Безславинск

На самом подъезде к Безславинску на небольшом пригорке разместилась бензозаправка. На ее территории круглогодично пахло машинным маслом и бензином. Работала автозаправочная станция от случая к случаю — владелец боялся взлететь на небо вместе со всем горючим во время очередного обстрела окрестностей городка.

— Трэбо заправиться, а то эдак не доедем, — оповестил своего сослуживца санитар-водитель интернатской машины. Затем лихо выкрутил руль, остановился у бензоколонки, вышел наружу.

МарТин, за всё время пути внимательно всматривавшийся в каждый фрагмент картинки, мелькавшей за окошком, искал глазами Энни. Энни нигде не было, МарТин отвернулся от окошка.

Сколько тревожных дум проносилось в голове на фоне волнующего ожидания прибытия в интернат! Сколько образов рисовалось ему! Что его там ждёт? Когда он теперь увидит Энни? Когда увидит Бэб-Заю и Дэд-Натана? Когда увидит маму?

— Кстати, она же привезла новый мобильник! — вскрикнул МарТин. — Я ведь могу позвонить ей! Я теперь всем могу позвонить! И тёте Линде! Как она там поживает в Лондоне?

МарТин принялся рыться в рюкзаке. Он быстро нашел коробку с новым телефоном. Включил: «Класс! Работает! Но где же сим-карта? Эх, мама-мама! Забыла купить самое главное. Ну, ничего, мне бы теперь только до интерната добраться, и я всем сразу же позвоню! Скорее бы уже наступил заход солнца!».

Тем временем на бензоколонку заехал автомобиль, внутри которого находились Линда и диакон Сергий. Они проделали долгий путь, остановившись всего три раза: первый, чтобы справить нужду, второй, чтобы перекусить в придорожном кафе, третий, чтобы диакон смог пару-тройку часов поспать на заднем сидении.

Священник остановил свою машину прямо напротив интернатского автомобиля, глубоко выдохнул со словами:

— Слава Богу! Добрались, наконец-то.

Линда и диакон вышли вместе на улицу, он отправился оплачивать бензин, она отошла немного в сторону, начала делать круговые движения руками и приседать, уж больно затекло все тело от многочасового неподвижного сидения в кресле.

Линда приседала, и странное ощущение овладевало ею всё больше и больше. С высоты пригорка смотрела она на полуденный Безславинск, опоясанный блокпостами, с дымящимися крышами нескольких домов, думала: «Неужели Киев действительно применяет запрещенное оружие против мирных жителей? Неужели журналисты говорят правду об использовании фосфорных боеприпасов, заражающих местность и вызывающих тяжкие заболевания? Скорее бы забрать МарТина из этого ада! Где ты сейчас, МарТин? В каком именно доме? А может, прячешься на речке вон у той излучины? Или вон в том лесочке? Где же ты, МарТин?»

— Господи, дай мне силы утешать, а не быть утешаемой, понимать, а не быть понятой, любить, а не быть любимой. Ибо когда отдаем — получаем мы и, прощая, обретаем себе прощение, — тихо сказала Линда и неожиданно для себя самой вспомнила один из самых трагичных дней в её жизни — день смерти брата.

Тогда, осенним солнечным днём, МарТин пришел раньше из школы и застал её и Ализу, только что вернувшихся из госпиталя, с очень печальными и заплаканными лицами.

— Мамочка, что случилось? Почему вы такие грустные?

— МарТин, — опередила Ализу тетя Линда, — твоя мама расстроена, потому что Гаррет был вынужден уехать в длительную командировку на…

— Южный полюс. Папа улетел в Антарктиду, — подсказала Ализа и все ненадолго замерли. Первым очнулся МарТин:

— Ух ты! Клёво! — он достал мобильный телефон и попытался позвонить отцу, но автоматический оператор сотовой связи сообщил ему, что номер вызываемого абонента временно недоступен.

