась, не пользовалась духами, передвигалась по Отрежке и всей округе на мужском велосипеде в длинных черных или белых платьях, носила странные ботинки Dr.Martens. Гордо оглядывала всех своими разноцветными глазами. Короче, была инопланетянкой Энни в обычном провинциальном городишке Безславинск.

Так вот, эта особенность Анны вдобавок к её неприступности вызвала у мотоциклиста Вахлона двойной интерес, и он реально начал её кадрить. Кадрить — слово-то какое, резкое, будто выстрел. Чудён жаргон русского языка, всем нам известно, что «кадрить» — значит ухаживать за девушкой с явным расчётом на интимные отношения, но, судя по жёсткости слова, можно предположить, что и ухаживание само будет не трогательным и романтичным, а скорее резким и крайне напористым.

Предположим, что слово «кадрить» произошло от названия танца — кадриль, то есть — приглашать на танец, а уже потом — в значении «ухаживать». Но сколько бы мы не использовали вариантов данного значения: клеить, кадрить, снимать, завлекать, цеплять, увлекать, кружить голову и так далее, смысл останется всегда одним — пришёл, увидел, совратил. Вот и озабоченного Вахлона не покидала мысль о совращении провинциальной простушки, каковой ему поначалу показалась Анна.

— Чем увлекаешься? Какие планы на будущее? — интересовался Вахлон, изображая из себя «центрового мачо».

— Увлекаюсь танцами, хочу поступить в питерскую Академию танца.

— В питерскую? — удивился Вахлон. — Да ладно!

— А что? Что в этом особенного?

— Ничего. Я думал, у вас и свои академии имеются.

— Имеются, но я хочу уехать в Россию, а после — в Америку. Тебе это тоже странным кажется?

— Неа, вовсе не кажется. Круто как бы, вот и всё. Правильный выбор. Значит, ты любительница подрыгаться под гликодин?

— Извини, под что? — не поняла Анна и нахмурила брови — ей не понравилось слово «подрыгаться», оно как-то оскверняло её любовь к самому танцу. Кроме прочего, Анне не понравились отёчные глаза Вахлона. «Он точно на чём-то сидит», — подумала она, подразумевая не крепкий чай или пиво, а нечто «помоднее», от чего обычно у людей начинаются галлюцинации.

— Ну, гликодин — это лекарство такое… Короче, не важно. А когда поступать-то собираешься?

— Этим летом. Ну а если не получится, то в следующем году.

— А чем весь этот год заниматься думаешь?

— Буду готовиться к поступлению.

— Класс! Слушай, а давай за знакомство накатим чуток, — предложил Вахлон и, не дожидаясь ответа девушки, наполнил её бокал домашним вином из графина, а себе налил горилки з перцем. Анна пригубила, сделала пару глотков, ведь она пришла на свадьбу не только с потаенной целью, но и повеселиться, почему бы и не выпить вина?

МарТин, не спускавший мечтательных глаз с Анны, вдруг помрачнел. Причиной беспокойства стал её новоиспеченный ухажер. МарТин почувствовал, что незнакомый донжуан опасен. Принято считать, что там, где есть парень и девушка, непременно будет и ревность. Только сама ревность, как и причины, её вызываемые, не всегда носят один и тот же характер. В случае с МарТином можно было сказать, что он ревновал, но причина возникновения его ревности была несколько иная. Не чувство собственности по отношению к Анне, не неуверенность в собственных силах или неверное толкование сложившихся обстоятельств, и даже не боязнь перейти в разряд брошенных не служили основанием для его страха.

Анна, его дорогая и любимая всем сердцем Энни, может пострадать. Именно это необъяснимое предчувствие МарТина заставило его волноваться и пробудило в нём сильную затаённую ревность, готовую превратиться в цунами и разрушить всё на своём пути.

— Хлеб на ноги ставит, а вино — валит, — перегнувшись через стол, МарТин чётко по-русски отчеканил любимую бабушкину поговорку и погрозил кулаком Вахлону. И в этот момент Анне показалось, что она никогда не видела его таким раньше.

— Эй, МарТин! Ты что? С тобой всё в порядке? — поинтересовалась она по-английски.

— А это ещё что за сопля противотанковая? — ухмыльнулся Вахлон.

