Арлекин снимает маску

Глава 13 Один шанс на двоих

Идёт неспешно, негромко.

В прихожей задерживается у реостата и плавно сбавляет в гостиной свет. Максим — Алекс видит его плечо и спину через дверной проём, — если и замечает перемены, то не реагирует. Войдя в комнату, Бельмондо прикрывает за собой створку и начинает помалу сцеживать фитиль в тёплый спёртый воздух.

Вышка улавливает его краем глаза. Дёргает головой, но от экрана не отрывается и возвращается к поиску данных. На терминале развёрнуты его личные сетевые хранилища, откуда капитан по крупицам выуживает собранную на Орлова информацию.

Секунды ускользают с той же скоростью, с какой пространство гостиной наполняется дурманом. Бель встревожен и возбуждён. Но умело сдерживает себя, чтобы не запаниковать или напортачить в лишней спешке.

Наконец Макс осознаёт: что-то не так.

Поднимает голову, принюхивается и оборачивается к феромиму. Тот, болезненно сгорбившись, отступает в самый тёмный угол комнаты.

— Отец? — говорит он, почти шепчет.

Лицо Вышегородского искажается и оплывает, словно в щёку вкололи диазепама или галламина. Уголки рта опускаются, глаза распахиваются. Пальцы тянутся к пистолету на столе, но Алекс точно знает, что механизм самообмана уже запущен. Словно знакомого в толпе, он начинает видеть своего сына там, где его вовсе нет. И совсем скоро сам не захочет противиться миражу.

— Какого чёрта? — бормочет капитан, промахнувшись мимо пистолетной рукояти.

— Папа, если я ещё хоть что-то для тебя значу, — с мольбой шепчет лицедей, — то оружие не понадобится. Но я ненадолго. Выслушай…

Бельмондо лихорадочно ищет точку опоры, с которой мог бы начать импровизационную атаку. Но её по-прежнему нет, и парень сам себе напоминает альпиниста, в прыжке оборвавшего страховку. На высоте в пару сотен метров…

Максим порывается встать, но часто моргает и остаётся за столом. Его зрачки сужаются, меняют цвет на пепельно-серый; пульс учащается, давление подскакивает, будто мужчина пробежал десяток лестничных пролётов.

— Федя? — цедит он сдавленным голосом, подрагивающим от недоверия и замешательства. — Как ты сюда попал? Что происходит?..

Бель делает короткий неопределённый жест, выбрасывая в гостиную остатки фитиля и порцию личных экстрактов Вышегородского. Он едва удерживается от облегчённого вздоха: потому что, во-первых, нашёл точку опоры, а, во-вторых, только что убедился, что клиент поплыл. И действительно видит перед собой пропавшего сына…

Разумеется, «кофейник» пытается сражаться. Но мим встречал такое сотни раз и хорошо знает, что победить в этой борьбе не дано никому. С отчаяньем тонущего «Федя» вступает в новую фазу представления, старательно вымеряя слова и мгновения.

— Папа, — с тем же болезненным присвистом произносит парень, — не пытайся оценить, просто поверь. Так нужно.

Максим трясёт головой. Кажется, капитан сообразил, что одурманен, и теперь пытается применить психофизиологические навыки сопротивления, которым его обучали в «кофейне». Но момент безнадёжно упущен, и он лишь в недоумении расчёсывает пятернёй короткие светлые волосы.

— О чём ты, сынок? — с болью в голосе спрашивает мужчина. — Что с тобой⁈ Ты ранен⁈ Как ты тут оказа?..

