АСКЕТ

Раскалённые цифры плавят небо — тавро. Шипит, пузырится плоть ночного пространства. Искрится индиговая кожа. Больно…

Стоп! Это же просто лазерное шоу. Новый Год! Сияющие ленты Мёбиуса вьются в звёздной бесконечности, и вдруг взрываются, рождая огромную, на весь небосвод, цифру. Через двенадцать месяцев она изменится. Ветреные цифры — ненадёжные, зыбкие. Как и всё в этом мире…

Блистающем, радостном мире!

Музыка, смех, тающее в волосах конфетти. Надо отвернуться от окна и влиться в сверкающую толпу. Иначе улыбка сползёт с лица и…

За стеклом мелькнула тень. Я отпрянул. Снова кто-то сделал последний шаг в пустоту. Крика не слышно, утонул в ликовании корпоративной вечеринки. Лица рассмотреть не успел. И всё же не сомневался — Пашка, мой коллега и вот уж семь лет ближайший друг.

Час назад я зашёл в его кабинет. Обменялись привычным: «Ты как? — О, кей!». Пашка сидел очень прямо. Руки на столе. Кулаки чуть заметно сжимались и разжимались, словно дышали. Взгляд — мимо.

Я вышел. В груди чугунная тяжесть. Пытался отогнать догадку, но она сочилась из всех пор рассудка — Пашка болен. Болен? Ерунда! Мыслить позитивно. Или всё же…

Подкинула мачеха-природа задачку. Физиологически каждый из нас безоговорочно здоров. Вводимые при рождении наночипы пресекают любые патологии на корню. В сущности, мы могли бы жить вечно. Пока, разумеется, не придёт повестка.

Снова Лёля вырядилась в белое платье…Ненавижу!

О чём я? Ах, да… Теперь мало кому приходят повестки. Нейросуицидоз сам решает, когда кого уводить. Проклятый НС! Средняя продолжительность жизни сорок три года. Пандемия.

Прости, Пашка, каждый спасает себя сам. Я не виноват.

На плечо легла лёгкая ладонь.

Я вздрогнул, оглянулся, но непременную улыбку натянуть успел. Ксюша. Из планового.

Тонкие бровки удивлённо взметнулись вверх.

***

Остаться на вечеринке до конца я не смог. Боялся, что выражение беспечного счастья испарится с физиономии.

Сев в машину, мельком глянул в зеркало. Не понимаю, как никто не вызвал психокорректорскую помощь — ПКП или «каретку», как величали их в народе. Видно, на миру гримасы свои контролирую успешно.

Помассировал лицо, мышцы чуть расслабились. Улыбаться стало легче.

***

Как она сказала это, мне не понравилась. Рецидив?

Да, моя жена тоже больна.

***

Симптомы НС, ежедневно уносившего сотни тысяч жизней, я заметил у неё давно. Мы были женаты тогда около года. Ленка вдруг легла на диван и уставилась в стену. Молчала. Так прошла неделя. Я понимал — надо срочно звонить в ПКП. Но…

Мне нравилось пробираться в мастерскую, когда Ленка работала. Взмах — и на грубом подмалёвке начинали искриться сочные виноградины, оживали глаза сказочных птиц. Иногда кисть замирала, словно засомневавшись. Ленка склоняла голову набок. Мне и это нравилось — как она стоит, как поводит острыми, точно у подростка, лопатками.

Иногда, не оборачиваясь, кивала на холст.

Я любил когда она так спрашивала. Смешная… Кто сейчас носит карие глаза и чёрные волосы? Чёрный — цвет негатива. Не в ХХI веке живём! Пять секунд — и из форматора внешности выйдет голубоглазая блондинка заданных параметров. Нет, Ленка не шла на принцип, просто не придавала тому значения.

В тот вечер, отлежав своё на диване, она внезапно вскочила и ринулась из комнаты. «Вот и всё! — подумал я, бросаясь следом. — Чего ждал, дурак?!».

Враньё — ничего я не ждал, просто трусил. Боялся, что приедет «каретка», и моей Ленки не станет. Её увезут в корректорий, будут усиленно прививать позитивное мышление. Когда коррекция завершится, Ленкина жизнь начнётся с нуля. Только Ленкина ли? Изменятся вкусы, характер, привычки… И, разумеется, окружение. Меня вычеркнут как частичку её прошлого. Прошлого, в которое пробился убийственный негатив — возбудитель НС. Смерть. Службы этого не допустят. Какое-то время будут отслеживать её контакты, пресекать любые поползновения встретиться с былым. В её жизнь ворвётся карнавал ярких впечатлений (об этом тоже позаботятся). Воспоминания поблёкнут, остынут. Потом исчезнут вовсе. Их пожрёт новый мир…

Блистающий, радостный мир!

