Безславинск

При виде лакомства пёс так сильно закрутил хвостом, что МарТин подумал: «Сейчас пьёсик полетит вверх ногами, но цепь не даст ему далеко улететь, будка-то тяжелая. И тогда я отвяжу цепь, и он улетит в небо к звездам. Ему оттуда всё будет видно. И где сейчас Энни, пьёсик тоже увидит».

Пока благодарный пёс расправлялся с гусём, МарТин отстегнул цепь от ошейника, погладил пса по спине и направился к сараю. По-прежнему хотелось побыть одному, подальше от суеты и людских глаз.

Построен сарай был много лет назад и представлял собой многофункциональное сооружение. Пахло свежескошенным сеном, двери были распахнуты настежь, внутри стоял тракторный прицеп, и в ночи сарай напоминал не примитивный убогий хлев, каким он и был изначально, а скандинавскую конюшню девятого века с повозкой викингов. МарТин зашёл внутрь, осмотрелся. Наваленное кругом сено смахивало на морских разбойников или сказочных злых персонажей, притаившихся в ожидании очередной наивной жертвы. Он забрался в тракторный прицеп, увешанный лентами и цветами — молодожены попросили не снимать украшения ещё пару дней, хотели и завтра покататься по округе. Там в углу уже кто-то сидел, но это был не свирепый викинг или злой тролль, а скорее самый обычный человек. Загорелся огонёк курительной трубки, осветил нос, щёки, глаза, лоб, и МарТин узнал любимый облик отца.

У Гаррета, отца МарТина, была способность, которую сам он особенно ценил: он мог, как на киноплёнку, отчетливо фиксировать в памяти целые временные отрезки, запечатлевая всю картину в целом и в отдельности каждую деталь. Вряд ли это было врожденной способностью (детство, например, он помнил довольно смутно), скорее, это было профессиональным приобретением, ежедневной потребностью — четко помнить каждый пройденный шаг своей жизни. Ведь он рисовал Лондон по памяти, никогда не останавливаясь с мольбертом напротив старинного здания или парка, которые он особенно любил. Поздними вечерами, оставшись в своей мастерской один, он заваривал кофе, закуривал и, расположившись в кресле-качалке, начинал очередной «сеанс памяти», прокручивая события дня, предыдущие прогулки по городу, совершенные за несколько дней. Так он качался до тех пор, пока не останавливал свой «фильм» на каком-нибудь определённом здании или целой улице, и тогда приступал к наброскам.

В эти моменты МарТин любил подсматривать за своим отцом, который казался ему волшебником и великим мастером своего дела. «Ну почему я больше не могу подсматривать за папой? Почему не могу покачаться вместе с ним в его кресле?» — часто спрашивал сам себя МарТин. И сейчас, оказавшись в прицепе на сеновале, он имел массу вопросов, но начал с главного, который больше всего тревожил его на тот момент:

— Па, почему они так со мной? Я ведь такой же, как и все люди, только внешне чуть-чуть отличаюсь и родился в Лондоне. А то, что я никак не могу выучить русский язык… За это же нельзя меня ненавидеть! И Энни от меня убежала. Может, я просто неудачник?

Гаррет погладил сына по голове и сказал,

— Неудача не означает, что ты неудачник. Она означает, что успех еще впереди.

— Ты всегда меня успокаиваешь. Папочка, ты такой добрый.

— Я хочу видеть тебя сильным. Никогда не сдавайся и не предавай своих идеалов. Тогда все будет хорошо.

Помимо любви к творчеству, МарТин унаследовал и другую отцовскую черту — он не терпел предательство в любой, даже незначительной форме.

— Знаешь, пап, у меня такое ощущение, что я слишком сильно влюбился в Энни и предал вас всех.

— Как понять «предал»?

— Я думаю только о ней, готов бежать за ней куда угодно, она меня отвергает, а я ещё больше хочу её видеть. И я ничего не могу с этим поделать. Я даже не помню, когда писал и звонил тёте Линде в последний раз. Я ведь мог, мог найти возможность связаться с ней, но я этого не делал, думал только об Энни — днём и ночью. Теперь я понимаю, почему и ты ко мне так давно не приходил… Я прав? Вспомнил о тебе только тогда, когда мне подарили видеокамеру. Я как тот парень, который предал отца и брата из-за девушки.

— Какой парень?

