Арлекин снимает маску

Глава 14 Взвесь весь риск

Зерно стоит в дверном проёме спальни, яростно потирая глаза, будто решил выдавить их за ненадобностью. На нём одна из любимых пижам самого Бела — синтошелковая, украшенная чёрно-синими китайскими драконами, пошитая из умной ткани, генерирующей микроскопические дозы релаксантов. Но Алекс оглоушен настолько, что даже не находит сил возмутиться.

— Чего было так орать? — с праведным возмущением интересуется зуммер. — А?

Проходит в гостиную, подбирая с тарелки кусок подсохшего сыра и галету, к которым так никто и не притронулся. Суёт в рот, меланхолично пережёвывает и роняет крошки, и лишь после этого с сонным прищуром заглядывает в экран терминала.

— Так ты будешь объяснять? — нервно переспрашивает Бельмондо.

— Буду, — как ни в чём не бывало, кивает Куликов. — Дело в том, что в известном нам всем ролике господин Дубинин при отсчёте нарушает последовательность. Для пущего эффекта, как я полагал, что-то вроде «Миссисипи-раз», «Миссисипи-два», и ну и по списку дальше… Так вот, что б вы знали, последней цифрой твой бывший клиент называет 3005.

Алекс молча смотрит на друга. В твёрдой уверенности, что будь у Леонида больше денег, он бы точно ушёл в неохумы, навсегда подключившись к виртуальному коллективному сознанию, давно и крепко опутавшему планету. Но денег Зёрнышку никогда не хватает. А потому он лишь изредка тратится на новые цифровые игрушки и оттачивает мозг, дарованный при рождении. Запоминает и подмечает, чего самому феромиму подчас очень не достаёт…

Бель собирается ввести новую последовательность, но Максим опережает его, с лёгкостью лишив звания первооткрывателя. Как ни крути, а теперь догадка и последующий взлом пароля — явно заслуга не только Алекса.

Зерно тем временем обходит диван, заглядывает в раскрытый терминал. В тот самый момент, когда капитан жмёт «ввод» и окно с паролем исчезает, сменяясь примитивным интерфейсом копилки. Бледно-синий фон, строгие чёрные буквы «Собственность С. Г. Дубинина», серебристая кайма по периметру. Ни логотипов, ни пояснений. Для запуска активна лишь одна программа, ещё полтора десятка отмечены, как вспомогательные и скрытые.

Ни с кем не советуясь и не теряя лишних минут на размышления, Вышка запускает файл. На мгновение сердце Алекса вздрагивает, словно «кофейник» активировал алгоритм самоуничтожения терминала. Но затем на весь эластичный экран разворачивается простыня высококачественной видеозаписи.

Голос мёртвого бхикшу так неожиданно врывается в динамики компьютера, что лицо Бела перекашивает. Вышегородский подаётся вперёд, а Куликов наблюдает за роликом с налётом сонной скуки на лице. Максим по-хозяйски пробегается пальцами по клавиатуре, перебрасывая трансляцию на настенный слайдекс.

— Наверное, жутковато получать письма с того света? — спрашивает Дубинин с огромного изогнутого экрана. — Как бы то ни было, я приветствую того, кто это смотрит.

Он ведёт запись из уютной полутёмной комнаты, обшитой деревянными стеновыми панелями тёмно-вишнёвого цвета. На заднем фоне виднеется разожжённый камин. Рядом с удобным креслом стоит ажурный столик на одной бронзовой ножке; на нём полупустой хрустальный графин и широкий стакан. В стакане, на самом дне, спит янтарная жидкость.

— На дворе второе сентября 2069 года, — неторопливо поясняет глава «Вектора». — Сразу расставлю точки над «И» и замечу, что это ни в коем случае не завещание. Если я всё сделал верно, данный документ миновал моих юристов и адвокатов, способных похоронить его в месяцах разбирательств и определения прав собственности. Если же… если потомки возжелают оценить это послание, как попытку замолить грехи — так тому и быть. На деле же это обычное исправление ошибки. Корректура. Причём исключительно для того, чтобы не пострадали невиновные — мои братья и сёстры, настоящие русские , соотечественники и единоверцы.

Судя по одежде Святослава Григорьевича, дело происходит в конце рабочего дня: его галстук развязан, рубаха по-домашнему расстёгнута в горловине, а серый корсетный пиджак висит на спинке кресла. Седые волосы, безупречно зачесываемые в рекламах колланадина и других препаратов, сейчас небрежно растрёпаны пятернёй. Взлохмаченной кажется даже аккуратная бородка Дубинина.