— Всё нормально, — пояснила Анна, — это мой одноклассник, он англичанин и по-русски практически не понимает. Он не принесёт никому никакого вреда.

— Я чувствую себя прекрасно! — отвечал по-английски МарТин. — Но я переживаю за тебя! Не надо пить вино — это вредно.

— МарТин, я сама знаю, что мне делать и что мне пить. Тебя позвали снимать на видеокамеру свадьбу, вот и занимайся этим, — указала МарТину Анна и продолжила уже по-русски, обращаясь к Вахлону: — Он переживает, что я пью вино. Не обращай внимания.

— Да было бы на кого обращать. Просто не по-кайфу, что какой-то деблан в рожу кулаки суёт.

— Он не деблан, — встала на защиту Анна, — просто он немного не такой как мы, вот и всё.

— Ну, тогда тысячу вурдалаков ему под одеяло! — съязвил Вахлон, налил себе ещё горилки, чокнулся о бокал Анны и выпил, резко откинув назад голову.

— Сам-то ты чем занимаешься? — спросила Анна, разглядывая то Вахлонину татуировку на предплечье в виде грубой надписи «Fuck Them All», к тому моменту он уже снял с себя мотоциклетную куртку и сидел в одной майке, то ярко мелированные, подстриженные ёжиком волосы.

— Я это… — он побренчал в воздухе пятерней. — Диджею в ночном клубе! «Дикий F» называется, в общем.

— Понятно, — сказала она, уловив нотку лукавства.

— Короче, Анюта, следующая будет на… — обнажая кипенно-белые зубы, Вахлон собрался уже было предложить выпить на брудершафт, как вдруг МарТин, всё время ревниво ловивший взгляд Анны, бросился вокруг стола и, в мгновение ока оказавшись рядом с девушкой своей мечты, схватил графин с вином и плотно прижал его к своей груди.

Вахлон оборвал предложение на полуслове и встал из-за стола. Подойдя впритык к МарТину, он злобно посмотрел на него из-под бровей, затем грозно приказал:

— Слышь ты, долбоящер, поставь обратно!

МарТин съежился — с ним редко так разговаривали и он, естественно, не знал, как реагировать на поведение чужака.

— Поставь на стол и не мешай нам, — по-английски попросила Анна, и МарТин повиновался, но тут же замкнулся и подумал: «Если Энни просит не мешать ей, то значит, что ей хорошо с этим парнем. Значит, что ей нравится сидеть и пить с ним вино. А я-то подумал, что он, как тот злой тролль из табакерки, может причинить Энни вред…». Затем МарТин отошел в сторону и, чтобы немного отвлечься от своих тяжёлых мыслей, принялся снимать на видеокамеру Лану Дмитрину, которая обняла молодого стеснительного парня и пела свои любимые частушки:

На мониторе видеокамеры Лана Дмитрина походила на Фрекен Бок — «домомучительницу» из советского мультфильма «Малыш и Карлсон». МарТин очень любил этот мультик, который ему частенько показывала мама в детстве, и сейчас он, глядя на физрука Верходурову, подумал: «Вот сниму смешной фильм про этот городок, и покажут его по телевизору, и Энни увидит его и будет мною гордиться, а не стесняться меня!»

— Вот он-то нам и понадобится, — тихо произнёс Олежа Валерич, обращаясь к «нестриженому пуделю», и указал глазами на МарТина так, словно он собирался устроить групповую оргию грядущей ночью. Не сговариваясь, «донецкие корреспонденты» одновременно посмотрели с загадочным видом на подарочного кролика DurenBell. В их глазах читалось ожидание чего-то очень важного для них самих и, возможно, для всех жителей округи. Они оба походили скорее на охотников, поджидавших свою жертву в засаде, чем на журналистов, рвущихся в центр боевых действий.

— Давайте выпьем за Украинский Черноморский флот! — предложил Генка, встал по стойке смирно и поднял рюмку выше головы. Изрядно потрепанная Вика, потирая багровый фингал на лбу, упрекнула:

— Ти б ще тост за коровник на нашей свадьбе предложил! Кстати, а от тебя-то я подарочка так и не бачила! Помнишь, що я у тебя на свадьбу просила?

— Ну, помню. Сапоги зимние…

— Итальяньски! — вызывающе и одновременно гордо, освежила память своего мужа модница Вика. — Червони! Високи!

