АСКЕТ

Я взглянула на часы. До часа X оставалось двадцать минут. Внутри меня происходило что-то непонятное. Наверно, так чувствует себя стиральная машина, если включить одновременно режим стирки, отжима и сушки. Так, конечно, не бывает. Никакая стиральная машина не выдержала бы, но мы-то люди, у нас и не такое случается. Мы с моей подругой Наталкой Жади называли Жанночкой. Жа-ди… для русского уха имя имело какой-то неприятный привкус — Жади, жа-ди-на. Некрасиво. А Жанночка была нежной, с невероятными оленьими глазами. Когда она танцевала, позванивая монистами и браслетами, у меня захватывало дух и хотелось плакать. Впрочем, Жанночка, давала повод поплакать нам вволю на каждом шагу. Когда-то ведьма-свекровь отняла у неё ребёнка, оболгав перед сыном и всей роднёй. Сынок был тот ещё фрукт… Но ухаживал красиво. Они все такие до свадьбы. А потом стал тряпка тряпкой, вечно слушал свою гадюку-мамашу…

За стеной заходился соседский ребёнок, выбивая меня из состояния сладостной печали. Наградил же бог соседями. Несколько дней колотили, точно дятлы, в стены и по трубам. Что-то, видно, ремонтировали. Теперь не могут урезонить своё уже охрипшее от визга дитятко. Что за люди!

Сегодня я увижу Жанночку в последний раз… За полгода она стала мне необходима, как воздух. С ней я погружалась в мир сильных чувств, ярких образов, с ней я плакала просветлёнными, рвущими сердце слезами.

Я попробовала пыхтящий на плите борщ и вздохнула. У людей любовь, борьба, а я… опять борщ пересолила. Скучно. В замке заворочался ключ. Лёшка. Он, пожалуй, не заметит. Мой муж никогда не замечает, что я что-то пересаливаю. Хотя… он не больно-то замечает, что я, вообще, готовлю. Он кладёт на согнутое колено очередной детектив с плоскими, бесчувственными суперменами на обложках и даже не смотрит в тарелку. Метёт, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Он весь там, среди своих навороченных героев с килограммовыми «пушками». Наверняка, Лёшка спит и видит, что это он в одиночку сражается с вездесущей мафией. А сам… гвоздь вбить не может.

До прощальной встречи с Жанночкой шесть минут. Запиликал телефон. Очень некстати. Звонила запыхавшаяся Наталка. Она, по всем приметам, тоже чувствовала себя, стиральной машиной, врубленной на все режимы работы сразу. Хоть кто-то меня понимает…

Время поджимало, я дрожала от напряжения, пытаясь в шесть минут впихнуть всё, что стряслось с Жанночкой за несколько лет её жизни, пронёсшихся по экрану всего за час (включая проклятую рекламу). Соседский ребёнок пищал, сбивая с мысли. Муж гремел на кухне тарелками. Тут ещё хлопнула входная дверь, Никита явился из школы. Содом с Гаморрой! Я высунулась в коридор.

Наследник поспешно юркнул в свою комнату, одарив меня привычным «нормуль».

Из комнаты Никиты послышались завывания очередных компьютерных монстров и звуки пальбы. В отличие от отцовских, герои сына были экипированы куда заковыристей — в сверкающих комбинезонах, с похожими на гаубицы пулемётами в лапах. Палили по многочисленным мутантам веером от пуза. Сквозь вопли соседского младенца, рёв пулемётов и грохот тарелок я боялась не расслышать одухотворённый голосок Жанночки. Настроиться на светлые слёзы тоже было весьма затруднительно.

Зазвучали знакомые до сердечного спазма вступительные аккорды, замелькали титры.

Я вывернула звук на полную. Должен же пробиваться сквозь этот гвалт голос любви и надежды, голос страдающей женщины и сильных, благородных мужчин. Последняя серия. А что дальше?

Пожарную сирену дверного звонка я расслышала не сразу. Звонили требовательно, настырно. Ни Никита, ни Лёшка и не думали вставать со своих насиженных мест. Один громил монстров и спасал миры, другой сражался с мафией. Я чертыхнулась. В животе сладко ныло от бархатистого баритона красавца Жозе, проникнувшегося горем Жанночки.

На пороге стоял угрюмый участковый.

Я беспомощно оглянулась на Жанночкин крик. Там что-то происходило. Бессердечные люди…

По лестничной площадке распространялся сладковатый смрад. Похоже, коммунальные службы не позаботились о санитарном состоянии вечно забивающегося мусоропровода. Трое дюжих молодцов топтались у соседней двери, из-за которой доносился писк. Я поёжилась.

Стоящий рядом парень из соседней квартиры возмущённо фыркнул:

Участковый тяжело посмотрел на нас.

Дверь была хлипкая. Трое дюжих тут были явно лишними. При желании, нажав плечом, я сама могла бы выдавить такую картонную заслонку.

В нос ударила тошнотворная вонь, в уши — гром воды в ванной, по сердцу — нехорошее предчувствие. Ванная комната была заперта.

Я прижалась в маленькой тёмной прихожей к стене. Один из молодцов прошагал в недра серой пустынной квартиры. Точно в облаке пыли и чего-то мутного растворился. Остальные прошли к ванной. Послышался хруст дерева. Шум воды усилился. Где-то в квартире истошно кричал ребёнок.

Участковый писал. Мы с соседом молчали.

Мне было сейчас гораздо хуже, чем стиральной машине. Даже если бы её вышвырнули с пятнадцатого этажа на асфальт.

Участковый сжался, как и мы с соседом.

Иногда я встречала на лестнице тихую женщину средних лет с испитым смущённым лицом. Однажды она остановилась и, по-собачьи заглянув мне в глаза, прошептала: «Зашла бы, может, по-соседски? У меня вот есть…». Женщина приоткрыла грязную хозяйственную сумку и показала мне бутылку дешёвой водки. Тогда я шарахнулась от неё, как от прокажённой: «Спасибо, я не пью». Что хотела она в тот момент, когда готова была даже поделиться со мной своим сокровищем? Рассказать о погибшем муже? О дочке, пропадающей неизвестно где? О больной старухе-матери? Или неумело просила о помощи? Спивающаяся женщина — бывает ли зрелище более отталкивающее. Я предпочла забыть это омерзительное лицо.

Не знаю, когда и как она умерла. Её дочь я помнила только долговязым нахальным подростком, вечно ржущую в компании таких же, как она сама, деградантов. О появлении в умирающей квартире ребёнка я догадалась только по круглосуточному писку за стеной. Оттуда всё время раздавались то пьяные вопли, то звук падающей мебели, то ноющие, тягучие старческие рыдания. Я привыкла. Предпочитала не переступать черту, за которой жила нищета, разложение и боль. Мне больше нравились красивые страдания Жанночки.

Я глянула на экран. Жади в свадебном платье была прекрасна. На руках пухлощёкий улыбающийся мальчик. Я выключила телевизор и пошла в комнату Никиты.

Он сидел спиной к двери. По монитору мельтешились раскрашенные мутанты. Он спасал какой-то мир.

Я села на узкую кровать сына и заплакала.