— Пап, не перебивай! — прерывает его Бельмондо и закрепляет команду выверенным взмахом руки. — Со мной всё хорошо. Думай о том, что я скажу. Не вставай. Прикасаться ко мне нельзя…

Даже если Макс и понимает, что его волей управляют, ничего поделать с этим не может. Остаётся на месте, обессилено откинувшись на диванную спинку, подавленный и ранимый. Ноздри раздуваются, глаза начинают болезненно блестеть. С губ всё быстрее срываются слова, превращаясь в непрерывный поток:

— Тебя всё-таки подстрелили? Верно? Мать моя моржиха… я говорил, что твой Клуб — куча вонючего застарелого дерьма… Почему ты меня не послушал? Что ты делаешь в Посаде? Шахматисты имеют к этому отношение? Ты работал на Динельт? Они применили химическое оружие? Ты заражён? Федя, как крепко ты связан с операцией «Синтагма»? Наёмников нанял «Вектор» или «Огнь»? Ты же понимаешь, что моих связей не хватит, чтобы тебя прикрыть!

Алекс отсчитывает секунды, способные стать последними в его жизни.

Однако при этом чувствует себя живым настолько, будто только сейчас очнулся ото сна длиной в двадцать шесть лет. Его мозг сопоставляет, ухватывает и выдумывает с такой скоростью, что позавидовали бы самые мощные вычислительные системы. Выуживает из памяти факты, будто наживо, напрямую, с помощью самых современных нейроприводов подключён к справочным базам инфоспатиума. С каждым новым словом Вышегородского в мозгу «пахучки» выстраивается стратегия, которой предстоит стать отмычкой к сознанию Макса.

Мим преображается.

Трансформируется не только внутренне, но и внешне, в мелочах оживляя выбранный образ. Становится совсем иным человеком, уверенным в себе и актуальном персонаже стократ больше, чем в себе-обыденном. Погружается в лицедейский берсеркеранг такой глубины, что сейчас немыслимо предположить, что недавно его попрекали «правилом второго вопроса» или обвиняли в истеричности и нерешительности.

У каждого есть свой личный наркотик, своя адреналиновая игла.

Для Алекса это — текучесть и вживание в роль.

— Шахматный Клуб не дерьмо! — с искренней обидой и усталостью говорит «Фёдор», скрючившись в углу.

Его слова, как стальные гвозди, входят в оглушённую плоть клиентского разума, распиная его на кресте безоговорочной веры и покорности. Без лишнего, без шелухи. Бель бьёт в пространство перед собой квинтэссенцией манипулирования, помноженной на риск, знание клиентской натуры и особенности уникальных экстрактов.

Из динамиков комнаты звучат первые негромкие аккорды. «The sound of silence» вплетается в представление мягко, исподволь, на самой границе слуха, но организм Вышегородского покорно реагирует на неё выбросом эндорфинов.

В этом ментальном танце немало интимного. Словно в танго-на-простынях, где двое пытаются довести друг друга до высшей точки, то усиливая нажим, то ослабляя, но ни в коем случае не разрывая высоковольтного контакта, от которого зависит предельно всё.

— Клуб — это система. Семья. Причём не хуже и не лучше той, на которую работаешь ты…

Максим вздрагивает, словно получил пощёчину. Алекс понимает, что попал в цель.

— Не смей сравнивать продажных пешек с ребятами моего Корпуса! — У капитана вспыхивают щёки и твердеют скулы. — Я защищаю Родину! Ты никогда этого не понимал, и потому…

— Прости, — покорно и мелко кивает «Федя», стыдливо опускает глаза. И тут же, перехватывая инициативу, ещё сильнее сокращает психологическую дистанцию. — Сейчас не время для старых ссор. Жалею, что мы расстались так. Попробуем всё исправить?

— Исправить, — как загипнотизированный, повторяет Макс. — Как ты тут оказался, Федя? Это сон? Галлюцинация?

— Нет, отец, — не совсем убедительно, но лишь чтобы показать собственную уязвимость, отвечает липовый сын Вышегородского, — это не сон. Алекс меня приютил. Но ты его обманываешь. Он верит, что вы друзья… а ты им пользуешься. Держишь на крючке. Он ценная фигура в твоём заговоре?

— Каком заговоре? — сонно недоумевает Вышка.

Смотрит на парня в углу так, как любящие люди смотрят на близких, которых не видели много лет: с обожанием, грустью и собачьей тоской.