Да, я был чудовищно эгоистичен — не хотел становиться её прошлым.

Ленка влетела в мастерскую, замелькали цифры на код-замке. Я колотил в запертую дверь, что-то кричал, потом прижался спиной к холодной её поверхности. Безнадёжность, ступор — я прикидывал, какой способ выберет… Нет, не Ленка — НС. В мастерской растворители, ножи… Окно, наконец!

Горло сдавило, защипало глаза. Вот так-так. Симптомы? У меня? Ну, да, НС страшно заразен. От больных им надо бежать, как от огня. Наплевать! Когда с Ленкой всё будет кончено, сдамся корректорам. И пусть меняют мою жизнь, как хотят.

Я слышал, как она мечется по мастерской, двигает мольберт и роняет подрамники. Чувствовал её дыхание.

Вышла Ленка нескоро. Бледней обычного, карие радужки налились чернотой, лихорадочно блестели. И я опять не набрал номер «каретки». Не смог.

Таинства в мастерской длились с месяц. Мне туда ход был закрыт. Постепенно прежняя Ленка возвращалась: ироничная, с чертовщинкой в глазах.

На вопрос, что пишет, отвечала коротко:

С НС, говорили, можно жить, давя в себе симптоматику. Я хохотал, болтал о пустяках. И всё же порой незаметные окружающим приступы хватали меня за глотку. Латентная форма. Она не передаётся, опасна только для самого больного. У Ленки тоже случались обострения, но всякий раз она выкарабкивалась.

***

Я отправился в душ и настроил интерьер на режим «Полдень у горной реки».

Сквозь шум воды услышал как хлопнула дверь мастерской. Чёрт!

Думать позитивно! Ленка справится сама. Всегда справлялась!

В этот раз с самого начала что-то шло не так. Из-за двери слышались рыдания, грохот, бились какие-то склянки. Потом Ленка принялась кричать. Зло, с хрипом. Ни разу не слышал у неё такого голоса. Я бился в дверь и тоже орал. НС накрыл обоих.

Соседи вызвали ПКП.

В корректорий меня не забрали. Не усмотрели признаков НС. Я улыбался — безусловная реакция на посторонних. Прочитали лекцию об опасности нахождения с негативными элементами. Контактировать велели исключительно с людьми позитивными, думать только о хорошем. Могли бы не напоминать, с пелёнок вдалбливалось.

Ленку увезли.

Я включил телепортат. Долго выбирал канал. Всюду хохотали. За кадром, в кадре, целыми залами. Призывно поводили бёдрами блондинки в розовом. Кино я не любил. Скучно, если заранее знаешь финал — Happy End с приплясом. Телепортировался на футбол. Выбрал оптимальный для себя вариант реальности — «Победа — «Битюги». Счёт — 10:0». С детства болел за «Битюгов».

Посидев в отцифрованном виде на отцифрованной трибуне среди отцифрованных болельщиков, понял — на поле не смотрю. Вообще, никуда не смотрю. Только внутри растёт тяжёлый серый ком. Выключил телепортат и пошёл в мастерскую.

Перебирал Ленкины эскизы к декорациям. Она была театральным художником. Забавно — «была» о живом человеке. Потом стал искать. Незаконченная картина обнаружилась за креслом. Ленка прятала её от нагрянувших «каретчиков».

Разноцветные кляксы и разводы. Не Ленкин стиль. Я поставил картину на мольберт и отошёл в полумрак. Из какофонии оттенков и ломаных линий обрушился шквал лиц, событий и… боли. Моей боли.

***

Нам с Антохой было лет по шесть. Друзья — не разлей вода. И враг у нас был общий — Серёга Рыжий — наглый и задиристый. Раз, глядя в окно, я заприметил Антошку в компании Рыжего. Сейчас этот амбал Антохе задаст! Я вылетел на улицу. Но я ошибся — били меня. Точнее, бил Серёга. Антон стоял рядом. Его глаза надолго врезались в мою память. Огромные, тоскливые. Когда, валяясь на земле, я тёр разбитый нос и изо всех сил старался не реветь, Рыжий ткнул пальцем в мою сторону.

Скоро у Рыжего день рождения. Отец обещал прокатить сына и его гостей на звездолёте. Главное — оказаться в числе приглашённых. Антоха бочком подобрался ко мне и легонько пнул. Совсем не больно. Но я разревелся.

Ревел долго. Мать прятала меня от бдительных соседей и очень сердилась. Твердила, что расквашенный нос не повод пускать в себя негатив. А я ревел пуще прежнего, потому что не умел объяснить, почему так горько. С годами глупая детская обида забылась.

