Безславинск

Глава 36 Илия, Милуша и Николай Чудотворец

В погребе было темно и сыро. Слышались выстрелы, взрывы. Сколько прошло времени в заточении, Милуша понять не могла. С неё сняли путы, теперь она могла свободно двигаться, если такое вообще было возможно в тесном погребе. Милуша разорвала на себе платье, на ощупь перебинтовала голову Илии.

Некоторые считают, что свобода — это наличие у человека возможности выбора. Милуша же, лишенная элементарной свободы передвижения, в тот момент впервые в жизни осознала, насколько дорога она эта свобода, даже в самых её мельчайших проявлениях. И ещё ей было страшно, чрезвычайно страшно находиться в неведении.

Начала читать «Отче Наш», но неожиданно остановилась, вспомнила давнишний рассказ своего отца и тихо, едва шевеля губами, начала воспроизводить его по памяти:

— Да, братья мои, народ наш страшно изуродован духовно из-за утех да празднований личного мирского лицемерия. Помнится, молодой я тогда был и к вере имел отношение косвенное, зато и грехами был неискушен. Старший брат мой, дай Бог ему здоровья, взял меня с собой по осени на охоту. Выехали мы большим количеством народа и намного дней. Брат по дороге всё время говаривал: «Завалить зверя — половина дела. Вторая половина — грамотно его разделать и правильно съесть». Не думал я в пути об ужасах, меня поджидающих. Смотрел на лес осенний да нарадоваться красоте нашей российской не мог. По приезду на место мужики быстро распределились, кому куда встать, а кому кого гнать. Мы-то с братом на дичь пошли, а остальные на кабана. Метким стрелком мой брат оказался. Сразу селезня подстрелил, да не насмерть, а ранил лишь. И птица несмышлёная упала на землю рядом с нами, но вместо того, чтобы спасаться бегством от убивцев своих, она к ногам нашим бросилась, крылья растопырив и защиты ища. Здесь-то брат мой и прикончил селезня прикладом ружейным. Тяжело мне стало от такой охоты, а он оборачивается да говорит: «Потроха, брат, от дичи — самый ценный продукт», — после чего, держа селезня за голову, пошёл в камыши улыбаясь.

Весь вечер тогда у меня перед глазами птица несмышлёная стояла, и лишь пред рассветом я заснуть сподобился. А на следующий день на лося пошли мужики, ну и мы с братом тоже. Не хотел я с ними идти, видит Бог, не хотел, да делать было нечего — молодой потому что, вот и боялся, что засмеять могут. Лосей тогда по лесам много водилось, поэтому не пришлось долго ждать. Почти сразу одного здоровенного и двух поменьше с карабинов подстрелили. Потом и лосиху с лосёнком кончили, но лосёнка-то мой брат ранил сперва, а когда остальные догнали его, хроменького, то уже и добили. Он несмышлёный ещё совсем был: всё от матери отходить не хотел, за что жизнию и поплатился. А я стоял к дереву прислонившись, и чувствовал как рассудка от жалости лишаюсь. Словно кару Божью тогда принял. Лосей-то в одном месте обычно разделывают, вот и принялись мужики подтягивать их туда, где самый здоровенный самец лежал. И когда мимо меня УАЗ проезжал, то гляжу, а сзади лосиху с её лосёнком верёвкой за задние ноги к бамперу привязали. Они горемыки по земле волочатся, и так получилось, что обнялись ногами передними, словно от страха прячась или прощаясь навсегда, а мужики-то, Богом забытые, идут рядом и похваляются, кто кого подстрелил. Не сдержался я в тот час грешный от картины такой, и полились у меня слёзы градом. И показалось мне тогда, что ушла благодать Божия, вконец людей покинула…

В какой-то момент Милуше показалось, что отец перестал дышать и сердце его не бьется, тогда она стала судорожно рыться в мешках, лежавших повсюду. Казалось, вот-вот — и её собственное сердце остановится… Извлекла икону Николая Угодника Чудотворца, узнала её по окладу, поскольку часто к ней подходила в церкви, молилась перед ней, прикладывалась губами, протирала каждый день…

Поставив икону прямо на голову отца, со слезами на глазах она зашептала:

— О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, тёплый наш заступниче, и везде в скорбех помощниче, помози отцу моему, грешному и унылому, в настощем житии, умоли Господа Бога…

Так читала она снова и снова, прося Николая Чудотворца об исцелении своего отца горемычного.

Вдруг он вздрогнул, задышал, откинул в сторону руку и, по-прежнему находясь в бессознательном состоянии, застонал от боли. Рука его была сильно повреждена, когда Илию спускали в подпол, в районе предплечья рука зацепила сильно выступающий из доски гвоздь, получилась глубокая рваная рана.

Милуша упала на грудь отца и зарыдала. Хотелось ей отдать в тот момент все, чтобы прекратить страдания, ниспосланные на их головы.

Единственное, что радовало — отец был жив, но состояние его оставляло желать лучшего. Он так ни разу и не пришел в себя после травмы головы. Сверху послышалась возня. Крышка медленно, пару раз падая, отворилась.

— Вылезайте… И тикайте отсюда… — послышался хриплый голос.

Милуша, сильно щурясь, выглянула. Это был белобрысый пацан, которого главарь банды оставил дежурить в контейнере с пистолетом Макарова в кобуре и мобильным телефоном в кармане.

Он слышал, как молилась Милуша, и по спине его бегали мурашки, а матушкин подарочный крестик дрожал на груди — жутко и страшно становилось за всё содеянное в последнее время. В какие-то моменты пацану казалось, что он вторит тихому голосу из погреба: «…Избавити нас воздушных мытарств и вечнаго мучения, да всегда прославляю Отца и Сына, и Святаго Духа, и твоё милостивное предстательство, ныне и присно, и во веки веков. Аминь…».

Когда пацан отправился за ближайший сарай справить нужду, его подстрелил меткий украинский снайпер, лихо прикончивший корову в самом начале этой истории.

Пуля, предназначавшаяся гениталиям, попала в живот. Рана была смертельной и, понимая это, пацан решил совершить напоследок благородный поступок — отпустить пленников.

Превозмогая себя и свои силы, Милуша вытащила из погреба бессознательного отца. К тому времени белобрысый пацан отдал концы со словами «Простите вы меня, Христа ради…», он лежал в луже крови у открытого подпола в позе эмбриона.

Милуша нашла среди вороха вещей плащ-палатку, перекатила на неё отца и по полю потащила его прочь от горы Кобачун. Прошло немало времени, прежде чем они достигли первых зданий Безславинска. Милуша дышала так, что легкие разрывались, были готовы выскочить наружу. Все колени и локти её кровоточили от множества ссадин и царапин. Когда тащила она отца своего, то было две цели: первая — добраться до города, до первой живой души, вторая — не забыть дорогу до тайника бандитов, чтобы вернуть назад всю церковную утварь и по-человечески похоронить белобрысого пацана…

Наконец она села на землю рядом с отцом, взяла его руку в свою и сказала:

— Ничего-ничего, папуль… Прорвемся… Уже самую малость осталось. Потерпи, родной!

И будто услышав единственную дочь, Илия прошептал, не открывая глаз: « Он простил меня… Простил за всё… Я видел своего отца, и он мне всё простил…».

Затем прибежали какие-то малознакомые люди, с криками «Служка! Служка с дочкой нашлися!» они потащили Илию в больницу, Милуша поплелась вслед за ними, держа под руку какую-то женщину, что-то бубня себе под нос.

Но отдельные её фразы слышались четко: «Только выживи… Только не умирай… Николай Чудотворец помоги ему…».