— Ты же сам читал мне книжку про отца, который убил сына за то, что тот влюбился и предал всех-всех на свете. Не помнишь?

— Ах, это! Тарас Бульба звали того человека. Но, сынок, там было все иначе. Сын Тараса, молодой казак, полюбил дочь своего врага, врага своего отечества. Ради этой любви он был готов на все: скакал в бой против своих же, готов был убить брата, товарищей, отца. Ему нет оправдания. Твоя же любовь не такая.

— Я не знаю, какая моя любовь, но мне кажется, что я могу пойти на всё ради Энни. Даже на преступление. Даже на…

— Знаю, насколько это непростое чувство. Насколько оно затмевает сознание. И ты уже видишь мир совсем по-другому.

— Но я не хочу, как тот молодой казак, стать трусливым предателем или преступником из-за своей любви.

— МарТин, если любовь настоящая, она не делает человека трусом, предателем или коварным преступником. Она делает его выше всей этой низости. Что же касается молодого казака, то пойми, что и такую всепоглощающую любовь, которая обрушилась на него, тоже нельзя не уважать. Надо иметь огромное мужество, чтобы ради любви согласиться оставить все: дом, родных, друзей, отчизну. В финале он поступил как настоящий мужчина, погиб за любимую женщину. Осознавая свою вину, он умер молча, прошептав лишь имя любимой. И Тарас Бульба убил его не за любовь. Так что не сравнивай себя с тем литературным героем. Просто оставайся тем, кто ты есть на самом деле. Главное в любви — это не сама любовь, а то, на что ты можешь пойти ради этой любви, не причиняя никому никакого зла, конечно же. Ведь любовь и зло — понятия несовместимые.

— Спасибо тебе, — прошептал МарТин, который постоянно путался в своих новых чувствах. — Мне так нравится этот твой халат.

— Я являюсь тебе таким, каким ты хочешь меня видеть. Так что можешь мои наряды выбирать сам! И даже образы!

— Как это?

— А вот так, — подморгнув, сказал Гаррет и перевоплотился в образ самого МарТина. Сам же МарТин так удивился, что потерял дар речи. Ему не нравилась своя внешность, а тут на тебе! Ещё один!

— Я живу не в физическом земном мире, а в мире параллельном, где отсутствует материя, и поэтому могу являться в твоё подсознание кем захочу, ну или кем ты захочешь меня видеть.

— Тогда, приходи ко мне лучше в образе папы, в потрепанном халате, а то мне так сильно его не хватает, — совсем тихо прошептал охваченный тоскливыми воспоминаниями МарТин. Он не мог говорить больше. До боли закусив губу, он закрыл лицо руками и так сидел не менее минуты, потом лёг на замызганный пол прицепа. И без видимой для себя самого связи со всем, что происходило недавно в его жизни, не открывая глаз, сказал:

— Хороший фрукт арбуз. Ты ешь, ты пьешь и умываешь лицо…

Громко пели полуночные петухи. Капли дождя всё напористее барабанили по рубероидной крыше сарая. Становилось ветрено, ворота сарая заскрипели, задвигались. Тяжело, медленно раскатился гром над слиянием двух рек, Собачеевкой и Татаркой. За кустами смородины послышались голоса, немного погодя в сарай заскочили беззаботные, слегка пьяные и мокрые Анна и Вахлон. Последнему удалось развеселить девушку и упросить её «просто прогуляться по деревне». МарТин замер, притаился, будто его застигли за каким-то очень противозаконным действием. Повернувшись в сторону угла, где сидел его отец, МарТин обнаружил, что его и след простыл. Ни Вахлон, ни Анна не заметили в полумраке ночи присутствия МарТина, о котором говорили перед тем, как зайти в сарай.

— Даже не верится, что этот долбоящер нарисовал картину во всю стену.

— Что ты его все время каким-то долбоящером обзываешь?

— Эт я так, любя, хотя не понимаю тех мамаш, которые оставляют таких детей. Они ж не живут, а только мучаются да всех вокруг напрягают.

— А что бы ты сделал, если бы узнал, что у твоей жены должен родиться ребенок-Даун?

— Аборт и никаких соплей!

— Ну а если бы она уже родила ребенка с этим синдромом, что тогда?

— Тогда отдал бы его в специнтернат какой-нибудь, пусть там с такими же, как сам, и живет.