Линда, смиренная женщина, сдержанная, как и многие британцы, во многом и даже в том, что касалось смерти родного брата, обняла своего племянника, прижала к себе и через его голову смотрела в погасшие глаза Ализы. Их поведение было хладнокровным, распускать нюни и лить слезы на виду у МарТина, было категорически запрещено, поскольку его слабое сердце, безумно любившее отца, могло не перенести такого неожиданного удара.

Ализа так же, как и ее свояченица, держалась стойко и невозмутимо, и только когда пришла ночь, она уткнулась в подушку и по-настоящему разрыдалась.

Только на следующее утро она смогла как-то объяснить своему сыну «непредвиденную командировку» её почившего от обширного инфаркта мужа.

— Так вот, представь себе, что там, где на Южном полюсе летают всякие самолёты-вертолёты, пингвины так сильно задирают голову на звук, что некоторые из них возьмут да и брякнутся на спину, без надежды встать самостоятельно.

— Что же делать? — искренне разволновался Мартин.

— Их надо переворачивать, иначе они умрут. И вот для этих целей существуют переворачиватели пингвинов! Представь себе! После каждого взлёта или посадки они ходят вокруг аэродрома и ставят бедных пингвинов на ноги. Очень редкая и вместе с тем одна из самых-самых добрых профессий в мире. Согласен?

— То есть, ты хочешь сказать, что папа полетел на Южный полюс, чтобы переворачивать пингвинов?

— Ну да, и у него будет самая распрекрасная работа на свете.

— А мы сможем полететь к нему, чтобы помогать? — хотел знать доверчивый МарТин.

— В принципе, можно, только ты же знаешь, что я не переношу холод… — сказав единственную правдивую фразу за то утро, Ализа уединилась в ванной комнате, откуда не выходила до самого вечера.

Похороны Линда устроила по самым настоящим английским традициям. Всё было на высоком уровне — кроме убивавшейся от невосполнимой потери Ализы, никто лишний раз не нервничал, не переживал и тем более не видел самого покойника после смерти. Линда всё организовала таким образом, чтобы скоропостижный уход Гаррета из жизни не был для родственников и друзей столь ужасным, а осталось впечатление, что любимый многими художник просто уехал и больше не вернется, потому что его никто не видел мертвым. Благодаря Линде он остался в памяти живым и здоровым.

Море открыток с соболезнованиями и не меньшее море цветов пришло ото всех, кто когда-либо знал Гаррета. На саму церемонию похорон, проходившую в тихой обстановке в специальном траурном зале при закрытых дверях и закрытом гробе, увешанном цветами, пришло немного народу, и Ализу, оставившую МарТина у соседей, это даже порадовало — меньше разговоров и соболезнований. Священник прочел молебен, огласил желание покойного и некролог. Потом он объявил, что по ирландской традиции тело будет похоронено, а не сожжено, согласно канонам англиканской церкви. Так же по прижизненному оригинальному желанию Гаррета вместе с его телом в гроб положили дорогую бутылку ирландского виски Jameson Rarest Vintage Reserve и его мобильный телефон — «Вдруг очнусь в гробу и сразу позвоню жене и сыну, а пока они будут добираться до кладбища, выпью хорошего виски!».

Собравшиеся почтили память минутой молчания и спели христианскую песню. Затем все отправились обедать в паб, предварительно заказанный Линдой для этой церемонии. Уже там, в пабе, вокруг шведского стола, состоявшего из легкой закуски и выпивки, собралось много разных людей, пришедших почтить память Гаррета. Друзья и родственники умершего делились воспоминаниями, припоминали забавные истории из жизни Гаррета. Толька Ализа сторонилась всех и раньше всех собравшихся уехала домой, где, усевшись в кресло с поджатыми ногами, тихо плакала, плакала, плакала…

Прошло немало времени, прежде чем МарТину рассказали всю правду о смерти его отца, а до того момента Линда ежедневно и по нескольку раз переписывалась с ним через Интернет от имени Гаррета. И даже смонтировала несколько снимков, на которых её почивший брат поднимает арктических пингвинов…

Узнав истинную причину исчезновения отца, МарТин сильно разволновался, упал в обморок и долгое время не мог оставаться наедине с самим собой. И всё время лились безудержные слёзы…

Ализа пыталась успокаивать его, но у неё это плохо получалось, поскольку она и сама нестерпимо скучала по Гаррету.

