АСКЕТ

Впервые Гоша обнаружил меня в пыльных кулисах. В тот момент я как раз весьма непрезентабельно изрыгала на молоденького прыщавого оператора Васю громы и молнии. Послал же бог СМИ мне этого криворукого дилетанта! Васей меня наказал шеф. Вина состояла в том, что я по-шакальи фыркнула в кулак на летучке, когда он выдвинул мегаинтеллектуальную идею сделать репортаж о мытарствах бурундука Фоки. По замыслу босса, полосатый горемыка сбежал из клетки в адский котёл мегаполиса, где и была поругана его чистая зверушечья душа. О человечьей жестокости, если высоким штилем. Шеф совсем свихнулся на почве любви к своему полосатому питомцу. Всё норовил сделать из него «звезду», покруче Чипа и Дейла вместе взятых.

На чём я остановилась? Ах, да! Меня обнаружил Гоша. Он подошёл… Что я говорю! Гоша не мог подойти, он величаво подплыл к нам. На том этапе Гоше была поручена роль Бориса Годунова, поэтому от персонажа его отличало лишь отсутствие «кровавых мальчиков» в глазах.

Не люблю актёрскую братию. Храм, служение — так начинаются их оргии в стенах этого самого лицедейского «храма». Чем всё заканчивается, помнят разве что рабочие сцены — ребята вероятно, не столь утончённые, но способные сколотить дворец из пары списанных колченогих стульев.

Его благолепные реплики стали утомлять. В редакции меня ждали с минуты на минуту, а операторишка всё ещё с трудом отличал кнопку Rec от велосипеда. Объективом Вася размахивал, точно флагом на первомайской демонстрации. Это грозило явить монтажёру не добротный исходник для социально значимого репортажа, а экспериментальный ролик в стиле «динамическая камера». «Колбасу» по-нашему, короче говоря. Какой-нибудь укуренный выпускник ВГИКа непременно оценил бы столь экстравагантный подход к огнетушителям и шлангам, но только не наш придирчивый монтажёр Вока. Это он только с виду на хорька в обмороке похож. А как до дела доходит, он ого-го! Но я снова отвлеклась. Люблю я свою работу! Хотя, конечно, порой и как собака палку. Работа работой, а я про высокие чувства речь веду.

Подёрнутые царственной поволокой очи Гоши подвигли меня промычать в ответ:

Как принято писать в титрах, шли годы. Во всяком случае, тех страстей, которыми Гоша умудрился наполнить полгода наших отношений, с лихвой хватило бы на полновесный репертуар какого-нибудь провинциального театрика на пятилетку вперёд. Наши обезумевшие инь и янь влекло друг к другу с той неотвратимостью, с какой любителя пива манит к себе писсуар. И всё же остатком рассудка я понимала, что писсуар — удовольствие минутное. Стоять возле него целый век, пожалуй, не согласится даже самый преданный фанат пенного напитка. Гоша был хорош также в гомеопатических дозах.

Как меня угораздило принять Гошино предложение, одной Мельпомене известно, будь она неладна. Кажется, мой недоделанный Пьеро, был тогда погружён в образ некого султана. Для восточного антуража требовался гарем. На столе валялись обглоданные огрызки рахат-лукума. Луноликая пери, каковой я виделась ему, остервенело возила тряпкой, стирая с полироли пролитый ликёр. Приторно сладкая жижа, от которой у меня слиплись губы и мозги. Пожалуй, то и послужило причиной процедить на Гошино «Тюрчанка милая, ты станешь ли моей?»:

К лаконичности высказываний меня приучил хронометраж малых новостийных форм, ограниченный всего парой минут эфирного времени.

Премьеру нашей семейной жизни мы отыграли при полном аншлаге. Напяливая на всклокоченную дурными мыслями причёску фату, я задавалась вопросом: не вручил ли режиссёр театра Пирогов жениху роль протагониста гоголевской «Женитьбы». Театральный деспот почему-то меня недолюбливал. Как бы не сиганул мой распрекрасный без пяти минут Качалов в окно для полного погружения в чувства своего героя. Девятый этаж, как никак…

Но всё обошлось. Гоша рьяно демонстрировал навыки князя Мышкина, а посему замордовал всех душеспасительными речами и тостами.

Под конец свадьбы служители муз (со стороны жениха), и служащие СМИ (со стороны невесты), восстали лицами из салатов и учинили Ледовое побоище. Что ни говори, а эти два лагеря всегда имели что сказать друг другу. В основном, в матерной форме. Перевес сил оказался на стороне пары тщедушных милиционеров. Их выкликал по мобиле испуганный Пирогов. Он метался между увлечённо доказывающими, чья муза круче, актёрами и акулами пера. При этом главреж визгливо вопил: «Гастроли на носу! Фактуру, фактуру берегите!!!».