— Как у тебя всё просто…

— Хорошо, а ты бы как поступила?

Анна хотела было ответить, но передумала. Она уже задавала себе этот вопрос раньше, когда МарТина привели в их класс и он стал учиться вместе со всеми. Но, ни тогда, ни сейчас у неё не было однозначного ответа. Слишком сложно говорить о том, чего сам не пережил. Чего сам никогда не касался.

— Давай сменим тему, — предложила она и передернула плечами, мурашки пробежали по ее влажной спине.

Выходец из северной столицы наигранно глубоко вздохнул и начал форсировать свои отношения с объектом вожделения. Вахлон пару раз крутанулся вокруг собственной оси, подошёл сзади, обнял девушку и томно замурлыкал:

— Анюсь, замерзла? Иди ко мне, я тебя согрею…

У МарТина перехватило дыхание, он забился в угол прицепа и смотрел беспомощно, как птица с перебитыми крыльями, а Вахлон принялся прижиматься к груди Анны и даже попытался дотронуться до неё.

— Эй! Ты что это? — резко высвободившись из объятий, возмутилась наша героиня.

— Анюсь, ну ты чего? Я же просто приласкать тебя хотел. Что здесь особенного? Давай, иди ко мне!

— Прости, но я так не хочу и не нужны мне никакие ласки, — пятясь к стене сарая, отчеканила Анна.

— Ну, ты чего, Анюсик? Я же реально влюбился в тебя с первого взгляда! Отвечаю! Ты не такая дебилка, как все здесь!

— Ты тоже не такой, как все здесь, но давай не будем… И не трожь меня больше, пожалуйста.

Возникла пауза. Вахлон задумался, закурил, сделал несколько глубоких затяжек, потушил сигарету о край прицепа, затем зло спросил:

— Ты что, думаешь, я загибаю, что влюбился? Наврал, что помогу? Я же сказал, что помогу тебе поступить в эту Академию танцев, помогу устроиться в Питере — значит, так и будет. Ты что, не веришь? Я за свои слова отвечаю!

— Да нет, верю, но… Не могу.

— Слышь, да хорош из себя целку ломать! Я знаю, что вы здесь на Украине все, как кошки, с двенадцати лет трахаетесь!

Анну такое заявление словно громом поразило:

— Да ты что несешь?! Ты просто пьяный! Это же безбожно!

— Да ладно тебе понтоваться! Божно-безбожно… И никакой я не пьяный! Иди сюда, красотка!

Его домогательства приняли грубые, неоправданно низкие и во многом пошлые формы. Вахлон бесцеремонно притянул к себе Анну за руку и попытался залезть под юбку. Анна, стиснув зубы, оттолкнула городского «ухажера». Тогда тот с ещё большей яростью набросился на девушку, пытаясь насильным путём получить то, что обычно дают исключительно при взаимной симпатии и страсти по отношению друг к другу. С её головы слетел венок из полевых цветов. Анна не поддалась, он рванул за лямку — бюстгальтер порвался, жадным ртом вцепился в шею и, поставив засосы, попытался завалить молча и отчаянно сопротивлявшуюся девушку! Господи, как же стыдно в тот момент было Анне, именно стыдно: за себя, за этого пьяного петербуржца, за этот сарай, за Отрежку, за Безславинск и за всю Вселенную сразу. МарТин впал в оцепенение. Его словно загипнотизировали — хотел пошевелить рукой, ногой или пальцем, но не мог, будто внутри образовался некий жесткий каркас, а снаружи его покрыли ледяной оболочкой, не дававшей возможности даже вздохнуть. Только глаза могли двигаться, наблюдать весь этот ужас, ведь прямо в нескольких шагах от него насиловали Анну, и он ничего не мог поделать. Даже представить себе такое страшно, не то что оказаться на месте нашего героя.

«Что же я такой трус?! Ведь только что сказал папе, что готов пойти ради своей любви на любой поступок, а сам даже пошелохнуться не могу! Почему я такой урод?!»

Вдруг внутри Анны сработала какая-то внутренняя пружина самозащиты, и она со всей мощью своих натренированных танцами ног шибанула Вахлона коленом по, прошу прощения, яйцам! Он сразу обмяк и свернулся в клубок, прошипев: «Плоскодонка факова». Боль была настолько сильной, что теперь он, как и МарТин, пришедший в ещё большее изумление от увиденного, даже не мог пошевелиться.