Тогда Линда, на тот момент серьезно увлекавшаяся биоцентризмом (доказательством существования жизни после смерти), объяснила МарТину, что смерть является иллюзией, которую создает наше сознание.

— Видишь ли, МарТин, смерти как таковой нет. Просто после того, что мы называем «смертью», человек переходит в параллельный мир. Наша жизнь похожа на многолетнее растение, которое всегда возвращается, чтобы снова зацвести в мультивселенной.

— Как это — «зацвести»? Я не совсем понимаю.

— В физике давно существует теория о бесконечном числе Вселенных с различными вариациями ситуаций и людей. Все, что может случиться у нас на Земле и на других планетах, уже где-то происходит, а значит, смерть не может существовать в принципе.

— Всё, что было, будет снова? А всё, что будет, уже было?

— Ты прав, МарТин. Так что твой папа по-прежнему жив, но только живет он теперь не в Лондоне, и не в Антарктиде, а на какой-нибудь другой планете.

— На какой? Как она называется? И её видно на небе?

— Этого не знает никто из землян, поскольку это и есть самая великая тайна нашего существования.

— А мой папа сможет хотя бы ненадолго вернуться из другого параллельного мира обратно сюда?

— Этого я не знаю. Быть может, когда-то и сможет. Почему нет?

Не прошло и месяца после этого задушевного разговора, как к МарТину пришел его отец и с тех пор уже никогда не покидал его, являлся к своему сыну чаще, чем многие живые родители приходят к своим чадам.

Громко завелась машина с красным крестом на боковой дверце. Дернувшись пару раз, выехала с бензозаправки, кренясь на правый бок. Под колесами упруго зашуршал бетон шоссе, набирая скорость, машина дрожала, ввинчивалась в сиреневый воздушный поток. Позади на весь горизонт раскинулась необъятная, задымленная, угловато-ломанная панорама Безславинска. Ничего не подозревающая Линда, сама того не зная, проводила уставшим взглядом интернатский автомобиль, увозивший в своей утробе её племянника.

Ну почему МарТин ни разу так и не посмотрел в окошко? Почему не почувствовал, что в нескольких шагах от него в лице его тётки находится всеобщее спасение, спасение для всего того, что так ему дорого и даже священно? И почему именно теперь к нему не пришел его отец? Где же в этот момент был Гаррет, так сильно любивший своего сына и свою единственную сестру? На все эти вопросы не будет ответа. Ответа не знает никто из живых людей.

Поскольку это и был тот самый случай, когда самым обидным было осознание того, что человеку явно не под силу бороться с её величеством Судьбой.

спросил диакон Линду, «любовавшуюся» Безславинском, над которым наперекор всем последним событиям выгнулась красивая радуга.

— Серж, я думаю, что это, наверное, тот храм, про который мне рассказывал МарТин, когда у нас была возможность созваниваться, — сказала она, указав на возвышавшуюся колокольню в центре Безславинска. Но её предположение было ошибочным, МарТин писал о церкви в Отрежке.

— Давай заберём МарТина, зайдем все вместе, и попросим благословения у Господа Бога на наше правое дело, и поставим свечи за здравие всех близких и родных ныне живущих и за упокой всех почивших. Обычай у нас такой…

— Была ведь когда-то Великая Российская империя, а что стало? — посетовала Линда, плохо разбиравшаяся в политике.

