АСКЕТ читать бесплатно онлайн полную версию книги

Загадка для Дениса Давыдова

Хлипкий мужичонка со спутанными, словно свалявшаяся кудель, волосами вскочил.

— А вот и не попритчилось! — заорал он, сгорая от обиды. — Как есть, в чёрта перекинулся! Не нырни супостат под землю, достал бы я его вилами!

Сидящие у костра зашлись в хохоте. Свои истории Прошка начинал неизменным: «Раз была со мной такая оказия…». Брехал он вдохновенно, из одного желания развлечь. Правда, скоро входил в раж и уж сам верил в собственные россказни. Радующий по началу смех к середине повествования приводил его в бешенство. Вот и сейчас Прошка сердито сопел, поглядывая на хватающихся за бока соратников.

— Ай, да Прошка! — Одетый в простой чекмень мужчина, прятавший до того улыбку в кучерявой бороде, лукаво сверкнул глазом. — Армию вражью едва головы не лишил. Вот кого Буонапартию страшиться надо. Всю Европу прошёл, а тут на тебе — Прошка с вилами!

Осенний лес снова взорвался дружным гоготом. На этот раз Прохор стушевался. Припираться с барином, пусть даже не брезгующим делить с ним местечко у огня, было совестно.

— Да я, Денис Васильевич, того… — забормотал он, судорожно пытаясь найти оправдание.

Тут фортуна ему улыбнулась. Свет пляшущего на ветру огня выхватил из темноты кряжистую фигуру. Головы повернулись в сторону гостя. Сконфуженный Прошка, воспользовавшись замешательством, юркнул за спины насмешников и притих.

— Ты как тут очутился? — В голосе штабс-ротмистра Бедряги сквозило любопытство с долей плохо скрываемого раздражения. Поставленный им караул, пропустил в лагерь незнакомого старика! Теперь от Давыдова жди нагоняя.

— Дело у меня здесь, — хмуро ответил дед, без приглашения усаживаясь у костра. Он смотрел в огонь и, похоже, объяснять свой визит не собирался.

— Какое ж дело у тебя к нам? У нас заботы ратные, а ты, поди, восьмой десяток разменял.

Послышались смешки. Старик и ухом не повёл.

— Какое, не твоя печаль. Не до вас мне. Своя у меня беда. Её и решать буду.

Брови у Давыдова сошлись на переносице.

— Своя, говоришь? Мы-то тут с общей справляемся. Или тоже в одиночку Наполеона на вилы поднять задумал?

В этот раз в его словах послышалось не добродушное зубоскальство, доставшееся Прошке, а холодная неприязнь. Никто не улыбнулся и из его окружения.

— Подожди, в силу войду, решу беду вашу, — невозмутимо, точно не смотрели на него десятки колющих глаз, ответил старик. — Сам решу. А за то останусь пока тут.

Денис Васильевич и Бердяга переглянулись. Во взглядах мелькнула догадка. Не всякий рассудок мог совладать с тяготами злой годины: голод, смерть близких, потеря нажитого каждодневным тяжким трудом. Снова саднящая память прописала до мелочей: разорённый дом, чадящая в студёном мраке лампадка, прижавшийся к иконе лбом сельский священник. Безумный попик, у которого Давыдов не так давно останавливался на ночлег. Видя чинимое басурманами надругательство над церквушкой, где служил без малого полвека, разумом батюшка помутился. С той поры слышится бедняге плачь спасённой им иконы Божьей Матери. Сам он над ней слёзы ронит, лик ей утирает, покоя найти не может. Какой ценой уберёг потемневший от времени образ Богородицы — Господу одному и ведомо. Её только и уберёг… Тут кто угодно умом тронется.

И это лишь один из тех, чьи слёзы, беспомощное бормотание или надсадный крик жили теперь в тягостных воспоминаниях и горячечных снах Дениса Васильевича.

Кто-то из несчастных рвался в отряд, сжигаемый больной, безотчётной ненавистью. Давыдов от сердца сочувствовал, но в свои ряды принимал лишь способных в праведной ярости сохранять здравомыслие.