Позже выяснилось, фактурой они величали свои физиономии. Точнее, внешность целиком, прилагаемую к их изысканным душам. Этот вывод я сделала поутру, когда мой новоявленный супруг направился в ванную. Вслед за персонажем «Идиота» Гоша должен был изображать небезызвестного гусара Давыдова. Оторвав опухшую личину от подушки, будущий «герой войны 1812 года» простонал:

Позже из ванной донеслось уже более жизнеутверждающе:

В редакцию Гоша заявился неожиданно. Чернее тучи. Ввалился в мой кабинет, где мы всей кодлой устало лакали безвкусный пакетированный чай и отходили после выволочки губернатора. Выяснилось, что губернаторское радение о народе мы преподнесли не достаточно пышно. На самом деле, княже сорвал на нас злобу после истерики супруги, чьи благотворительные заслуги пришлось дать лишь короткой строкой. Скандальная блондинка с вечным мопсом в наманикюренной лапке обиделась всерьёз. Это сулило редакции долгосрочные репрессии.

За ним потянулись все мои коллеги. Я не сомневалась, ватага любопытных журналистов да парочка редакторов непременно задержатся у дверей по ту сторону. Как бы невзначай. Обсудить, почём нынче икра бегемота, например. А сами будут вытягивать шеи по направлению к моему кабинету. Неотъемлемая часть устава всякой редакции, быть в курсе всего. Ньюсмейкеры чёртовы.

Всё ясно, сплетник Гришка явно наблюдал наш экспромт на Поцелуевом мосту.

Мой персональный актёр заломил руки и часто задышал. Его очи увлажнились. Кажется, внутри его слёзных желёз давно обустроился маленький глицериновый заводик. Выдавить скупую мужскую слезу он мог в любой момент дня и ночи.

Гоша посмотрел на меня отрешённым взглядом. Видимо, продумывал следующий эпизод трагедии. Или мыльной оперы. День сегодня был плохой, магнитные бури, мысль явно не шла. Поэтому Гоша просто порывисто воздел десницу в мою сторону, шумно выдохнул что-то типа «Ах!» и вылетел прочь. Я прислушалась к катящимся вниз по лестнице тяжёлым прыжкам.

Вечером новоиспечённый Отелло демонстративно отказался брать из моих рук «пищу, осквернённую изменой».

Я так устала за день, ковыляя по нескончаемым лестничным пролётам какого-то угрюмого производства, что досматривать третий акт Гошиной постановки сил не было. Ночью сквозь сон я слышала хлопанье дверцы холодильника, звон кастрюльной крышки и поспешное чавканье. Утром голодовка возобновилась.

Днём Гоша названивал с периодичностью сирены и скорбно дышал в трубку.

После одиннадцатого звонка мои нервы накалились, как струны после Рахманиновского концерта для фортепиано с оркестром.

Я нажала на кнопку «Отбой» с такой силой, с какой сейчас хотела бы укусить за нос своего ревнителя нравственности и журналистской этики.

К вечеру мне стало не по себе. Прямо из монтажки, где пришлось начитывать текст за плачущую практикантку, я понеслась в театр. Успела только ко второму акту.

Отелло на сцене мучился нечеловечески. Когда он взывал к зрительному залу, его голос вибрировал на запредельно пронзительных нотах. Приличного вида старушка, сидящая справа от меня, пустила прозрачную слезинку.

В процессе удушения Вальки Котиковой, то есть Дездемоны, женщина слева притиснула сжатые кулачки к впечатляющему волнующемуся бюсту. Приоткрыв накрашенный нелепой помадой рот, она выдавала в эфир нечленораздельные звуки. Наверно, такие издавала бы здоровая рыбина, вытащенная на берег.

Я испуганно вздрогнула и вдруг поймала себя на мысли, что весь затаивший дыхание зал «болеет» за Гошу. То есть за Отелло. Шекспир перевернулся в гробу, а я — в своём кресле.

Гоша всматривался в дорогу и молчал. Оранжевые, красные, жёлтые фонари устроили вокруг нас сверкающий водоворот. Такой же был в моей голове. Я посматривала искоса на мужа и казалась себе маленькой-маленькой. И очень бесполезной, с точки зрения Вселенной. Наконец, не выдержала.

В какой воспалённой части мозга гнездилось у меня это, не знаю. Гнездилось же!

Я бешеной рысью кинулась ему на шею. Гоша инстинктивно ударил по тормозам. Машина испуганно завизжала, вильнула, заскрежетала о бордюр.

Мы стояли у обочины и хохотали. Из глаз от смеха текли неглицериновые слёзы.