Анна стремительно выскочила из сарая и убежала прочь.

Так прошла минута или три, точно не известно, и Вахлон с трудом поднялся на ноги. Закурил. Выдохнул едкий дым и сказал в пустоту:

— Целка хренова! Мотоболезнь страшножопая…

Не докурив сигарету до конца, Вахлон бросил бычок в сено и ушел. Сено начало тлеть, после раздался тихий хлопок, и оно вспыхнуло желтым пламенем, начался пожар. Пламя прыгало и перекидывалось с одной соломинки на другую с такой скоростью, что МарТин не успевал следить. Уже по всем углам бешено закрутились языки пламени, взлетали к крыше яркие вспышки, будто огненные голуби. МарТину показалось, что огонь охватил весь мир, всю вселенную. Стало очень страшно и тяжко дышать.

Из угла прицепа, где совсем недавно сидел отец МарТина, послышался его тихий, но очень разборчивый голос:

— Беги, МарТин! Беги!

Превозмогая себя, МарТин спрыгнул с прицепа, уронил видеокамеру, подскочил к венку Анны, схватил его и бросился наружу. Оказавшись на расстоянии метров десяти, он остановился, повернулся и уверенно сказал:

— Нет, я тебя там не брошу.

К сараю было уже опасно даже подходить. Внутри бушевал самый настоящий пожар. Пробившись сквозь рубероид, яркие языки пламени взлетали к ночному небу. МарТин кинулся внутрь, упал на четвереньки, заполз под прицеп и схватил видеокамеру, крышка от объектива, пристегнутая к ручке шнурком, загорелась и быстро превратилась в съежившийся кусок пластмассы. Было очень жарко и очень страшно.

— «Вдруг, по милости ли тролля, или от сквозняка, окно как распахнется, и солдатик как полетит вниз головой с третьего этажа! Это был ужасный полет», — крутилось в голове нашего героя.

Пламя уже гудело, завывало раскаленной дымной метелицей. В углу с шипением горели мешки с комбикормом, наваленные кучей, горел дощатый пол, огонь неумолимо приближался к прицепу. МарТин, подобно затравленному зверю, рванул обратно к выходу, огонь уже захватил всё вокруг, и с крыши пошел едкий запах горящего рубероида, закапали черные капли смолы. Выскочив из сарая, МарТин упал на сырую землю и пополз прочь, плотно прижимая к груди спасенную видеокамеру и увядающий венок. Из-за забора высунулась взъерошенная голова Рыжего жоха, юрким взглядом оценив обстановку, голова громко и пронзительно закричала, повторяя одно и то же по нескольку раз:

— Монгол сарай пидпалив! Монгол сарай пидпалив!..

В Безславинске ударили в набат по двум причинам — воровство и пожар. Черно-багровое пламя полыхало в Отрежке. Отцу Григорию показалось, будто огонь сразу охватил несколько домов и подбирается к его приходу.

— Пожар! Прихожане! Пожарище!

Впотьмах какой-то здоровенный мужик ударился о воротину и что есть силы заревел:

— Спасайте храм Божий!

Из хаты напротив церкви выскочили двое с вёдрами, свадебные гости, те, что были ещё на ногах, кинулись к сараю первыми. Кузьма с баянистом наперегонки бежали к колодцу. Кто-то уже снимал с пожарного щита, расположенного на пересечении двух улиц, багор и лопату, а после сыпал в конусное красное ведро песок.

Жена священника Анисия с неприбранными волосами, в домашних тапочках и халате, с иконой Божьей матери бежала к пожарищу и все время твердила:

— Матушка неопалимая, спаси, сохрани…

В отличие от своего мужа, она ещё не знала о пропаже икон, церковной утвари и служке Илии с дочерью.

Вокруг сарая было светло как днём. Блестела от огня новёхонькая сетка рабицы на заборе вокруг теплицы. Четко вырисовывались знакомые контуры трактора, стоявшего недалеко от сарая, угадывался цвет металлочерепицы на крыше соседнего кирпичного дома.

Баба Зоя только было собралась идти на свадьбу за внуком и мужем, как в хату с расширенными от испуга глазами вбежала Степанида Владимировна:

— Беги! Твой Мартын пожар учинил!

