Арлекин снимает маску

Глава 2 Воскресные друзья

Алекс видит отца.

Пусть лицо мужчины знакомо ему лишь по архивным шотам — он видит его, как наяву. Чувствует запах, состав которого не может разгадать. Изучает лукавый прищур миндалевидных глаз, острые скулы, короткие тёмные волосы и аккуратную заострённую бородку.

Самому Бельмондо сейчас три, почти четыре. Тот самый возраст, когда он в последний раз слышал голос самого нужного в жизни мужчины. Baba[1] стоит в конце длинного коридора с бордовыми стенами. То в пяти шагах от мальчика, то в одном. Удаляясь и приближаясь. Он застенчиво, чуть нервно улыбается.

Несмотря на то, что на большинстве семейных фото отец одет в рабочий комбинезон и ботинки с высоким голенищем, в этот момент на нём элегантный этнический пиджак с горизонтальными застёжками-галунами. Ткань отливает шёлком, по ней бегут усатые голографические драконы.

Фань приближается к сыну, и Алекс внезапно понимает, что находится под властью экстрактов. Чудесных снадобий, разработанных и сконструированных персонально для него, исходя из генокарты, списка вкусовых предпочтений, психотипа, группы крови и других данных. Мужчина в пиджаке с драконами открывает рот и будущий Бель знает, что сейчас тот начнёт извиняться. За то, что оставил обоих. За то, что недолюбил. За то, что не смог предсказать, что случится на вышке…

Алекс пытается сопротивляться. Даже зная, что без чудесной «гильотины» такие попытки сопоставимы с метаниями угодившей в смолу мухи. Он хочет закрыть глаза, но веки непослушны. Бормочет под нос, мотает головой, даже щипает себя за крохотную ладошку. Но зелье сильно́, и он не способен понять — то ли его настоящий папа вернулся, чтобы взглянуть в глаза оставленного им мальчика; то ли в тёмно-красном коридоре Бельмондо видит профессионального «пахучку». Столь же искусного, как он сам…

Феромим вздрагивает и просыпается, сминая покрывало вязкого кошмара. Традиционного, чаще всего являющегося к парню после успешных и наиболее прочувствованных заданий.

Комната над головой медленно кружится, штопором ввинчивая Алекса вверх, в серый потолок и простенькую люстру. Пахнет таббабинолом, во рту сушь песчаной пустыни.

Ему легче. Не настолько, чтобы не замечать мерзких признаков похмелья, но тяжёлые якоря в душе сорвались и утонули. Так выматывает каждый глубокий заказ. Особенно, когда речь заходит об уже умерших авторах посланий…

Несмотря на лёгкую дрожь в пальцах и головокружение, Алекс ощущает себя национальным героем, выполнившим ответственную миссию. Она удалась ему на все сто, и мим нежно согрет мыслью, что счёт пополнился кругленькой бонусной суммой.

Однако потолок над лежаком ему не принадлежит.

Через несколько мучительных секунд Бельмондо понимает, что таки припёрся к Зерну. Пить при этом начав уже в такси — тупоносом соратобу, доставившем его в Чемскую слободу Старого Левобережья. Он пытается вспомнить, когда принял решение ехать к другу, а не в одну из личных нор, и не может.

Тогда Алекс откидывает одеяло и по-турецки садится на здоровенном матрасе. Тот уже не первый год заменяет гостевую кровать — положенный на пол посреди пустой комнаты и застеленный хорошо знакомым Белу бельём. Больше в спальне нет ни единого предмета мебели — Лёня Куликов довольствуется лишь половиной доставшегося ему жилища, и работая, и отдыхая во второй комнате квартиры.

Большинство средств хозяин двушки тратит на рабочее оборудование, сигареты и трафик, благодаря чему квартира выглядит жилой, но изрядно запущенной. Древние генераторы обоев под потолком сбоят, отчего по стенам каждые пару минут проносится вихрь пиксельных помех. С непривычки зрелище укачивает, но со временем перестаёт бросаться в глаза.

