АСКЕТ

Амая протянула мне тост, густо намазанный апельсиновым джемом.

Она не улыбнулась. Вглядывалась в моё лицо так, словно силилась прочитать на нём набранный мелким шрифтом текст.

Я смутился. Вчера действительно было не до того, что подсунула для вечернего просмотра коварная Амая. Но вида я старался не показывать. Честно таращился в визуализатор, не видя и не слыша его. Иногда даже смеялся, изображая сопричастность. Но Амая, точно мысли мои читала! Может, тоже умела улавливать их телепатически? Порой, мне, вообще, казалось, что она, как и я, генно-модифицированная особь – и мы напрасно прячемся от любопытных глаз. Никакие мы не извращенцы, не преступники. Но так лишь казалось. Амая была Вышней – гены её предков никогда не подвергались коррекциям. Эталон Господа Бога, так сказать.

Я расхохотался. Обнял её за плечи.

Амая сердито вывернулась из объятий. Её босые ступни зашлёпали по залитым солнцем половицам. Хлопнула дверь душевой, зашумела вода. Я зарылся лицом в подушку.

Мне нужно было побыть одному. Подумать…

Итак, купол должен накрыть город. Вчера выяснилось, что это будет наше неприметное захолустье. Почему власти медлят?! Думают, атавизм Предводителя рассосётся сам собой, и он откажется от своих планов? Чушь! В городке сорок тысяч людей-эталонов… Впрочем, плевал я на них, меня волнует один. Точнее, одна.

Голова шла кругом. Я порывисто сел, зло надавил кнопку пульта.

Я вырубил визик. О выдвинутом Предводителем модификатов ультиматуме ни слова. Власти боятся паники? Ведут переговоры скрытно? Но почему Предводитель не сообщает о результатах модификатам?! Как заведённый, твердит о куполе и Освобождении. Я настроился на телепатическую волну. Мир ГМО бурлил. Над гулом мыслей многотысячной массы летел голос Предводителя.

Который день одни и те же лозунги. К чему они приведут? Генно-Модифицированные Особи (ГМО, если коротко) созданы подчиняться – не раздумывая, не рассуждая, не анализируя собственных эмоций. Выполнять приказы тех, кто обладает свободой воли – приказы Эталонов. Мог ли кто-то предположить, что среди модификатов появятся особи, вроде меня или Предводителя – те, чьи тщательно выхолощенные личности сохранят в себе способность принимать самостоятельные решения? Но нас таких мало. Безысходно мало! Модификатов, несущих в себе опасный атавизм Свободы Воли, уничтожали без суда и следствия. Что спасло Предводителя – не знаю. Меня спасла Амая.

Теперь настал мой черёд.

Когда Амая вышла из душа, я собирал вещи.

Я колебался. Быть отверженным Эталонами – судьба любого модификата. Но стать изгоем среди себеподобных… Телепатия, связывающая всех ГМО, шансов не оставляет. О моём предательстве рано или поздно узнают все. Я искоса глянул на Амаю. Она стояла, укутанная в банное полотенце – крохотная, хрупкая, растерянная. С мокрых прядей на зябко подрагивающие плечи скатывались капли воды.

Я осёкся. Не хватало воздуха. Губы Амаи застыли в недоверчивой полуулыбке. Потом начали синеть.

Её вопрос в тупик меня не поставил. Амаю я понимал без всякой телепатии.

Она подошла к окну. Долго смотрела в убелённый яблоневым цветом сад.

Сказал А, говори и Б. Всё равно я уже стал отступником. И, пожалуй, произошло это задолго до сегодняшнего разговора – в тот самый день, когда мы с Амаей нарушили разделявшую нас границу. Когда она увидела во мне не особь-X, а мужчину. Когда стала называть Ронин и признала моё право ненавидеть шоу Такира-сан и апельсиновый джем. Мы с ней давно уже парии: она – для своих, я – для своих. Преступники, извращенцы – потому что вместе.

Настала пора открывать карты до конца.

Амая презрительно усмехнулась. Пролегающая меж нами граница ощетинилась колючей проволокой. Всё же мы были разными.

Я поднялся, решительно шагнул к ней. Амая попятилась.

В нашей вечно сонной провинции было неспокойно. Эталоны не могли взять в толк, почему их не выпускают за пределы родного городка. Мы проезжали мимо сбившихся в наэлектризованные группки людей; мимо, нагруженных мешками и ящиками с какой-то снедью прохожих – мимо, мимо, мимо… В воздухе зловеще вибрировало слово "эпидемия". Пущенный среди обеспокоенных Эталонов слух не выдерживал никакой критики, но таковы Вышние – если что-то не понимают, придумывают объяснения и сами же свято в них верят. Их было жаль. В телепатическом поле Предводитель горланил об Освобождении и "спасительном куполе, который защитит ГМО от произвола зарвавшихся "слизняков". О результатах переговоров он не сказал ни слова.

Амая сидела, сжавшись, на заднем сидении. Смотрела на мелькавшие за окном дома, гудящие улочки, отягощённые соцветиями кроны деревьев. За всю дорогу она не проронила ни звука. То ли прощалась с обречённым городком, то ли дулась на меня – не знаю. Сейчас я понять её не мог.

