АСКЕТ

Ни галстук-бабочка, ни щегольской жилет с толку Адама Ильича не сбили. Больно уж цепкий взгляд, сканирующий. Мысленно профессор нарёк официанта «капитаном». Присваивать звания суетящимся вокруг него агентам госбезопасности вошло у Лабзина в привычку. Например, глаза седого пианиста, самозабвенно терзающего клавиши, чиркнули по лицу профессора всего раз. Опытный. Ясно — в чинах. Не ниже полковника. — Возьмите бараньи мозги, — скрывая досаду, промурлыкал официант. — Наше фирменное. — Да, да. — Лабзин вздрогнул. — Мозги… — Только сейчас он понял, что «капитан» высится над ним вот уж минут десять. — Жульен, будьте добры. У вас всегда был чудесный жульен. Сонечка очень любила. Официант одарил клиента ненавидящей улыбкой и двинулся выполнять заказ. Идя мимо бара, что-то шепнул бармену. Тот покосился на Адама Ильича. Официант кивнул. Лабзин криво усмехнулся. Страха он уже не испытывал. Лишь усталость. А ещё раздражение. Почему медлят? Какая-то китайская пытка. Взгляды, намёки, завуалированные угрозы… Бараньи мозги… Нет, милейший! Кто бы доверил Лабзину работающую на оборонку лабораторию, будь у него бараньи мозги. Его интеллект оценен по достоинству. Жаль, не теми. И если бы чуть раньше… — Приятного аппетита! — «Капитан» поставил перед профессором кокотницу. Адам Ильич втянул аромат грибов и сливочного соуса. Счастливо вздохнув, прикрыл глаза. Сквозь замысловатую россыпь джаза уловил долетевшее из прошлого добродушное ворчание. Сонечка была большой, пышной, как уютная перина. И всегда сердилась, когда он заказывал безбожно калорийный, но такой любимый женой жульен. А он смеялся и подкладывал ей кусочки шампиньонов посочнее. Раз в месяц можно себе позволить. Потом маленькие праздники ресторанного чревоугодия пришлось прекратить. НИИ, где работал Адам Ильич, закрыли. Махровым цветом расцвели дорогие кооперативные кафешки и ларьки. Довелось в таком поработать и Лабзину. Но недолго. Причудливая арифметика хозяина оказалась профессору не по зубам. Сердобольный коллега пристроил его на кафедру. Постукивание мела по доске гулким эхом разлеталось в полупустых аудиториях . На «камчатке» дремали утомлённые подработками и ночными кутежами студенты. Жуя тысячу раз пережёванный материал, Лабзин тоскливо думал — хуже быть уже не может. Однако случилось. Сонечка вдруг начала худеть. Очень тому радовалась. Напрасно. Лечение стоило старенькой двушки на Лиговке. Ничего, живут люди и в коммуналках. Сонечка виновато улыбалась, точно прощения просила. Часами сидела у окна. А времена менялись. Профессора пригласили возглавить перспективный проект. Но заботило его в те дни другое. Он тщился приготовить жульен. Мечтал — войдёт однажды в комнату и как бы между прочим бросит: «Вот, наколдовал тут». Увы, соус бугрился комками, сливки покрывались горелой коркой, шампиньоны горькими сухарями хрустели на зубах. Побившись над непокорным яством, Лабзин выбрасывал варево и шёл на Обводный. Большинством озарений он был обязан этому хмурому каналу. Здесь выгуливал темы кандидатской и докторской. Нынче Обводный нашёптывал лишь о скандальных увольнениях, провальных лекциях и почившем в мусоропроводе жульене. Не удивительно, что такой недотёпа не способен найти деньги на операцию. А ведь лечащий говорит, шанс есть. Один на миллион, но… Умерла Сонечка весной. К тому времени Адам Ильич научился готовить жульен, вот только Сонечка есть его уже не могла. Для себя готовить не хотелось. Да и некогда. Противогидролокационное покрытие, делающее подлодки неуязвимыми для радаров — вот что занимало мысли. Расчёты, испытания на полигонах, поиск ускользающих решений — не турецким ширпотребом торговать — это Лабзин умел. Потом появился он, серый человек. У пушкинского Моцарта был, помнится, чёрный. Но на то он и Моцарт, разве в его жизни могло быть что-то тусклое и невразумительное! Когда гость озвучил сумму, Лабзин закусил губу — три Сонечкиных операции. Получается, он стоил того, чтобы она была сейчас жива. Серыми профессору казались все, кому он передавал результаты сверхсекретных разработок лаборатории. Постепенно обида и ярость поостыли. Тогда-то Лабзин и увидел окружавшие его непроницаемые лица. Они были всюду. Коллеги и продавцы, таксисты и выпивохи в парке, раскосый дворник Гамзат и быстроглазая медсестра Ирочка — все смотрели с прищуром. Лейтенанты, капитаны, полковники, генералы… Первый и последний раз Лабзин воспользовался тогда своим швейцарским счётом. Купил квартиру, стремясь укрыться от пристальных взглядов соседей по коммуналке. Но и там у его двери вечно отиралась чья-то кошка. Лабзин поднялся и вцепился в жилетку «капитана». — У меня не бараньи мозги, — прорычал он. — Спроси у тех, кто знает им цену. Думаешь, продался? Ошибаешься! Просто я ненавижу вас! — Саня! — Взвыл официант, отдирая от себя дрожащие руки старика. Бармен судорожно тыкал в кнопки сотового. Адам Ильич бросился к нему. — Звони! Хватит! Дожали! Не могу больше! К ним бежали охранники. Когда санитары уводили профессора, он спотыкался и, всхлипывая, твердил что-то про жульен и подлодки.