Но что делать с пожаловавшим из лесной чащи стариком? Не бросать же на произвол судьбы. Да и, всё едино, увяжется. Такой не отступит, по глазам видно. А там, может, прибьётся к деревне какой. Угомонится.

Поразмыслив так, предводитель партизанского отряда спросил:

— Леса да дороги знаешь?

Дед утвердительно кивнул.

— Кто ж лучше моего знает?

— Вот и ладно. Путь указывать станешь. В сражения не возьму, не просись. А вот к котлу с похлёбкой поставлю. Нечего моим воякам силы на бабьи дела тратить, — Давыдов подмигнул товарищам. Те заулыбались. Старик равнодушно пожал плечами.

На вопрос, какого он роду-племени, новоявленный ополченец ответил коротко и не сразу. Покряхтел, точно вспоминая, наконец, буркнул:

— Архипом звали.

Сначала Давыдов странному старцу не доверял. Скрыто справлялся в деревнях, верно ли тот прокладывает путь. Старик неизменно указывал кратчайшую дорогу, зачастую неизвестную даже местным. В первый раз, уличив Архипа в том, что повёл он отряд по тропе, теряющейся, со слов местных, в непролазной трясине, Денис Васильевич не на шутку осерчал. Хотел, было, по закону военного времени наказать, да рука не поднялась. Тем более, что трое смельчаков вызвались конвоировать подозреваемого в измене по означенной тем дорожке. Никуда ему не деться! Коль почуют молодцы неладное, быстро воздадут предателю по заслугам. Давыдов, взвесив все за и против, согласился. Отряд двинулся к назначенному пункту по верной дороге, Архип с конвоем — по сомнительной. Когда партизанский отряд прибыл на место, четвёрка давно поджидала их там. В глазах Архипа Давыдов прочитал лишь скуку — ни обиды, ни горечи. Зато лица воинов озадачены были чрезвычайно. Все в один голос утверждали, что запримеченное издали болото, словно бежало от путников, швыряя под копыта их коней поросшую невысокой травой равнину. По ней группа без труда добралась до намеченной точки. Тогда-то впервые и прозвучало это слово — лешак. Давыдов, помнится, лишь посмеялся — ну и шутники эти гусары!

Однако позже сам не раз замечал, что преградивший путь бурелом каким-то чудом расступался, расплетал спутанные ветви, открывая отряду пригодную для дальнейшего следования дорогу. «Может, и впрямь леший?» — начинал сомневаться предводитель, оглядываясь назад и видя за собой непроходимую, как и прежде, чащу.

Как бы то ни было, проводником Архип был отменным. Это Дениса Васильевича нимало удивляло — крестьяне народ осёдлый. Или он не крестьянин? Лесник? Егерь? Уединившийся в лесах богомолец? Откуда тогда назубок знает все затерянные в глуши деревни и просёлки?

О себе дед упрямо молчал. Постепенно посторонними вопросами Давыдов задаваться перестал — дел невпроворот. Старику он доверился. Тот ни разу не подвёл. Кашеварил Архип неважно, однако от обязанностей не отлынивал. Время шло. К молчуну привыкли и перестали замечать его всегда неприветливый взгляд.

***

Хорунжий Васильев постучал в дверь, когда командир уже собирался ложиться.

— Кого чёрт несёт? — проворчал Давыдов. Глаза слипались.

Васильев шагнул через порог. Огляделся. В комнате, кроме них, никого.

— Как бы ты, Денис Василич, прав не оказался, — буркнул гость, кивая на выход. — Идём, сам поглядишь.

— Не беса ли поймал? — хмыкнул предводитель.

Схваченная ранними заморозками деревня спала. Партия Давыдова сегодня отбила у неприятеля богатый обоз. Пленные французы отправлены в Юхнов. Часть продовольствия отдана ограбленному неприятелем до нитки населению. Дело сделано, можно отдохнуть. В темноте лишь взлаивали собаки. У дома, где квартировался гусарский поручик Елизаров, чернели два мужских силуэта. Пошептавшись, мужчины скользнули в приоткрытую калитку.