Как сумела Ленка увидеть и написать эти полные слёз Антошкины глаза?

А белые платья?

Было весело. Проводы. Застолье. Песни, остроумные речи, кто-то танцевал. С зажившимися, бесполезными уже стариками принято прощаться радостно. Хорошо и долго пожили — чем не повод для праздника? Вот и моей прабабке пришла повестка. Баба Поля сидела во главе стола. Белое платье, фата. Ей дарят цветы. Много цветов…

В детстве я верил, что под кроватью живёт монстр. Как-то баба Поля затеяла операцию по зачистке подкроватной территории. Вооружилась вилкой и первой полезла в логово зверя. У меня был игрушечный бластер. Охватил такой азарт, что страхи мои куда-то испарились. Мы долго выслеживали чудище, но оно так и не явилось. Пришлось признать — всё это время я боялся горстки пыли, да пары потерянных когда-то тапочек.

Поминки… Хочется выть от мысли, что больше я её не увижу. Бесполезная? Мне-то она нужна! Но я не вою. Я смеюсь. Смеюсь вместе со всеми.

Ненавижу белые платья! И цветы с тех пор ненавижу. Только забыл почему. Просто, когда видел их, начинался приступ НС. А я-то не мог разобрать, что и откуда.

На Ленкиной картине море цветов, развевались белые подолы…

Кляксы и зигзаги складывались всё в новые и новые образы. Вот и Пашка. Я позволил себе думать о вечере, когда на столе «дышали» его кулаки.

Скоро я поймал себя на том, что зубы мои сжаты, сквозь них медленно тянется вязкий, тяжёлый стон. За ним ползут спрессованные в неподъёмную плиту и утопленные в суете тени. Они текли по щекам, выплёскивались в безудержном рыке. Из сковавшей меня железобетонной коры рождался другой человек. Этому человеку было легче помнить, сжимать кулаки и кусать губы, чем жить среди замазанных белилами призраков.

***

Минул месяц. На примете у меня никого не было. Настал крайний срок отправляться в Службу Брачных Союзов. Развод при отправке бывшего супруга в корректорий оформлялся автоматически. Воспоминания об ушедшем не могли превышать определённого СБС лимита. Наличие партнёра-оптимиста строго обязательно.

Мне подобрали очень оптимистичную блондинку. Она мелко, как воробей крылышками, махала руками и истошно визжала. Так выражался её позитивный взгляд на вещи. Мастерскую переоборудовали в гостиную. Там теперь гремели вечеринки. Я почти поселился в своём гаражном отсеке, который всегда держал на замке. Здесь я мог, вырвавшись из безумно хохочущего мира, смотреть на Ленкину картину. Вспоминать доверчивое «А?» и измазанные красками руки. Мог не контролировать выражение лица, вороша запретные моменты прошлого. Вдруг я понял, что оно невыразимо глубже и ярче, чем было велено думать.

Но скоро приступы НС вернулись с новой силой. Попытки выдавить из себя хотя бы вздох терпели фиаско. Я слонялся из угла в угол и злился — какого чёрта мне ещё нужно!

Я встретил её через год. Шёл по парку, где мы любили когда-то гулять, и наткнулся на взгляд штамповано прекрасных глаз. Синих. Высокая блондинка с пышными формами. В корректориях позитивизация внешности проводилась в принудительном порядке. Но, несомненно, это была она. Я подошёл.

Она помолчала, потом заметила:

Я пожал плечами.

Я задумался. Странно вдруг открыть для себя суть навязшего в зубах слова. Порой, просто переведя его на родной язык.

Я опешил.

Ленка глянула исподлобья. Казалось, её глаза снова стали карими.

Я коснулся её пальцев. Они были тонкими и очень холодными.

Ленка кивнула, потом неожиданно спросила:

Я осмотрелся. Вокруг сновали лучезарные маски. Ещё вызовут «каретку»… Но я всё же заговорил. Речь ускорялась. Рассказ об Антохе внезапно сменился мучительным покаянием о бабе Поле, исповедью о «дышащих» кулаках Пашки. Я захлёбывался, путался, размахивал руками, почему-то смеялся и вытирал глаза рукавом. И не мог остановиться.

На нас косились с испуганными улыбками.

Скоро я выдохся и замолчал. Вобрал морозный воздух полной грудью, посмотрел на небо. На нём снова горели цифры. Последняя из четырёх изменилась.

Я взял её за руку.

Я обнял её за плечи и засмеялся. Оказывается, смеяться это просто. Просто и приятно.

И мы пошагали вдоль заснеженной аллеи.

Лазерные лучи расписывали пространство замысловатой вязью. Огненными букетами цвели фейерверки. Скоро Новый Год.