Сильно перепугавшаяся баба Зоя, с трудом передвигаясь на костылях, крестясь и заикаясь, спросила:

— К-какой пожар? Что с-случилось? П-помилуй Господи!

Она набросила на голову платок и всунула ногу в короткий резиновый сапог.

— Сарай он поджёг наш! Трактор участкового тама! Да бежим уже!

От волнения баба Зоя споткнулась о порог и едва не упала с крыльца — её вовремя поддержала прокурорша. После, вцепившись друг в дружку, они кинулись к пылавшему вовсю сараю.

На недавно заклеенных скотчем стеклах окон вспыхивали грозные отблески пожарища.

Держась за ушибленный затылок, участковый инспектор Ябунин бежал огородами, чтобы срезать путь. Не успел он с великим трудом перелезть через очередной забор, как услышал частые удары колокола на звонище.

Ябунин И. Г. понял, что это звонил отец Григорий, и облегченно вздохнул. Он ждал, что сейчас из домов будут выскакивать полуодетые люди и побегут на пожар. Но Отрежка, как и весь Безславинск, точно вымерла. И даже светившиеся до этого окна во многих домах вдруг потемнели: казалось, хозяева, услышав тревожный набатный зов, нарочно потушили огни и притаились.

Продираясь сквозь кусты, выйдя на улицу Скотобазная, участковый инспектор подошёл к большому кирпичному дому с высоким фундаментом и, с трудом дотянувшись до рамы, застучал по ней кулаком.

За высоким забором двора залилась хриплым лаем, заходила на дыбах, звеня цепью, собака.

— Пожа-а-ар! — не переставая стучать, прокричал старлей Ябунин.

Но дом не подавал никаких признаков жизни, хотя обостренное чутьё представителя власти подсказывало, что его слышат.

Участковый инспектор, держась за сердце и дыша со свистом, бросился к хате напротив, но и там повторилось то же самое. Еле мерцавший в глубине хаты огонек ночника погас, лишь только Ябунин застучал в оконное стекло.

А набатный колокол всё захлебывался и захлебывался медным призывным воплем.

— Да чтоб вы все передохли, буржуи недобитые! — участковый инспектор не выдержал и снова побежал.

У одного из домов он услышал голоса нескольких человек, прижавшихся к калитке ворот. Участковый подался к ним. Но люди тотчас же пропали, а калитка захлопнулась. И во дворе стало до жути тихо.

— Пожар… Выходи… — Ябунин не докончил фразы, как над его головой просвистело полено и запуталось в кустах у дороги. В два прыжка участковый подскочил к воротам и надавил на калитку плечом. Но, закрытая на засов, она не поддалась.

Стиснув зубы, старлей забарабанил в полотнище ворот:

— А ну, отворяй!

За воротами он услышал поспешный топот ног, хруст плетня, чье-то приглушенное ругательство, и потом всё смолкло. Ябунин, трясясь от гнева и ярости, снова побежал, но теперь он уже не кричал и не стучал в окна.

Лишь только увидел он горящий сарай, осевший одним углом, будто вросший в землю, и стоящий рядом целый и невредимый трактор, как возбуждённое состояние его прошло. Всё в нем пришло в равновесие, в спокойную уверенность. Поскольку ни к сараю, ни к прицепу, горевшему внутри, он не имел ровно никакого отношения. А вот трактор, купленный им два года назад и исправно приносящий ежемесячный доход (участковый инспектор сдавал его в аренду безславинцам для личных нужд), был цел и невредим.

Всем в Отрежке было ясно, что горит сарай деда Кузьмы, в котором участковый Ябунин хранит свой трактор. Прицеп принадлежал Кузьме, и они на пару с участковым занимались столь простым, но, относительно безславинских мерок, выгодным бизнесом — сдачей в аренду сельхозтехники. Вот и прибежали на тушение пожара лишь гости со свадьбы да ещё несколько случайных жителей, а остальные затаились и равнодушно ждали, когда рухнет сарай Кузьмы и одновременно с ним его бизнес на пару с местным участковым. Да и потом, за последнее время после постоянных артобстрелов уже столько было этих пожаров, что хотелось не пойти хотя бы на один из них.

Замученный изжогой участковый инспектор многое видел за годы службы в Безславинске, видел чужое горя, чужие проблемы, к которым он, как правило, относился с должностным безразличием, а иногда и с умышленным злорадством, но страшное показное презрение к нему самому и к его имуществу возмущало его до глубины души.