— Империя?! — возмутился диакон, которому будто наступили на больную мозоль. — Какие у варваров империи? Кацапская Орда! Империи имели просвещенные народы, несущие свет знаний! Как, например, Великобритания! Или Франция! А что могла Московия, в которой первый университет-то появился на два века позже после учреждения Киево-Могилянской и Острожской академий! Мы уже тогда готовили национальные кадры! А они… — и, перейдя с английского языка на украинский, добавил зло, перекрестившись три раза: — з своєю великою и могутньою пидоРашскою мовою, хай здохнуть вси, як собаки погани!

Несколько удивлённо Линда посмотрела на буквально взорвавшегося диакона и подумала: «Правильно говорят в Индии: хочешь узнать человека — тогда задень его. Человек — это сосуд. Чем наполнен, то и начнет выплескиваться из него, когда его заденешь…», затем вслух добавила:

— Знаешь, Серж, я за последний год пересмотрела столько всякой информации о событиях в Украине, особенно здесь, на Донбассе, что уже не знаю, кому и верить. Каждая сторона по-своему права, и каждая пытается чего-то добиться любой ценой. Но не слишком ли дорога эта цена?

Диакон повернул к Линде пылающее лицо, внимательно посмотрел в её проницательные серые глаза и всё понял:

«Знает, сучка, что во мне кипит всё сейчас… И как же она мне омерзительна со своими бабскими домогательствами!»

— Цена не важна! Важен результат!

— Ты священник, Божий человек, а говоришь, будто об игре на рулетке. Люди гибнут сотнями, тысячами!

С трудом сдерживая свой гнев, диакон напрягся и покраснел.

Покраснел пунцово и жарко, как никогда не краснел: ему невыносимо стало, что не может он изменить ход истории, стоя вот здесь перед сумасбродной ирландкой у вонючей бензоколонки.

— Мы не можем просчитать нашего Господа Бога и что ему реально от нас нужно! И если он забирает людей каждую секунду тысячами, то значит мы, созданные по образу и подобию Его лишь помогаем Ему в его провидение! — был неумолим «сердобольный» диакон, совсем недавно дравший свою глотку на митинге в Киеве нацистскими лозунгами в компании невменяемых бандеровцев: «Москаляку на гиляку!», «Ввести санкции против России!» или «Россия должна стать кладбищем…».

Наверное, когда-то такие же лозунги выкрикивали священники Униатской церкви, созданной поляками в 1596 году на основании так называемой Брестской Унии, для окатоличивания русского населения на оккупированных Западнорусских землях.

Прошло время, поляки и австрийцы, старавшиеся заставить русских людей считать себя украинцами, решили навязать вместо русского языка искусственный язык и искусственную письменность. Изобретателем этого был Кулиш, но даже он возмущался действиями австрийских властей, которые изо всех сил пытались навязать украинский сепаратизм. Русским людям вбивали в голову, что они не русские, а украинцы, и что Россия и русские им, украинцам, — враги…

Выходит, что украинский народ был сформирован поляками, венграми и австрийцами из русского населения путём навязывания русским людям католичества и нового, украинского языка.

И как бы не заблуждался в своих агрессивных взглядах диакон Сергий, желающий отправить «Москаляку на гиляку!», и как бы сильно он не размахивал факелом в числе многотысячного сброда украинских националистов, которые подобно сатанистам шатались по улицам Киева в честь дня рождения Бандеры, но русское население — это коренные земли русского народа!

Придется диакону, постоянно цитировавшему, как и многие украинцы, фашиста Бандеру: «Жизнь надо прожить так, чтобы москали боялись тебя еще несколько поколений», откровенно признать и то, что «украинский вопрос» и сама украинская нация специально созданы западом, Ватиканом, Польшей, Австро-Венгрией с целью отколоть от России большую часть русского народа и русской земли. Для киевского священнослужителя и его соратников важно уяснить, что мы, — Русские, Украинцы, Белорусы, — есть ОДИН РАЗДЕЛЕННЫЙ РУССКИЙ НАРОД.

Так и хочется крикнуть: «Эх, Серега Дацюк, где ж твоя вера? Что ж ты с этими выродками связался да против веры нашей пошел?».