— Тоже мне, нашла чего просить! Лучше бы для дома чего… — посетовала Степанида Владимировна, набивая свой ненасытный рот квашеной капустой.

— Батя! Нукась! Тащи коромбель! — распорядился Генка. Кузьма ухмыльнулся, поднял палец, встряхнул хмельной головой и, балансируя на мысках, будто боясь разбудить кого-то чутко спавшего, засеменил в особняк, задев локтём по уху Вахлона.

— Мазафака, — выругался тот и потёр ухо.

— Вот клоуны! — Вика щурилась на них, горя кошачьими глазами.

— Племяш! — извинился Кузьма. — Не со зла!

— Да, ладно, дядь Кузьма, всё нормуль, — после Вахлон повернулся к Анне и продолжил:

— На чём это я? А! Вот! Короче, иду по Невскому и вижу — мне навстречу слон рулит!

— Живой слон? — удивилась Анна.

— Ну да…

— И что этот слон — был сам по себе или ведомый кем-то?

— Ну, не знаю, ведомый или нет, но он был в памперсах! Огромных таких! Прикинь! Там у нас круто! Столица, однако! Не то что здесь…

Анна улыбнулась, промолчала и, опустив ресницы, принялась катать на столе хлебный мякиш. Думать о том, что будет «там», в Питере, она не могла, но мысль о северной столице зажигала её…

Вахлон увлёкся, увидев интерес девушки к его, мягко выражаясь, брехне, и уже почувствовал себя коварным обольстителем, когда его брат Генка громогласно обратился к гостям:

— А сейчас будет для хлопцев соревнование! Готовы ловить подвязку моей невесты?

Особенно оживились холостые парни. Сама невеста, будучи хоть и нагловатой, но в глубине души по-девичьи застенчивой, приятно смутилась. Ведь её подвязка была декорирована красным бантиком из атласа и сердечком с надписью Love. Все, конечно же, знали про известную традицию, когда муж снимает кружевную свадебную подвязку с ноги своей новоиспеченной супруги и кидает её в толпу парней. Естественно, каждый холостяк хотел заполучить самую соблазнительную деталь свадебного наряда невесты.

Генка залез под платье, под общее улюлюканье повозился там некоторое время и наконец появился, держа в зубах не всеми ожидаемую подвязку, а женские кружевные трусики красного цвета. Те гости, что были постарше, возмутились, а те, кто помоложе, пришли в восторг!

— Вот я конь педальный! Перепутал, — извиняющимся голосом сказал жених. — Там у неё под юбкой такая темнотища и страшища — жуть! Ничего не видно!

— Генка з мамочки труси зняв! Дивитеся! Мамочка без трусив! — восторгался Рыжий жох. Вика схватилась руками за низ живота, пощупала — слава Богу, трусы на месте.

— Зовсим дурень! Суслик, а не мужик! — не могла успокоиться невеста, а её жених, оказывается, зажулил трусики невесты заранее и держал их в кармане брюк, а когда настал торжественный момент, он залез под платье и достал их из кармана. Вот такой шутник оказался Генка! Получив пистон от невесты, он огрёб следующий от матери:

— Этож где это тебя, сынок, такой хрени-то научили? В Морфлоте, штоли? Ты шутковать-то шуткуй, да меру знай!

Да кидай их уже! — крикнул Вахлон и присвистнул. Генка повиновался совету брата и запустил трусы вверх. И, конечно, они зацепились за навес в том же месте, где висел букет невесты. Теперь на стол кинулись парни, пытаясь заполучить оригинальный приз. Вот только сам Вахлон проигнорировал этот конкурс — он плотно занимался Анной, на плечо которой уже положил руку и весело щебетал ей на ухо всякую северностоличную дребедень.

— На стол больше не пущууууу!! — взвыла прокурорша и схватила за штаны одного из молодых парней.

Олежа Валерич взглянул на падающее за горизонт солнце, обернулся в сторону горланившей прокурорши и в мыслях стал яростно избивать её плетью. Он затащил здоровенную бабищу в подвал и, обзывая «тварью двужопой», бил её там до тех пор, пока она не превратилась в окровавленную тушу. А после уставший и вспотевший «корреспондент» поднялся на второй этаж, где в спальне его уже поджидал морячок Генка.