Яблоня в саду тянула сожжённые октябрём ветви в небесную бездну. Безлунная ночь — глаз коли. Только дерево да стоящий под ним старик освещались едва заметным голубоватым сиянием. Проводник говорил с кем-то вздрагивающим от волнения голосом. Похоже, убеждал. Давыдов прислушался.

— Иль не видишь, что случилось тогда, — увещевал дед. — Сколько уж минуло. Думал, забудется, прежней станешь. — Пронизывающий ветерок прошёлся по оставшимся листьям. Несколько закружили в воздухе и, мелькнув в зыбком потоке света, растворились во мраке. Сумасшедший старик расценил это как ответ. Он грустно потеребил бороду. — Огонь для тебя смерть, что ж тебя всё к жару тянет…

— Глянь, глянь, девка там! — горячо зашептал в ухо Давыдову хорунжий.

— Где? — Денис Васильевич принялся всматриваться в вязкую черноту.

— Да не там! — зашипел окончательно севшим от волнения голосом Васильев. — Над яблоней! Прозрачная, как дым чубучный!

Тут над головами затаившихся наблюдателей со звоном распахнулось окно. Из него высунулся взлохмаченный сонный поручик. В одной руке он держал свечу, в другой ружьё.

— Кто здесь, выходи! — рявкнул он. В то же мгновение Давыдов увидел, как сияющий голубоватый туман метнулся ввысь, а за ним и седой проводник.

Шутить с Елизаровым было не с руки. Палил тот метко и, порой, раньше, чем разбирался. Во всяком случае, спрятанную в лесу от француза курицу, уложил на месте с расстояния, с какого иной и в медведя не попадёт. Потом, божился — колдовство, в кустах был волк. А хозяйскую птицу он бить не приучен. Ну, да Бог ему судья, куриный бульон оказался тогда весьма кстати.

— Опусти ты ружьё! — раздосадовано гаркнул хорунжий.

— Васильев?! — обомлел Елизаров. Повёл свечой и опешил ещё больше. — Денис Васильевич?!!

После коротких объяснений, был разработан план. Троица ворвалась в избу, где расположился проводник. В руках Елизарова темнела икона, лишённая неприятелем оклада. Её поручик позаимствовал в предоставившей ему ночлег избе. На полатях заворочался старик.

— Выдвигаемся? — Он свесил вниз голову. Потёр глаза. Не стесняясь, с подвыванием, зевнул.

Ловцы нечисти переглянулись.

— Говори, где сейчас был?! — запальчиво крикнул Елизаров.

— Спал он, — ответила за Архипа струхнувшая хозяйка, высунувшись из-за печной занавески. На всю горницу орали перепуганные дети.

Елизаров, Васильев и Давыдов топтались на месте. Архип сполз с полатей. Подхромал к ним и пристально заглянул в глаза поручику. Потом отошёл прочь.

— Клянусь, он сказал: «Попомнишь меня»! — бил себя в грудь Елизаров, когда тройка расходилась по квартирам.

Давыдов с Васильевым молчали. Наконец, предводитель рубанул ладонью воздух и отрезал:

— Один слышит, что ни попадя, другой видит! Довольно! Старика не трогать. И того… пить только для согрева, а не всё, что благодарные мужики подносят.

Приказ командира — закон. Хорунжий и поручик с той ночи обходили Архипа стороной, хоть и ворчали украдкой. Зато Денис Васильевич в разгар боя стал замечать знакомую седую макушку. Да всё от Елизарова неподалёку. Мелькнёт и исчезнет, как и не было. Возвращаясь в лагерь, Давыдов находил угрюмого старика на посту — у котла с похлёбкой. «Не быстрее же коней примчался» — размышлял командир и усилием воли отгонял непрошенные думы. А в следующей сечи вновь примечал развевающуюся на ветру белую бороду.