Сквозь битые сегменты цифрового миража над дверью проглядывает бетонная стена, оклеенная дешёвым хромобаннером. Украшений нет, как и мебели. Лишь виднеется в углу старый плакат, не виртуальный, а силиценовый, хоть и порядком растрескавшийся. На нём изображён пустой полутёмный склад. А может, завод или секретный объект. Если не приглядываться, больше на картине нет ничего интересного, но стоит расфокусировать зрение, и из полумрака возле железного контейнера проступает фигура бойца спецназа, упакованного в самую современную броню. В одном углу плаката полыхают английские «CC», аббревиатура Шахматного Клуба; в другом оставлена лаконичная готическая надпись, значения которой Бель не понимает до сих пор: «Godardbeside[2]». Как и когда плакат появился в спальне, мим тоже не помнит…

По углам комнаты копится пыль, которую Леонид забывает убирать месяцами. Пахнет пригорелой яичницей, но остальные ароматы перебивает запах курева, щедро вплывающий через приоткрытую дверь.

Алекс трёт лицо ладонями, облизывает пересохшие губы, массирует пальцами виски и медленно поднимается на ноги. Комната прекращает кружение, но всё ещё покачивается, словно корабельная каюта.

Парень обнаруживает, что перед отключкой всё-таки разделся. Подхватив одежду, он выходит в коридор и сворачивает в ванную. Стягивает трусы, встаёт под динамические струи из стен, находит на полке знакомую мочалку и специальное — гостевое, без ароматизаторов и примесей, — мыло. Сначала жадно ловит ртом холодные душевые струи, затем беззастенчиво отливает прямо в кабине. Трёт тело с ожесточением человека, перепачканного чем-то липким и гадким. Смывает последние следы экстрактов, обнюхивает себя, будто пёс, и только после этого старательно вытирается.

Так повелось, что у Бельмондо в этой квартире хранится не только собственный банный халат, но и личный набор мыла, депиляционной пасты и зубного геля. Так повелось, что тут ему рады. Даже когда он кутит. Соскоблив со щёк неубедительную щетину — наследство отцовских генов, — он одевается и только после этого выходит в главную комнату квартиры.

— Хех, посмотрите-ка, кто тут у нас? — не оборачиваясь, притворно охает Зерно, водя в воздухе правой рукой. На его пальцах мерцают датчики полуперчатки виртуального управления. — Спящая красавица заслужила поцелуй принца и восстала из мёртвых!

— Привет, Зерно, — бормочет Алекс, усаживаясь на диван перед изогнутой панелью слайдекса. На голове Куликова старомодные наушники, из-под которых пробивается щипковый инди-глэм. Несмотря на это, слайд рубит вовсю, демонстрируя нудное разговорное шоу. — Прости, что без предупреждения.

— А ты позвонил. От подъезда. Спрашивал, буду ли я пить.

— Ты согласился?

— Я отказался, но тебя это не остановило. 16 минут в душе, Алекс… ты меня на воде разоришь.

— Выстави счёт, я всё оплачу.

Зерно поглощён работой.

Перед ним на столе глубокая пепельница, забитая окурками до такой степени, что напоминает дикобраза. На его лице полумаска «Santao-Raj», скрывающая лоб и глаза; на мониторах вокруг парнишки различные версии одного и того же снимка титанического скопления людей, сделанного с соратобу или вертолёта. Вероятно, какой-то праздник. Судя по обилию золотистых статуй с нимбами и церковных флагов над толпой — религиозный. Скорее всего, католический.

Зерно работает зуммером. Пиксельхантером, как их ещё называют. И пусть его ремесло кардинально отличается от ремесла самого Алекса, судьбы профессий в чём-то схожи. Они обе не нацелены на укрепление или процветание человеческого вида — но без них жизнь станет скучней…

Фундаментом зумминга становится развитие электроники до немыслимых ранее масштабов. А также появление фотокамер практически во всех бытовых приборах и вещах, от смарткома до обычной пуговицы. Чёткость, разрешение и функционал этих устройств растёт с немыслимой скоростью: матрицы, фотосенсоры, показатели светочувствительности, телевики и стабилизаторы шагают на принципиально новый качественный уровень. Как если бы человечество вдруг почуяло скорый конец и спешило в деталях задокументировать каждый шаг каждого обитателя планеты для будущих археологов или гостей из иных миров.