— Федя, о чём ты? Я с заговорщиками борюсь! И Алекса я не обманываю! Я его и вправду сначала на отдалении держал… Но сейчас он знает больше, чем высшие чины КФБ во всём Посаде! Святый Боже, почему ты вообще спрашиваешь? Это он тебя послал?

— Молю, услышь меня хоть раз в жизни, — размеренно и негромко вворачивает «Федя». И добавляет, чуть повысив голос: — Папа, за кого воюешь⁈

И мгновенно понимает, что на этот раз промахнулся…

Вышегородский выпрямляется, его светлые брови сходятся на переносице. В глазах мелькает нечто, что едва не заставляет Бельмондо запаниковать — так клиенты бросают наживку и уходят в глубокий ступор, где подчас обитают акулы кататонии и хищные спруты психопатических взрывов.

— Как ты смеешь задавать мне такие вопросы⁈ — восклицает оперативник, и Алекс молится всем божествам, чтобы этот вопль не разбудил Куликова. Парень разводит руками, копируя жест самого Максима, и контратакует злобным:

— Орлов не посмеет захватить власть. В Посаде… В стране…

— Ты ушёл блудным сыном, а вернулся отцу врагом… — вдруг с жаром выдыхает Вышка. А его рука всё же нащупывает пистолет возле раскрытого терминала. — Прости, но я вынужден тебя задержать, ты знаешь непростительно мно…

— Папа, Алекс мне рассказал, — с ужасом обнаружив, что время забега подходит к финалу, Бель ускоряется, чуть не потеряв нужную интонацию. — Пойми, мне важно знать, на чьей ты стороне… Я не хочу перешагивать грань, за которой ты не сможешь меня простить…

— Твой Алекс трепло… — говорит Максим с горечью, характерной лишь очень пьяным, а оттого бескрайне искренним людям. А затем добавляет, кривя губы в саркастической усмешке: — Неужто, сынок, ты сам ещё сторону не выбрал?

Алекс вздрагивает. Узкий шланг капельницы отклеивается от взопревшей кожи, и он внезапно роняет пустой пакет из-под газа. Потому что профессиональная броня вдруг даёт непрошенную трещину, и последний вопрос капитана раскалённой иглой попадает не в съёмную личность Фёдора Вышегородского, а в душу самого Алексея Вэньхуа. Который до сих пор не определился, на чьей стороне готов жить, бороться и, если потребуется, умирать…

Встречный вопрос Макса столь меток, что несколько мгновений феромим борется с собой, восстанавливая контроль над ситуацией. Делает взмах рукой, распыляя в сторону «клиента» новую волну экстрактов, и бросает в бой один из заготовленных чуть ранее козырей.

— Да, выбрал… прости… Но никак не ожидал, что Орлов окажется предателем страны, в которой я рождён… — Он опускает голову, исподлобья наблюдая за «отцом», и замечает, как тот побледнел.

— Этого никто не ждал, — сухо сплёвывает слова офицер КФБ. — А истинная боль измены состоит как раз в том, что врагом становится не твой изначальный противник, а когда-то близкий человек…

Бельмондо трясёт. Под липовой больничной робой он весь покрыт липким потом, чей запах может перебить царящий в комнате букет. Его колени подрагивают, отчего имитация раненого выходит весьма реалистичной.

— Папа, послушай! — выдавливает он, решаясь заканчивать.

Он уже получил ответы. Самые правдивые из возможных, как на Страшном Суде. Но ему стыдно за манипуляции над Вышегородским, и он решается на коронный финт, личную фишку. Пусть даже лживую, но способную подарить Максиму хоть каплю надежды и покоя.

— Как бы всё ни случилось, я хочу, чтобы ты запомнил… У нас с тобой всё обязательно наладится. Клянусь! Нужно лишь захотеть услышать и простить друг друга…

— Я тебя не понимаю, — вновь мотает головой Вышка, массируя виски. — Мне нужно умыться. Тут душно, или мне кажется? Присядь, ради Бога, дай я проветрю комнату…

— Да, конечно, проветри, — говорит Бель, с каждым новым произнесённым звуком впуская в свой голос всё больше привычного, знакомого «кофейнику». — Не суди строго, ладно?