— Думаешь, я записал это, чтобы публично раскаяться в убеждениях и содеянном? – вдруг спрашивает он, изгибая густую изящную бровь. — Нет, я не раскаиваюсь. Я всю жизнь был, есть и останусь верен идеалам российского национализма и нетерпимости к людям, приезжающим в мою страну лишь для того, чтобы гадить по углам и портить генетическое наследие будущих поколений.

Мужчина на записи подаётся вперёд, упираясь локтями в колени. В его голосе твёрдость веры, с которой не расстаются даже на смертном одре.

— Я по-прежнему ненавижу мигрантов, — негромко делится с тремя случайными зрителями благородный господин Дубинин. — Нерусей. Горцев, китаез, степняков, пустынников — мне плевать! Заявляю об этом сейчас не как официальное лицо… ха! теперь-то можно… не как глава крупной корпорации, а как гражданин. Я ненавижу их обезьянью внешность, уклад мыслей, гигиену, вероисповедание и этические нормы. Ты винишь меня в этом? Считаешь плохим человеком? Мне наплевать и на это. Учёные много лет назад доказали превосходство одного генотипа над другим. Доказали! Фактами! А для того, чтобы понять, что уровень интеллекта любого вонючего среднеазиата куда ниже, чем у представителя славянской расы, не нужно и учёным быть.

Алекс вдруг понимает, что закусил губу. Больно, почти до крови.

В его сознании до сих пор не укладывается, насколько глубоко-неискоренимой могут быть ксенофобия и расовая ненависть. Дистиллированными, чистыми и незамутнёнными примесями морали. Насколько они могут быть въедливыми и прожигающими, будто серная кислота. Насколько опасными.

Эта нетерпимость будет жить вечно…

Может быть, она и вправду обусловлена древней войной генов, когда одна раса истребляла другую, а на кону стояло выживание видов и народностей? А может, она стала искусственным продуктом нового времени, столь же синтетическим, как лежащий возле терминала сыр, и была намеренно впрыснута человечеству, будто «Синтагма»? Впрыснута сильными мира сего для наиболее эффективного ведения политики, войн, бизнеса и получения мирового господства…

Она заставляет убивать тех, кто не похож. Заставляет носить знамёна, в какие бы оттенки коричневого те ни были окрашены. Её не вывести щёлочью, не вылечить антибиотиками. Её можно лишь вырубать, как опасный и плодовитый сорняк, и горе той стране, что не заметила всхода её первых семян.

Однако при этом Бельмондо знает, что, как бы ни старались честные «фермеры», всё равно во все времена найдутся те, кто возжелает бросить в чернозём невежества и дремучих опасений новые семена раздора. И тогда чернокожих снова обвинят в том, что те слишком похожи на приматов. Или кто-то брезгливо возмутится, что его эстетическое восприятие не удовлетворено азиатским разрезом глаз. А кому-то покажется уродливой и опасной светлая кожа, конопатость и рыжие волосы.

Этот порочный круг будет нерушим, пока жив человек, созданный им мир и пронзающие этот мир мемотические связи, столь же полезные для мгновенного насыщения информацей, сколь опасные для гипнотизирования меркантильными идеями…

Алексу очень страшно. Особенно — смотреть в глаза человеку, пусть даже мёртвому, — не обременённому проблемами выживания. Тому, кто имел всё, что мог себе позволить, и при этом — оставаясь сильным, если не сказать — всесильным, до последнего погряз в липком болоте плебейской ненависти и неприязни…

Дубинин на экране откидывается на спинку кресла. Не глядя подхватывает стакан и одним глотком допивает жидкий янтарь. Пожимает плечами, будто дальнейшее развитие мысли кажется ему донельзя очевидным. И говорит, продолжая забивать в душу Бельмондо зазубренные шпильки отвращения:

— В нашу страну продолжает кочевать стадо. Тупое, грязное, примитивное. Стадо зверей, которым здесь не место. «Некому будет выгребать дерьмо!», заохают либералы? «Белые люди не захотят выполнять грязную работу!», запричитают толерантные защитники прав человека? Чушь. Ещё немного, и всю подённую работу станут выполнять механизмы. Верные слуги белого человека: умного, воспитанного, образованного и верующего в Бога. А это значит, что в будущем нет места ни одному из этих проклятых монголоидов, приезжающих в мой Посад с одной целью — упиваться свободой, которую они часто путают с анархией. Грабить, толкать дурь, насиловать славянок и выкачивать деньги.