***

В то утро дозорные привели к Давыдову дрожащего не то от страха, не то от наступившей в ноябре стужи мужика. Гонец хотел повалиться заступнику в ноги, но тот его остановил.

— Лоб-то побереги, пригодится. С чем явился?

— Беда, барин! — торопливо заговорил мужик. — Хранцузы пришли. Обоз в деревне налаживают, почитай, подвод двадцать. Всё подмели, помрём ведь!

— Много ли людей?

— Да человек… — гонец возвёл глаза и принялся безмолвно перебирать губами, словно считал нарисовавшихся на потолке захватчиков — сто будет.

— Что ж по науке моей не поступите? Встретьте с поклоном, а как спать лягут…

— Учёные они, — забыв о том, что говорит с самим Давыдовым, перебил мужик. — Пленных гонят. В церкву заперли. Стращают что, если хоть волос у солдата ихнего упадёт, всех перестреляют. Пока с теми, что в деревне стоят, расправимся, порешат наших солдатиков.

— Пленные? — Денис Васильевич покусал ус. — Французу самому нынче голодно. Зачем им потом такая обуза. Всё равно постреляют. Бывало.

— Позволь, я с молодцами моими! — вскочил сидящий тут же Елизаров. — Ты только с дела, а мы уж двое суток попусту воздух гоняем.

— Маловато у тебя людей, — усомнился Давыдов.

— Француз по домам сидит, отогревается. Ружья они во дворе шалашом ставят… если мужик смирный. Ведь смирный у вас мужик?! — окликнул поручик гонца, больше чтоб приободрить. Тот с готовностью закивал.

— Смирный, смирный… солдатики ж в церкви. Конвой при них, человек пять.

— Вот и ладно! Пока лягушатники очухаются, уже скрутим. Несколько человек к церкви пошлю. Чтоб разом по обеим точкам ударить. Не ждут же.

Давыдов колебался. Вдруг из сумрака выступил Архип. Оказавшийся с ним рядом Елизаров отпрянул. Он готов был крест целовать, что проводник появился прямо из стены.

— Лощина там, — пробурчал дед. — По ней к самой деревне подобраться можно. Не заметят. Покажу.

Отряд Елизарова бешеным вихрем влетел в деревню и тут же был встречен шквальным огнём. Трое легли на месте, ещё двое — тяжело ранены. Пришлось спешно отходить, чтобы скорректировать первоначальный план. Со стороны деревни слышались редкие выстрелы. Французы огрызались больше для острастки, пули сюда не долетали.

— Где ж их сотня?! — скрипнул зубами поручик. — Тут все три! Из домов, да и из-за заборов палят. А мы как на ладони. Приметили нас, похоже, пока по лощине крались. Прохлопали мы дозорных.

— Видать, сотня та — обозное прикрытие было, — предположил один из гусар. — Пока то да сё, основная часть подтянулась. Кони вон ещё не рассёдланы. Только подошли, выходит.

— Вижу, — покачал головой Елизаров. — Скачи к Давыдову. Без подмоги никак. А мы тут покуролесим.

Когда отряд Давыдова примчался на помощь, из группы ополченцев осталась треть. На провокацию французы не поддавались, преследовать поредевший отряд Елизарова не спешили. Отбивались, упорно не покидая укрытий.

— Что ж ты людей не жалеешь! — набросился Давыдов на Елизарова.

Поручик отвёл глаза.

— На себя отвлекал. Боялся, уйдём, а они — к церкви. И моих, и пленных положат.

Давыдов сжал кулаки.

— Ладно, выкурим. Пару изб запалим, сами вылезут.

— Дозволь мне! — Елизаров подался вперёд. В глазах отчаяние. Сейчас Давыдов отправит остатки его группы в лагерь, и за погибших отомстит кто-то другой. В голове поручика пылал пожар — пусть он не выполнит приказ, будет разжалован в рядовые, да хоть в вечные конюхи, но он отомстит. Денис Васильевич глянул на Елизарова. Хотел что-то гаркнуть, запретить, чертыхнуться, но, вместо этого, вдруг тихо сказал:

— Иди. Прикроем. Найди ещё человек шесть. Поджигать с нескольких сторон, чтоб дым завесой.