Он снимает медму, одним движением стягивает парик и включает верхний свет.

Почти полминуты Максим смотрит на феромима в полном недоумении.

Затем моргает, хмурится, и Алекс убеждает себя, что сейчас тот схватит оружие и разрядит ему прямо в лицо. Но вот федерал встаёт, пошатываясь и шумно сглатывая, подходит к окну. Не сводя с Бельмондо внимательного, но ещё сонного взгляда, просовывает руку сквозь опущенные жалюзи и открывает створку. Внутрь тут же врывается порыв вечернего воздуха, столь же свежего, сколь наполненного смогом. Волшебство экстрактов неспешно тает…

Вздохнув, Бель подходит к пульту управления квартирой и возвращает климатизатор в привычный режим. Макс, болезненно-худой и бледный, начинает понимать.

— Прости, Максим, — говорит курьер, устало потирая лицо и размазывая косметический камуфляж, — я должен был убедиться…

Капитан обходит диван и столик, всматриваясь в образ, который ещё минуту назад считал невыносимо реальным. Он смотрит на парня так, будто на его глазах куча бумажных денег вдруг превратилась в обёртки от шоколадных конфет. И в этом взгляде нет ничего доброго…

— Ты добиваешься целей своими, не всегда благородными методами, — добавляет Бельмондо, заведомо ожидая худшего, — я — своими. Зато теперь ты точно знаешь, каков я в деле…

Вышегородский подступает ещё на шаг. Кажется, он посекундно восстанавливает случившееся в полутёмной гостиной, силясь отделить сон от яви и вспоминая, что успел наговорить образу Фёдора. Его левое веко дёргается, будто под него угодила мушка. Пальцы сжимаются в кулаки. В глазах неотвратимость.

— Только давай не в лицо, — успевает попросить Алекс.

И тут же получает два мощнейших удара. Один под рёбра, в левый бок, взорвавшийся огненно-колючим пульсаром. Второй — в грудь, почти по центру. Охает, стонет, но не заваливается на спину, а находит силы удержаться и лишь опуститься на колено.

После чугунных выпадов капитана тело чувствует себя так, будто по нему проехал грузовик. В голове пульсирует набат, в глазах пляшет тьма, уши забило полиэтиленом. Превозмогая боль, мим медленно, со стоном поднимается в полный рост, ожидая заслуженного продолжения…

Но Максим уже сидит на диване. Локти упёрты в колени, голова покоится на раскрытых ладонях. Стараясь подчинить гнев, Вышегородский дышит редко и глубоко.

— Ты перешёл все допустимые границы, Лёша, — тихо, едва различимо говорит он.

— У меня не было выбора…

Алекс втягивает вонючий воздух улицы жадно, будто рыба на берегу. Но понимает, что молчать сейчас нельзя, а потому приказывает боли убраться. Та не слушает, но парню всё равно.

— Вы все меня использовали… с самого начала… Жнецы… Динельт, ты сам… Даже аэропанки, которые хотели продать медионщикам моё обращение…

Оперативник поднимает голову, внимательно изучая лицо хозяина квартиры. Ощупывает взглядом в поисках знакомых черт с той же наивной преданностью, с какой дети относятся к взрослым «волшебникам», способным откусить палец и вернуть его на место или достать из-за уха блестящую монетку.

— Твоя правда тут тоже есть, — невесело соглашается Макс. А затем всё же уточняет, как утопающий, хватающийся за любую соломинку: — Но ты ведь не взаправду знаком с моим сыном?

— Нет, — честно отвечает Алекс. — Конечно, нет. Впервые услышал о нём в машине.

— Он ушёл четыре года назад, — кивнув, вздыхает Вышегородский. Он словно оправдывается, что нехарактерно для боевого капитана. Но мим хорошо знает особенности экстрактового похмелья, а потому слушает чутко, не перебивая. — В шестнадцать, сразу после спец-блока Суворовской академии… Мировая организация наёмников, флёр романтики и жажда приключений. Странствия по миру. Уникальные задачи. Щедрая оплата умений выживать и отнимать чужие жизни… Господи, зачем я только его отпустил?