Алекс вздрагивает. Он сопоставляет, до чего слова одного из богатейших жителей Посада похожи на умозаключения татуированного уголовника, выкравшего мима из квартиры его друга. Парень смотрит в холодные глаза Дубинина и до сих пор не может понять, какой неутолимо-злобной силой нужно обладать, чтобы хранить в себе такую ненависть не после какого-то отдельного события, но всю сознательную жизнь…

— Когда я вспоминаю тупые свинячьи зенки любого из встреченных в жизни чурок… — продолжает тем временем Святослав Григорьевич, всё сильнее пятная себя в глазах феромима. — Когда вспоминаю их заискивающий страх… их желание угодить, чтобы уже вечером подкараулить в подворотне и ограбить… меня переполняет праведная ярость…

Бельмондо удерживается, чтобы не фыркнуть. Переводит взгляд на Макса, но тот неподвижен, молчалив и сосредоточен, будто смотрит интерактивный урок по важному университетскому предмету. Как каменный божок. Как автомат в ружейной стойке. Как ожидающий старта танк. Кажется, капитан даже дышит чуть реже, чтобы не упустить ни единого слова мертвеца на записи.

— Они исчезнут, как исчезали ненужные виды животных и растений, — говорит бывший клиент Алекса. — В результате естественного, чуть ускоренного человеком процесса. Эволюция — это беспрерывная мутация, и теперь в руках учёных есть инструменты, чтобы подчинить её своей воле; сделать контролируемой, быстрой, по возможности бескровной. Я не успел завершить начатое и подобрать волшебный ключик. Но верю, что мои заготовки пригодятся кому-то из последователей.

Дубинин кивает, причём совершенно серьёзно и без намёка на хвастовство. Как взрослый, знающий суть вещей человек, объективно оценивший собственный вклад в общее дело и способный миновать этап ложной скромности. Затем вдруг усмехается, необычайно дружелюбно и мило, что ещё больше злит курьера, и плавно вытягивает развязанный галстук из-под ворота рубашки.

— Впрочем, — обрывает сам себя хозяин «Вектора», — я записал это не для того, чтобы ещё раз озвучить личную точку зрения в вопросах нелегальной… да и легальной, чего уж греха таить?.. эмиграции…

Он крутит в руках галстук, затем сматывает его в тугой клубок и неожиданно отбрасывает из кадра. Взгляд Дубинина снова приклеивается к объективу.

— Если эта запись попала к общественности, — с напором говорит бхикшу, — со мной произошёл несчастный случай. У соратобу отказали тормоза или парковочная турбина. Или на фабрике приключилась утечка токсичного реактива. Может быть, это была внезапная остановка сердца при полном отсутствии следов яда… Не знаю точно, но бегать от недругов никогда не любил.

Алекс снова вздрагивает. Запись сделана два с половиной месяца назад. И пусть Святослав Григорьевич уже тогда предполагал возможность покушения, Бель уверен, что тому даже в голову не могло прийти, как всё случится на самом деле…

— Ошибка, о которой я упомянул, едва начав свой l’hymne des adieux [1], это «Синтагма», — продолжает мужчина и приглаживает бороду, щедро присыпанную солью седины. — Моё детище, моё сокровище. Препарат действительно прекрасен, и я верю, что когда-нибудь он выполнит сразу две важные миссии. Позволит вычищать слободы всех российских Посадов от чужеродных нам тварей. Бить прямо в ДНК, убирая чужаков и не трогая своих.

Он рассуждает об этом без лишних эмоций, спокойно и взвешенно, как видавший виды патологоанатом, выступающий перед студентами первого курса. Но вот пожилой миллионер подаётся вперёд и поднимает указательный палец:

— А ещё он поможет создать Русского Воина! Непобедимого. Сильного. Со стальными, без преувеличения, мышцами. Выносливого и несокрушимого, с генокодом такой чистоты и мощи, что одолеет любую напасть.

Дубинин вздыхает. Может, от тоски, что не увидит плодов своей работы, окончания разработки препарата, подлинного триумфа и марширующих по Красному Проспекту легионов «нового человека». А может, от печали, что вверяет ценную запись кому-то незнакомому, наугад, вслепую.

Алекс задумывается, изменил бы бхикшу своё решение, если бы узнал, что хранитель нэцкэ окажется из числа тех, кого Жнецы предпочитают депортировать на фонарные столбы?

— Дальнейшее вам станет известно из моих записей. Но, смею заметить, я веду речь не только об увеличении физической мощи подопытных. Когда препарат будет завершён, он позволит создавать государственную общность куда более сплочённую, чем это когда-либо представлялось возможным. Русские во все времена и без того были готовы драться за любой клочок своей земли…

Миллионер делает акцент на нужном слове, вызывая у Бельмондо новый приступ отвращения.

— … но с применением моей вакцины мир навсегда забудет о любых обвинениях нашей нации в захватнических настроениях. Психо и нейрофизиологические маркеры «Синтагмы», применённой к группе лиц единого генокода на отдельной территории — например, к личному составу военных частей Калининграда, — позволят привязать их к этому ареалу столь же надёжно, как пчёл к отдельному улью. И драться за этот улей мои «пчёлы» будут также остервенело, сколь станут равнодушны к чужой земле и собственности. Только так можно сохранить единство нашей великой нации. Её суверенитет, помноженный на незыблемость государственных границ, уступать которых я больше не намерен ни на сантиметр. Только так можно создать безупречного воина будущего, готового втридорога продать свою жизнь при защите дома и семьи.