Избранный мной глухой просёлок нас не спас. Путь преградил детина с лицом Апполона и телом Геракла – таковы мы, модификаты, чьи гены совершенствовались веками. Таранить модифицированного молодца бампером – пустое занятие. Кому как ни мне это знать.

Охранник с сомнением глянул мне через плечо.

Я наклонился к его уху и доверительно шепнул:

Сплюнув зубы в сухую белёсую пыль, я ринулся на парня. Хрипя и чертыхаясь, мы повалились на землю.

Двое мутузящих друг друга модификата – глупее ничего не придумаешь. Рваные раны рубцевались быстрее, чем из них успевала выступить кровь. Вывихнутые суставы с отвратительным хрустом вставали на место, прорвавшие кожу обломки костей сами собой втягивались и тут же срастались. Позорище, а не драка! За каких-то пять минут я умудрился трижды сломать противнику руки, он с упрямством барана снова и снова превращал мой нос в кровавое месиво. При этом детина успевал посылать телепатические призывы о помощи. Скоро здесь будет толпа его соратников и меня с помпой препроводят в утилизатор.

Она заметалась между открытой дверцей автомобиля и нашим рычаще-хрустящим клубком. Потом неожиданно уселась на землю и, широко открыв рот, заревела – некрасиво, с подвыванием, размазывая по лицу смешанные с дорожной пылью слёзы.

Чёрт её дери! Ни одна особь-Y не учудила бы такого, когда жизнь висит на волоске!

Но было поздно. С разных сторон к нам неслись мои модифицированные братья по разуму.

Меня поместили в камеру предварительного заключения. Утилизация – дело серьёзное, высшая мера требует разбирательств, а, следовательно, времени. Сюда же втолкнули Амаю. Первая Вышняя в каталажке для проштрафившихся модификатов – чувствовалась в этом некая нервозность. Страх перед женщиной-эталоном, знавшей то, что знать положено было только ГМО – сверхлюдям, как они величали себя теперь с лёгкой подачи Предводителя. Чего они опасались? Что Амая откроет эталонным жителям городка их безрадостное будущее? Вероятно, повстанцы правы. Загнанная в угол мышь бывает пострашнее льва.

Я смотрел в поблёскивающее под самым сводом окошко. Там садилось и вставало солнце. Раз за разом. Сутки за сутками… Последние часы с Амаей. Порой на меня накатывала волна иссушающей ярости. Я бросался к дверям и до кровавых брызг колотил в непробиваемую обшивку. Что-то орал. Кажется, что Амая "не такая", и её следует пощадить. Смешной детский лепет. Потом наваливалась апатия. Тупая, промозгло-серая безысходность. Я валился на пол, клал голову Амае на колени и затихал. Еду нам не приносили. Забыли, видно, в суете, что заключённая нуждается в пище ежедневно. Неудивительно – тюрьма для модификатов, способных обходиться резервами собственного организма месяцами. Ещё было чертовски холодно. Тоже ничего из ряда вон выходящего – наши защитные системы справлялись с любыми температурами, так что ГМО-тюрьмы никогда не отапливались. Амая сворачивалась в клубок и дремала у меня на груди. Её дрожь передавалась мне. Я согревал её худенькие плечи ладонями. Растирал острые лопатки.

Дрожать она, наконец, перестала. Спала тихо, точно впавший в анабиоз лягушонок. Телепатические волны я отключил. Казалось, вопли беснующейся толпы и выкрики Предводителя рвутся из ментального пространства и вот-вот достигнут ушей Амаи. Я дышал на её невесомые пальчики, стараясь сохранить ускользающее тепло. Я не видел их в кутающем нас густом сизом облаке, но чувствовал как они стынут. Согреть их не получалось. От собственного бессилия хотелось выть и биться головой о стену. Во сне Амая, кажется, плакала – беззвучно и неприметно. Мой свитер пропитался влагой, кожу саднило, но я не двигался. Я хранил её сон.

Послышался скрежет открываемой двери. Что-то осыпалось с жалобным звоном. Я вздрогнул.

Я поднялся, бережно прижимая к себе спящую Амаю. Надзиратель грубо толкнул меня в спину. Я покачнулся, безуспешно хватаясь за воздух. Холодный влажный комок выскользнул из моих рук. Упал, рассыпчато зазвенев на скользких плитах. Следом рухнул я.

Ползая по катку, в который превратился бетонный пол нашей камеры, я собирал ледяные осколки. Уговаривал потерпеть, обещал согреть. Только бы не пропустить ни единого кусочка! Амая, мой ночной дождик, моя статуэтка. Моя ледяная девочка… Какие мы всё же разные!

Разные, как всякие люди.

Тюремщик сплюнул.

Я его не слушал. Перебирал в руках ледяное крошево – оно таяло в ладонях, утекало сквозь пальцы. И поделать с этим я ничего не мог. То что они называли Освобождением, оказалось войной. Я это сейчас понял. Я понял, а он – нет. Так кто из нас спятил?