Запрокинув за голову руки, он лежал на широкой кровати поверх бархатного покрывала — абсолютно голый, в одной только бескозырке, — и безучастно смотрел в окно. Мысли его были где-то далеко. Глаза, устремленные на расплавленные солнцем крыши домов, тлевших, как большие костры, ничего там не видели. Казалось, он думал о несчастной безответной любви, сломавшей всю его жизнь…

Солнце уже зашло, когда Олежа Валерич тешил себя похотными думами о гомосексуальном совокуплении с Генкой.

— За Гену и Валеру… — заплетающимся языком декламировала Лана Дмитрина. Казалось, что она совершенно обезумела от самогонки, у многих гостей от её поведения уже трещала голова, особенно когда она подсаживалась к какому-нибудь мужичку и под баян орала свои частушки.

— Да Вика она, блин! Викой мою невесту звать! Бать, коромбель уже где?

Веселье начало принимать разгульный характер. Растроганно-счастливый дед Кузьма из большой бутыли подливал в стаканы, угощал жеманившихся женщин. Народ явно захмелел. Подвыпивший Изиль Лелюдович и его жена кричали молодым «горько». За столом сидела и младшая сестра прокурорши Ромаковой, кривая и немая Дуняша, сиявшая от праздничного возбуждения.

Отец Григорий, не спав всю ночь, отслужив утреннюю службу и прочитав отпевальную стихиру над погибшими, не отходил от Генки и всё нашептывал на ухо о сладости покаяния, о блудном сыне, кающемся грешнике…

Молодая черноглазая женщина из родни деда Кузьмы после первой же рюмки горилки затянула свадебную:

Хороши цветы весной, я люблю их день деньской.

Я смотрю во все глаза, ах, какая красота!

Ромашка белая, лепесточки нежные

Мне дороже всех цветов, ведь она — моя любовь!

Вика, а за ней девушки и женщины голосисто подхватили.

Степанида Владимировна, исполняя роль заботливой хозяйки, особенно ухаживала за «донецкими корреспондентами»:

— А вот окрошка моя, на всю округу славится! Я вместо кваса бражку лью, а вместо колбасы сало копченое добавляю и чесночка побольше, да сметанки, сметанки з перцем. Народ её «Пэрдунэц» прозвал! Уж очень хорошо кишки она чистит! Попробуйте, гости дорогие!

— Я окрошку не шибко люблю, она мне блевотину напоминает, — кривя лицо, пояснил «нестриженный пудель».

— Не поняла юмора, — удивилась прокурорша, услышав такое странное сравнение.

— А может, ему организьма не позволяет твоим Пэрдунэцом баловаться, — предположил находчивый дед Кузьма.

— Да это он пошутил! — вклинился Олежа Валерич. — Наливайте, хозяйка, свой Пэрдунэц! Наливайте до краёв! Прочистимся с удовольствием!

И уже шепотом, чтобы никто не слышал, добавил в ухо своему соседу:

— Совсем оху@л? Какая ещё блевотина? Русские и хохлы обожают окрошку! Болван!

Наконец Кузьма притащил под мышкой красную коробку, перевязанную бантом. Генка взял коробку у отца, подмигнул ему и вручил свой подарок невесте. Вика тотчас же вскрыла ленту, сняла крышку и достала высокий ботинок с каблуком для фигурного катания. И конечно, к ботинку было надёжно прикреплено лезвие конька — всё как полагается!

— А вот и мой подарок! — обратился Генка к гостям. — Я подумал: ну подарю ей сапоги, сносит их — и забудет, а это на всю жизнь останется! Память о свадьбе!

— Та ти що, идиот зовсим? — возмутилась шокированная Вика. — Я ж и кататися-те не умию!

— Не можешь — научим! Не хочешь — заставим! А будешь просто так ходить, без железяк, — век не сносишь!

— Та пишов ти! Козёл кривоногий! — не сдержалась Вика и со всей силы шибанула Генку бутылкой по лбу. Жених рухнул без сознания. Повезло Вике, что в тот момент её свекровь Степанида Владимировна отправилась на кухню за новой порцией своего фирменного «Пэрдунца», в противном случае невестка бы пала рядом с Генкой с как минимум выбитой челюстью — кулаки у прокурорши были подстать мужицким.

— Украинский черноморский флот медленно пошёл ко дну, — съязвил Вахлон.