— Ты мог помешать? — осторожно интересуется Бельмондо.

— Нет.

— А супруга?

— Марина погибла, когда Федьке было шесть. Теракт в аэропорту Владивостока. Сначала я думал, что моя работа не помешает мне воспитывать сына в одиночестве. Но чем дальше… нет, этому нельзя было помешать. Разве что, положив значок на стол.

— Тогда не вини себя…

— А то, что он… то есть, ты… то, что ты сказал напоследок… про примирение… Ты в самом деле в это веришь?

— Верю, — с той же искренностью признаёт Алекс.

Вышка снова кивает. Трёт щетинистые щёки, вздыхает. Дотягивается до чашки окончательно остывшего кофе, в несколько больших глотков выпивает до дна. Морщится, пресытившись горечью, и вдруг негромко хлопает себя по бедру.

— Да, Алекс… Вынужден признать, ты чертовски хорош! Теперь я убедился в этом на собственной шкуре.

В комнате становится всё холоднее, и мим идёт к окну, чтобы прикрыть.

— Это моя работа, — роняет он заученную, насквозь клишированную фразу, в которую верит всем сердцем. — А потому наш план может сработать. Ты видел всё сам, Максим. Человеческий мозг — забавная штукенция… не исследованная даже наполовину. Великий манипулятор и выдумщик.

Он снимает голубую цифровую куртку, оставшись в стерильной, но насквозь пропотевшей нательной майке; поднимает с пола пустой пакет для капельницы, узкий шланг. Эйфория от сделанного сменяется чувством острой вины, но Алекс загоняет её поглубже, оправдывая свои действия необходимостью узнать правду.

— Мимы не постигли, почему и зачем наш мозг это делает, — добавляет он под внимательным взглядом капитана, — но узнали, какие усилия нужно приложить, чтобы его спровоцировать. Начиная от восприятия и заканчивая персональными воспоминаниями, мозг показывает нам вовсе не объективную картину… не то что происходит на самом деле в твёрдой ощутимой реальности вокруг, а то, что ему захочется и представляется верным в этот конкретный момент времени.

Вышегородский прищуривается. Задумчиво, чуть не промахнувшись, ставит кружку на стол.

— Именно поэтому мы так легко обманываемся в толпе, заметив якобы похожего человека, — добавляет феромим, незаметно ощупывая рёбра в поисках переломов. — И не замечаем знакомых лиц, даже когда они перед нами, если сильно увлечены чем-то другим. С моей точки зрения, это вопрос памяти и её откликов, а не восприятия и объективной оценки. Опираясь на это, работать куда проще. Я лишь создаю основу будущего миража, всё остальное доделывает твоё сознание и психология…

Он возвращается к дивану. Аккуратно, боязливо опускается рядом с Максимом. Бок и грудь нестерпимо болят, но вроде ничего не сломано. Кроме того, это заслуженные ощущения, и Алекс старается не подавать виду. Два сокрушительных удара, если подумать, вполне достойная цена за доверие…

— Значит, ты действительно хочешь остановить Орла? — спрашивает он у потолка гостиной. — Хочешь остановить испытания «Синтагмы», заговор корпоративных шишек и подступающий переворот?

Вышка не отвечает. Вместо этого дотягивается до компьютера, подворачивая его кинейперовый экран так, чтобы было видно Бельмондо. На матовом полотнище графики, таблицы и масса снимков.

— Вот твоё досье, — говорит Макс. — Всё, что я смог собрать на Орлова за последний год. Если при встрече с генералом ты будешь хоть вполовину хорош, как пять минут назад, мы обязательно разговорим Нового Олега. Осталось лишь понять, что именно он должен нам поведать…

— Хорошо, — отвечает Алекс. — Спасибо. Только дай мне вернуться в себя…