Снимки, даже сделанные с огромной дистанции, становятся потрясающе глубокими. Становятся бесконечно детализированными, а в обиход входит понятие «многомерного погружённого пикселя». Алекс не знает тонкостей, хоть Зерно и объяснял, что с помощью данной технологии и при использовании отражающих свойств предметов зуммеры научились «заглядывать за углы зданий и отдельные предметы». Вертя и расслаивая шоты, на их сленге именуемые гранулами.

Так появляются первые пиксельхантеры.

Сначала в роли ретроспективных полицейских, высматривающих на огромных панорамных снимках нечто мелкое, неброское, незаметное с первого взгляда. Но способное пролить свет на уже совершённое преступление. Затем к ним присоединяются частные детективы. С ростом просторов инфоспатиума доступ к тысячам фото и видеозаписей «случайных» улиц, зданий, людей и, в особенности, массовых мероприятий вообще перестаёт быть проблемой.

Затем к ловцам микроскопических точек примыкают сотни, а вскоре и тысячи любителей сунуть нос в многомерные гранулы, запечатлённые с самолёта, вышки, крыши, горной вершины или орбитального спутника — в общем, в любую картинку, имеющую задний план и детали, попавшие на него вовсе не по воле автора. Сунуть нос, приближая, снимая слои, подворачивая, моделируя и снова приближая, пока изображение не распадётся на цветные квадратики…

Общество впервые слышит о зуммерах в середине сороковых, когда Старый Свет захлёстывает волной шантажистских ультиматумов. Члены правительств, кинозвёзды, музыканты и иные публичные персоны пытаются было заткнуть брешь, но инфоспатиум уже входит в свой Золотой Век, и попытка остановить лавину похожа на ловлю блох пинцетом. В баскетбольном зале.

Чуть позже появляются фанатики. Психи, высматривающие в гранулах доказательства визита и присутствия инопланетян, неосторожных призраков, таинственные надписи и знаки, следы мирового заговора и прочую чушь. За ними приходят профессиональные охотники за головами, отфильтровавшие любителей, утвердившие профессию и посвятившие себя не только зуммингу, но и созданию всё более совершенных инструментов и программ.

Тощий, угловатый и неказистый, лишённый великанской силы и великанского же интеллекта Лёня Куликов вписывается в ловлю компромата, словно для неё рождён…

Чаще всего объектом исследований Зерна становятся гранулы с беспилотников, особенно ценятся снимки с больших празднований. Так однажды парнишка даже помогает раскрыть убийство, обнаружив необходимые свидетельства на фото с празднования Дня Посада. После этого он ещё дважды подкидывает полиции «весёлые картинки» с ограблений и угонов, случайно попавшие в объективы уличных камер наблюдения и банкоматов.

Однако главной статьёй дохода остаётся жареха, которую Зерно продаёт медиаканалам всемирного, но чаще — российского, спатиума. Снимки заголившихся знаменитостей, случаи употребления запрещённых препаратов и сомнительные переговоры политиков.

Алекс считает, что работа друга попахивает. А ещё она непредсказуема.

Если мимам с относительной регулярностью подкидывают крупные заказы, то зуммеры похожи на ловцов разнокалиберного жемчуга. Причём в мутной воде, где и раковин-то почти не осталось. Тот же Лёня может два месяца сидеть на голодном подсосе, а может продать любопытную информацию и тридцать дней не работать совсем.

Как-то раз он срубает немало налички, изучив гранулы с порнографического фотосета о липовом изнасиловании парочки малолеток. Где снимает с расширенного от наркоты зрачка актрисы лица двоих VIP-зрителей — крупных чиновников из Казанского Посада, с интересом наблюдавших за постановкой.

А последний крупный куш удаётся сорвать в августе: изучая вертолётные снимки регаты на Обском море, Куликов обнаруживает любопытный фрагмент биографии одной из актрис интерактивных медиапьес. Молодой, ещё малоизвестной, но стремительно набирающей популярность. Восходящей звёздочки, как сказали бы редактора и финансисты Зерна. Тот находит её с двумя ассистентами-близнецами. Вполне себе бисексуальными и готовыми на инцест. На закрытой от посторонних взглядов палубе яхты, что стоит у Изумрудного пирса…

Бельмондо морщится.