С Елизаровым вызвались идти люди из его группы — шестеро из двадцати семи выживших. Давыдов тому не удивился.

Левый угол избы занялся пламенем. Над наваленным у стены скарбом заклубился чёрный дым. В доме началась паника. Поручик закашлялся. Дым — хорошо, в нём можно спрятаться от стрелков. Он услышал, как с противоположной стороны избы грохнула дверь. Послышался топот и вопли на французском языке. Потом залп. «Наши!» — отметил поручик и тут что-то ужалило его в шею. Обозлённый выходкой русских полковник де Совиньи бил почти наугад. Дым ел глаза, от кашля ружьё вздрагивало. Эту пулю можно было назвать шальной. Падая, Елизаров увидел мелькнувшее в едкой черноте сияние. Взметнувшаяся как-то сразу вьюга бросилась ему на грудь, прильнула холодными снежинками к лицу.

— Пурга… надо же, — чему-то удивился поручик, и всё померкло.

***

Захваченный в плен маркиз де Совиньи с непроницаемым лицом сидел за столом. Давыдов ходил по комнате, заложив руки за спину. Как же ему хотелось придушить этого презрительно поджавшего губы хлыща! Но его кодекс гласил — убивать только на поле брани или продавшихся врагу изменников.

— Итак? — Денис Васильевич взял себя в руки и продолжил допрос.

— Моё вам последнее слово — вы никогда бы не победили великую армию Наполеона, если бы не морозы!

— Ах, морозы! — Давыдов не выдержал, рванулся к столу. Полковник от неожиданности отпрянул. Однако непостижимый аристократ, одетый, как мужик, лишь упёрся кулаками в столешницу и приблизил глаза к растерянному лицу маркиза. — Я скажу вам. Сытые лошади выдержат любой мороз. Это касается и людей, пятнадцать тысяч из которых у вас нынче больны. Ответьте, морозы ли лишают вашу армию обозов с фуражом, продовольствием и боеприпасами? Морозы ли вносят сумятицу внезапными атаками? Морозы ли вынуждают простого крестьянина вступать в мои отряды или сражаться с врагом в собственной деревне? Когда я начинал, мне выделили восемьдесят казаков и пятьдесят гусар. Посмотрите, сколько нас сейчас! Я говорю о том, что даже не затрагивает вопроса основных частей русской армии. Это только народное ополчение, в котором главное люди, а не морозы. Если говорить о морозах… Для вас сюрприз, что в России они бывают? — Давыдов насмешливо прищёлкнул языком. — Понимаю, хочется списать всё на непредвиденные обстоятельства, но разве одеть солдат соответственно климату, не одна из задач командования? Простите, но корзины и пуховые платки, намотанные на ноги, греют существенно хуже, чем валенки. Да и воевать в них несподручно.

— Ваша война неблагородна! — взвился француз. — Нападать из-за спины, фи!

— Прошу покорно простить, что я так неблагородно защищаю свою Отчизну от тех, кто явился с оружием! — развёл руками Давыдов.

Из угла послышался тяжёлый вздох. Де Совиньи и Давыдов обернулись. Там никого не было.

***

Холодно. Изо рта шёл пар. Денис Васильевич похлопал себя по плечам и посмотрел на верхушки сосен. Когда ещё рассвет, а скоро выходить. Главное преимущество партизанских групп — мобильность. Вот есть — а вот и умчались. Но его отряд ширился не по дням, а по часам. Передислокация становилась всё более сложной задачей — настоящая переброска войск. Давыдов задумался.

Вдруг кто-то тронул его за рукав. Предводитель обернулся. Перед ним стоял Архип. Да какой! В шубе и шапке с меховой оторочкой. В руке прозрачный, точно ледяной, посох.

— Куда ж ты так вырядился? — обретя дар речи, поинтересовался Давыдов.

— Уходим мы. — Голос старика тонул в пышной бороде.

— В какие веси, позволь осведомиться?