— Я вам теперь устрою весёлую жизнь! Падлы! — пообещал он неизвестно кому неизвестно какую жизнь и смачно выругался, да так, что чуть не поперхнулся от собственной злобы и желчи.

И будто услышав угрозу участкового, словно испугавшись его возмездия, безславинцы поочередно начали выходить из своих домов. Наконец к сараю Кузьмы побежали люди. Но, конечно, не страх перед представителем закона стал причиной людского участия — это набатный звон срывал их с постели и гнал на тушение пожара. Это страх перед всепожирающим огнём, готовым вот-вот перекинуться на соседние дома и превратить их за считанные часы в обугленные останки, вынудил людей выскочить из домов.

— Гори-и-им! — вырвался чей-то голос в дальнем конце улицы.

Сам Кузьма со своим сыном давно уже работал, обнаженный по пояс, от жара и дымовой копоти пот заливал ему лицо. Генка, весь измазанный в саже, от лакированных ботинок до опаленных волос, кому-то что-то кричал, сверкал белыми зубами. В возбуждении они словно протрезвели и не чувствовали усталости — ведь спасали своё имущество.

Кто-то из мужиков приказал рубить смежные с сараем заборы и раскидывать их на стороны. Народ кинулся за топорами. Женщин с ведрами и молодых парней заставили лезть на крыши близстоящих домов и заливать сыпавшиеся искры. От пожарища люди казались расплавленными, готовыми вспыхнуть каждую минуту.

Улии деда Кузьмы, его миниатюрная пасека, стоявшая вплотную к сараю, была полностью разорена и затоптана. Пчелы, напуганные огнём, хаотично разлетелись кто куда…

Матушка Анисия опустилась на обочину дороги и молила, чтобы огонь не пошел в ширину, не перекинулся на соседние постройки.

— Монгол жгёт зажиточных! Кого следующего подпалит? — раздавались чьи-то пьяные возгласы. Кому-то было жутко, кому-то весело в ту июньскую жаркую ночь.

У пожарища шумел народ. Но, несмотря на то, что в конечном итоге тушить пожар прибежала чуть ли не вся Отрежка, сарай вместе с прицепом сгорел дотла. Сам же виновник вышеописанной трагедии полулежал на втором этаже особняка прокурорши Ромаковой в «местечковом джакузи», поливал свои гениталии прохладной водой, то и дело повторял: «Вот овца-то целкообразная, ну и трахайся со своим долбоящером, а не с таким пацаном, как я!».

МарТин так и просидел всё время на земле, глядя на то, как люди борются со стихией. В глазах его метались отблески пожарища. В какой-то момент он хотел заснять это на видеокамеру, но почему-то передумал, о чём после не раз пожалел. Он очнулся только тогда, когда баба Зоя с широко открытым ртом, задохнувшаяся от бега на костылях, крепко обняла его:

— Мартынушка мой! Живой!

Последним прибежал на пожар хмельной Натаныч, мокрый от пота, с прилипшими ко лбу волосами и заляпанными очками. Он кинулся к МарТину и жене, крикнул им одно только слово: «Господя!», и, задохнувшись от быстрого бега, бессильно сел рядом с ними на землю.

Ночь окончательно заглушила мычание коров, ржание жеребят, крики жителей Безславинска, тушивших пожар. Низкий туман, перемешавшись с едким дымом, окутал реку и приречные луга. Золотой бровью изогнулся ущербный месяц. Желтые звезды на небе, как высыпавшие на луговину пушистые гусята, теплились далеким светом. В глубине черного леса таинственно и жутко кричала неведомая одинокая ночная птица.

Выдоенные коровы разбрелись в разные стороны. Некоторые из них паслись рядом с Анной, а она всё ещё лежала в сырой траве на лугу, подрагивая не то от холода, не то от рыданий. Одна из нетелей совсем близко подошла к ней, жадно хватая сочную траву. Учуяв девушку, телка, фыркнув, отпрянула в сторону. Анна ещё плотнее прижалась к земле.

— А ну, пошла! Разфыркалась тут, окаянная!

Сама не зная, сколько времени прошло, она, окончательно продрогнув и наплакавшись, встала и побрела домой. Бабушка, наверняка, прослышав про пожар, переволновалась до чёртиков.