Мужчина, возглавлявший одну из самых крупных фармацевтических компаний Сибири, а то и всей России, задумывается. Переводит взгляд на опустевший стакан и высокий графин, но передумывает подливать. Вместо этого теребит седую бороду свободной рукой и говорит печально, с изрядной долей иронии:

— Если же применить «Синтагму» сейчас… или, не дозволь Господь, она уже применена… это не вызовет ничего, кроме звериной агрессии всей экспериментальной группы. И тотальной потери контроля над их сознанием. Если мои соратники… бывшие, полагаю, соратники… не послушались и вакцина испытана на подопытных национальностях Посада, вы имеете дело с неуправляемой, злобной, отчаянной толпой, готовой прикончить любого, кто не имеет сходного феромонного следа…

Алекс вспоминает искажённые ненавистью лица. Звериные выпученные глаза, в полной мере оправдывающие ксенофобию «колготок», неуёмную жажду рвать, кусать и царапать. По спине парня пробегает капля холодного пота.

— Однако пока — сейчас, сию минуту, всё ещё, — «Синтагма» крайне нестабильна, — продолжает фармацевт на полотне домашнего слайдекса, всё же наливая из графина. — А я хорошо знаю, как легко поставить крест на любом начинании, если оно вброшенно в массы недоделанным, бракованным и огрешным. До окончания всех разработок, — вновь подчёркивает он интонацией, ещё раз доказав наличие имплантированных в горло суггестических модулей, — мой препарат попросту опасен. Опасен, потому что закостенелые умы, увидев эффект незавершённой разработки, скорее предпочтут уничтожить её, нежели довести до ума. Или решат подороже продать, не задумываясь о последствиях. Поэтому я оставляю тебе ключ с блокиратором, способным предотвратить развитие вируса, если в этом будет необходимость. Надеюсь, ты донесёшь его до нужных людей: до «кофейников», государственных химиков, до медиалистов, в конце концов. Но ни в коем случае не до чиновников или военных, запомни это…

Максим наконец издаёт тихий протяжный звук.

Словно услышав его, Дубинин из прошлого улыбается и кивает, едва заметно салютуя капитану КФБ стаканом. Добавляет, по-домашнему наваливаясь на подлокотник кресла и пригубляя:

— Триггер, спрятанный в моей формуле, не только понизит критическую активность РВ-419 и уничтожит применённые фосфорилгуанидины, но и взломает коды наномерных ферроволоконных новообразований на любой стадии роста. В данных, приложенных на этом носителе, ты найдёшь все необходимые инструменты для создания «противоядия». — Он замолкает на долю секунды, но всё же решается добавить: — Не скажу, что получивших защитный протоинтерферон ждёт благополучный исход. Смертность составит не менее 15%. Ещё 40% ждут кататония и кома. У остальных распавшиеся новообразования сформируют в мышечной ткани желеистые тела, требующие хирургического удаления. Это без учёта психических деформаций и экспонентного роста поведенческих отклонений. Однако тут я советую винить уже не меня, а людей, возжелавших опробовать «Синтагму» до того, как я подтвердил её полную готовность…

Дубинин отставляет стакан на ажурный столик. Усаживается поудобнее и тянется вперёд, чтобы отключить запись. Напоследок он вновь улыбается, в очередной раз доказав Белу, что быть внешне-милыми и симпатичными умеют даже самые опасные хищники этой планеты. Подмигнув в объектив, Святослав Григорьевич двумя пальцами шутливо отдаёт честь от седого виска.

— За сим прощаюсь… как там Маяковский говорил? Не сплетничайте обо мне, покойный этого ужасно не любил. Виновных в вашей скоропостижной утрате называть не стану за полной бессмысленностью оного. Ceterum censeo Carthaginem esse delendam! [2] Доброй ночи и удачи, кем бы ты там ни был! Не дай этой записи пропасть…

Две последние фразы Дубинин произносит на католингво, не во всех тонкостях изученном Алексом, но мим улавливает общий смысл и тоскливый настрой. После этого изображение мёртвого бхикшу исчезает, сменяясь деревом корневого меню носителя. Теперь все вспомогательные файлы доступны для изучения, и у немногочисленных зрителей нет ни малейших сомнений, что там они найдут наборы химических формул и детальные инструкции по изготовлению «Анти-Синтагмы»…

[1] Гимн прощания (фр.).

[2] Кроме того, я утверждаю, Карфаген должен быть разрушен (лат.).