АСКЕТ

Наша группа прибыла через сутки. Говорят, человек привыкает ко всему. Но к этому тяжёлому, непрекращающемуся стону над руинами привыкнуть невозможно. Кажется, стонет сама израненная земля. Рыдает над своими детьми. Виновата ли она в том, что её порой начинает бить страшная агония — семь, восемь, девять баллов по шкале Рихтера. Развалины, взрывы, удушливый запах ползущего за ветром газа… Среди этого апокалипсиса люди. Они бродят, как потерянные, обескураженные тени; они мечутся с тягучим, вынимающим сердце воем; они сидят закоченевшими изваяниями над телами погибших близких. Мы едем через огненное марево к объекту. Там будет то же: распахнутые навстречу глаза, залитые горем, ужасом или надеждой. Тяжёлая техника идёт следом за нами.

Едва наша машина остановилась, ко мне кинулась растрёпанная женщина с обезумевшим, почерневшим от неистового ожидания лицом. Она вцепилась в мой рукав так, точно это был страховочный канат, удерживающий её над бездонной пропастью. Суставы на пальцах белые с вздувшимися фиолетово-чёрными сосудами. Женщина что-то быстро-быстро говорила на незнакомом мне языке, вскрикивала, взмахивала гривой спутавшихся, покрытых белёсой пылью волос.

Женщина карабкалась по бетонным останкам с неистовым проворством серны, преследуемой стаей гончих псов. Я, мужчина привычный к физическим перегрузкам, едва поспевал за ней.

Сложившийся карточный домик. Под изломанными «картами» железобетонных плит люди — спрессованные тоннами камня, разорванные погнувшейся арматурой. Некоторые из них ещё живые.

На самой вершине пирамиды покоится одна из таких многотонных «карт». На ней, внахлёст, ещё одна, расколовшаяся посредине. Она всплеснулась гибельной серой волной. Надорванный дикой разрушительной силой край смотрит в небо где-то у горизонта. Между этими гигантскими «картами» я увидел зажатое тело девочки лет десяти. Свободными оставалась только верхняя часть туловища, примерно до пояса. Иссиня-бледное лицо. Такие же громадные, опустошённые ужасом и болью глаза, как у матери. Внутри меня что-то оборвалось, похолодело. Девочка была не только жива, но и в сознании. Видимо, бетонная махина лишь придавила её, а не переломила пополам. Что хуже, неизвестно. Быстрая смерть всегда казалась мне более гуманной.

Увидев женщину, девочка закричала. Мать опустилась возле неё на колени и принялась обеими руками гладить белые от бетонной пыли волосы. Что-то торопливо шептала ей, порывисто и невесомо целовала искажённое мукой лицо. Потом резко обернулась ко мне, её губы искривились.

Я начал осматривать девочку. Что я мог сделать? Самое распространённое в этих ситуациях — синдром длительного сдавления. Тонны бетона перекрывают ток крови, начинается отмирание тканей. По сути, половина её уже мертва. Я открыл сумку, набрал в шприц обезболивающее, самое сильное, какое было в моём распоряжении. То, что выдаётся только по красным рецептам. Больше ничем помочь я не мог. Взгляд девочки начал обретать осмысленность. Я вскрыл ещё одну ампулу — успокоительное.

Я крепко взял её за плечи. Отвёл в сторону.

Женщина потрясла головой, точно хотела стряхнуть с себя ползущую панику. Кажется, ей это удалось.

Женщина посмотрела на меня недоумевающими глазами. Точно я сказал что-то на иностранном языке. Смотрела долго. Словно ждала, что сейчас я скажу заветное НО. Я молчал. Наконец спросила:

Я покачал головой.

Женщина отвернулась и посмотрела на дочь. Сильные препараты уже начали действовать. Казалось, она дремала, накрытая жутким, смертоносным одеялом.

Она вскинула на меня свои запредельные бездонные глаза.

Пока есть надежда, что хоть кто-то жив под нагромождением обломков, завал разбирается вручную. Только в крайнем случае, когда требуется поднять фрагмент стены весом в сотни килограммов, с величайшей осторожностью подводится техника. Мы поднимали глыбы, разгребали щебень, в который превратился дом, где кто-то когда-то был счастлив. То и дело подавалась команда заглушить все работающие двигатели, чтобы вслушаться в звуки, пробивающиеся из-под груды камней и искорёженного железа. Тогда над этим жутким курганом повисала напряжённая тишина. Для одних минута надежды. Для других минута молчания по тем, кто уже никогда не сможет подать голос, застонать, попросить о помощи. Смолкали даже рыдания. Только безмолвные лучи прожекторов метались по серым, равнодушным осколкам, по вспенивающимся там и сям обрывкам ткани, по разбитым стёклам окон и плафонов. Кто сказал, что к этому можно привыкнуть?

Женщина подошла ко мне. Снова коснулась дрожащими пальцами рукава.

Я вздохнул и сжал её холодную кисть. Моё молчание она поняла.

Миллиметр за миллиметром поднималась плита. Как только зазор оказался достаточным, мы вытащили девочку и уложили на носилки, накрыв тёплым байковым одеялом. Мать шла рядом с носилками, держа безвольно свисающую руку дочери. Женщина не плакала. Неотрывно смотрела на лицо угасающего ребёнка и тихо-тихо шелестела что-то, мешая русские слова со словами на родном языке. Лицо было спокойное, ласковое. Губы тронуты едва заметной улыбкой. Девочка сонными глазами смотрела на мать.

Мы поставили носилки за ограждённым периметром. Некоторое время я поднимал голову и видел две залитые лучами мощной осветительной аппаратуры фигуры: лежащую детскую и сгорбившуюся над ней женскую. Женщина гладила голову дочери, точно спать укладывала. Видимо, продолжала что-то нашёптывать. Может быть, рассказывала последнюю сказку. А, может быть, описывала прекрасный рассвет, который встретят вместе, когда всё закончится, и они поедут к морю.

Из руин, увенчанных поднятыми плитами, нам удалось извлечь четырёх человек. Трое из них: мужчина средних лет, молодая девушка и подросток — были живы. Стонала, когда приходила в себя, девушка. Металлические прутья панельной сетки прошили её почти насквозь. Но организм сильный, может быть, и справится. Мужчина был без сознания. Черепно-мозговая. Не выживет. Парнишка почти не пострадал, так, пара переломов и, конечно, шок.

Я поднял голову, чтобы ещё раз взглянуть на мать, отдавшую этим людям последние часы со своим умирающим ребёнком. Увидел, как она накрывает лицо девочки краем одеяла…

Снова объявили звуковую паузу.

Вставало солнце. Женщина поднялась и повернула лицо к розовеющему горизонту. Первые лучи коснулись её растрёпанных волос, сомкнулись светящимся ореолом, засияли.

Православной ли была та женщина, мусульманкой или исповедовала другие религии — мне не известно. Вполне вероятно, что она верила в какие-то иные Силы. Только теперь, когда я смотрю на иконы Божьей Матери, в Её огромные печально-ласковые глаза — вспоминаю её. И лик Богородицы перестаёт казаться недосягаемым для наших чаяний и мольбы, отрешённым от суетной жизни простых смертных. А ещё я теперь точно знаю, что люди созданы по образу и подобию.