— Того тебе знать не надо, — привычно пресек вопросы Архип. Потом глуховатый бас его смягчился, в нём скользнула грустинка. — Что тебе знать следует, так это, что прав ты был.

— В чём прав?

— Твоя правда — есть сила больше моей.

— Ну да… — хмыкнул Давыдов, а про себя подумал: «Забавный дед, хоть и с придурью. Жалко, куда пойдёт?». — Ты, Архип, оставайся. К вареву твоему мы привыкли, почти не тошнит.

— Я б остался, — подковырки старик не заметил. — Но нельзя мне всё время с людьми. Вникать начинаю. Сердце теплеет.

— Выходит, холодное у тебя сердце? — хитро прищурился гусар. — А так и не скажешь. Признайся, ведь тебя я в боях видел. Многим фору дашь! Но как ты умудрялся вперёд коней наших в лагере очутиться?!

— Меня, — смутился преображённый Архип. — Сначала только внучку берёг. Прикипела она к Елизарову. Мне, говорит, его видеть бы, больше и не надо ничего. А мы уж это проходили. Задолго до того приглянулся ей один… Лелем звали. На свирели играл, артист! — Старик фыркнул.

— И что? — Несмотря на лихость в ратном деле, Давыдов был поэтом. Он приготовился слушать красивую историю, но в своих ожиданиях жестоко обманулся.

— А ничего! Сердце горячим стало, она и растаяла. Вьюгой, облачком, ветерком теперь только и видится. Думали с Зимой, дочкой моей, время пройдёт, оклемается. Не вышло. Помнит, видно. И вот снова-здорово — Елизаров! Боялся, не снесёт она больше жара, вовсе испарится. Уговаривал все эти дни. Но она упрямая. Пусть, говорит, испарюсь, лишь бы с ним рядом. Теперь нет поручика. Заледенела вся. Мать-то радуется — вернулась дочка. А я вижу, неживая она. Глянь вон!

Старик кивнул на заснеженную сосну. Под ней стояла девушка, окружённая тем самым голубоватым сиянием, что Давыдов видел тогда у яблони. Она смотрела сквозь хрусталь морозного воздуха, в лице ни кровинки. Давыдов попятился.

— Чёрт меня дери, — выдохнул он.

— Черти не причём, — заверил старик. — Мы, может, и не вполне люди, но зла никому не желаем.

— Да? — Давыдов пришёл в себя, но на девушку посматривал недоверчиво. — Но француза-то бил?

— Ну, так… Говорю же, сердце таять стало. Раньше-то мне радовались. Крепости снежные строили, горки. На санях катались. А теперь явились эти… огнём палят, голодом морят. Радость исчезла! Как не вмешаться. Сперва только обещание, тебе данное, выполнял, потом увидел, как за землю свою бьётесь. Очнулся — это ж и моя земля! Забрало, помогать кинулся. Раньше думал — сил наберусь, один управлюсь. Только правду ты тогда мусье тому сказал. Видел я смерть Елизарова, видел как те шестеро с ним идти вызвались… Жарко. Верно говоришь — не моя то победа.

— Человек, если надо, со всем управится, — согласился Давыдов. — Особо, если враг землю его топчет. Да всё не разберу, кто ты такой?

— Потомки твои разберут, — старик подмигнул. — Вот немного от горя отойдёт внучка, вернёмся. Ненадолго, чтоб не растаять. Больно уж горячи люди. Но я радость больше люблю. В праздник какой показываться будем. Впрочем, теперь я и с ворогом вас один на один не оставлю. Помогу, если что. А кто я… — дед усмехнулся и ударил посохом оземь. Воздух зазвенел, деревья затрещали, нос защипало. — Думай!

Давыдов ещё раз обернулся на застывшую у сосны девушку. Её там не было. Перевёл взгляд на Архипа. Где стоял старик, курился парок, словно кто-то вздохнул на холоде. Давыдов тряхнул головой, потёр рукавицей щёку.

— Мороз, однако… — поёжился он и побежал отогреваться в избу.