АСКЕТ

Маня, как всегда явилась не вовремя. С минуты на минуту должен пожаловать Валерка, а у меня на голове «воронье гнездо», из макияжа — только питательная маска неаппетитного болотного цвета. Я вопросительно уставилась на соседку.

Маня была для всего подъезда чем-то вроде индульгенции. Её жалели той брезгливой жалостью, которую обычно испытывают к грязным немощным старикам, просящим подаяния в подземных переходах. Маню подкармливали, отдавали ей старые вещи, ссужали десяткой-другой. Милосердие возвышает и наполняет чувством собственной значимости. К тому же лучше помочь блаженной, чем бросать мелочь в растерзанные шапки незнакомых бомжей. Пропьют, и, выходит, деньги твои пошли не на доброе дело, а совсем наоборот. Маню ни разу пьяной не видели. У неё была другая зависимость. Получив купюру, она шла на рынок и покупала там мелкую рыбёшку. Потом усаживалась во дворе на скамейку, раскладывала добычу на бумажке и принималась созывать окрестных кошек. Эта странность появилась у неё давно, когда схоронила мужа, буяна и алкоголика.

Моя непрошенная гостья переминалась с ноги на ногу и теребила полу заношенного фланелевого халата.

Я метнулась на кухню, насыпала в баночку из-под горчицы немного соли. На обратном пути выудила из сумочки кошелёк. Сунув в дрожащую руку сотенную, пристрожилась:

Она просияла.

Я захлопнула дверь, но Маня всё продолжала что-то бормотать, стоя на лестничной площадке.

Спустя полтора часа позвонил Валерий. Приглушённым голосом сообщил, что приехала тёща. Я едва разбирала слова из-за громкого шипения воды. Когда он звонил из дома, всегда включал краны в ванной. И всегда говорил шёпотом, если сообщал об очередной отсрочке важного разговора с женой.

Холодно. Новое платье без рукавов сидит идеально, но накинуть сверху кофту невозможно, дешёвая ткань сразу мнётся. Присесть в нём и то нельзя. Теперь можно даже прилечь. Пышная, обильно удобренная лаком причёска тоже не нужна. Какая разница, в каком виде жевать чипсы, сидя перед телевизором. Я налила горячего чая, натянула толстые носки и завернулась в плед. Сколько времени нужно женщине, чтобы понять — ничего не изменится. Жизнь так и будет складываться из шипения воды в телефонной трубке, виноватого шёпота и физиономий на экране, вместо родных глаз напротив. Мне понадобилось, ни много ни мало, четыре года.

Иссушающая жалость к себе пока не накрыла. Я пребывала в нулевой стадии женского горя — ступор. На этом этапе ни мыслей, ни слёз парализованное сознание предоставить не в силах. Его надо привести в себя: вслух перечислить все обиды, надавить жалобными фразами на болевые точки, вспенить в памяти одинокие вечера. Набрала телефон Верки. Её сыну грозила тройка в четверти по русскому языку. Этого она допустить не могла и упорно гоняла сейчас отпрыска по правилам правописания. У Маринки случилось стихийное бедствие — годовой отчёт. Старинный дружок Ромка зависал в гей-чате и не мог выделить время на телефонный разговор, поскольку в кои-то веки отыскал в безликой «паутине» интересного собеседника.

Ступор начал сковывать уже и на физическом уровне. Занемели губы, судорогой подёргивались мышцы живота. Я встала. Принялась бесцельно слоняться по комнате. Почему я не пью водку?! Наверно, сейчас бы выпила…Ноги поднесли меня к чернеющему зимним вечером окну.

Тусклый фонарь под козырьком подъезда вяло лил муть света на скамью у крыльца. На ней сидела Маня. Она что-то оживлённо говорила, размахивала руками, запрокидывала голову в жутковатом, никому не адресованном, смехе. Присмотревшись, я разглядела рядом с ней облезлого тощего кота. Он жадно поглощал разложенную перед его носом рыбёшку. Иногда Маня касалась вздыбленной в ажиотаже пиршества кошачьей спины, точно пытаясь привлечь внимание. Кот насторожённо косился на неё. Этого ей было достаточно, чтобы продолжать повествование.

Мои мысли начали оттаивать. Первая из них — мятые полтинники вовсе не то, зачем стучалась в наши двери Маня.