Несмотря на то, что молодые люди дружат уже почти десять лет, они продолжают служить разным идеалам. Лёня Зерно занят тем, что выискивает следы чужих промахов. Будто такса в норе, он рыщет по каналам инфоспатиума, ликуя, когда кто-то из сильных мира сего облажался и подставился под вездесущие камеры.

Алекс Бельмондо доставляет сообщения одних людей другим, когда те сами не находят в себе сил сказать что-то важное: решительно порвать с невестой, сообщить о смерти близкого человека, зачитать извинения преступника семье убитого. Он не пашет на себя, его нанимают третьи лица.

Зерно же в понимании Бела — сущий паразит, который работает с лицами первыми, иногда перепродавая данные СМИ, иногда лично шантажируя участников перформанса…

Вот и сейчас Куликов что-то высматривает, сантиметр за сантиметром изучая панорамное фото шумного карнавально-религиозного шествия. Настенный слайд продолжает бубнить на координатах либерального канала. Студию оккупировал вальяжно-видный мужик, у которого цена подравнивания бороды выше, чем стоимость Лениного слайдекса «SamsuTel».

Алекс не успевает прочесть фамилию и должность щёголя в пиджаке, лишь ухватывает что-то про доктора философии. Тянется к журнальному столику, на котором по-прежнему громоздятся пустые коньячные бутылки и остатки соков. Подхватив до обидного лёгкий пакет, Бель жадно допивает остатки яблочного.

— Яйца остались, — не отрываясь от трудового процесса, сообщает ему Зерно. — Захочешь жрать, готовь сам.

— Прекрасно, — соглашается Алекс.

Он всё ещё хочет пить, и даже подумывает о том, чтобы…

— Опохмела нет, хех, — будто прочитав его мысли, добавляет Лёня. — Если пойдёшь за пивом, купи пиццу или лапши.

— Я и не думал похмеляться, — пожимая плечами, легко врёт ему Бельмондо. — И вообще, я вчера не столько выпил, сколько устал.

— Ага, хех…

Слайдекс продолжает разговаривать с комнатой на два голоса — ведущего, плечо и левый бок которого едва заметны в кадре, и бородатого пижона от философии.

— Одной из основных проблем человеческого общества, — с видом знатока рассуждает Пиджак, — разумеется, исключительно с точки зрения государственности… на сегодняшний день стало владение цифровой телепатией. Под этим понятием я подразумеваю способность мгновенного обмена сообщениями. Поймите, государство, сколь бы сильным оно ни было, не способно всецело контролировать инфоспатиум в том виде, в каком сеть существует сегодня. — Он забрасывает ногу на ногу, чтобы зрителям стали видны модные лакированные ботинки. — А это значит, что любые протестные движения, даже без анализа сил, стоящих за ними, имеют возможность мгновенно координировать свои действия, на несколько ходов опережая инертную федеральную машину по контролю и предвосхищению…

— Вы хотите сказать, что государство заведомо проиграло? — ведущий подаётся вперёд, словно почуяв слабину собеседника.

Алекс краем уха прислушивается к передаче, безрезультатно перетрясая пакеты с соком. Незаметно, стараясь не привлечь лишнего внимания хозяина квартиры, встряхивает пустые бутылки из-под коньяка, не обнаружив и глоточка. Под столиком обнаруживается саквояж, но там тоже лишь рабочие инструменты.

— Ещё нет! — Пиджак на экране смеётся искренне, но с воспитанной сдержанностью. — Конечно, система всегда пытается переломить ход игры в свою пользу. Использует, как в стародавние времена, разветвлённую сеть агентов и соглядатаев, способных сразу слить информацию наверх. Но эффективность такого механизма легко переоценить — анархические организации рьяно следят за чистотой рядов, безжалостно вычисляя стукачей, способных раскрыть их планы.

Бельмондо откидывается на спинку дивана, изучая бледно-жёлтый потолок. Он пытается привести мысли в порядок. Но в прокуренной духоте, да ещё и под аккомпанемент монотонного интервью ему это не удаётся. Парень вновь скашивает взгляд на экран.

— Сторонники диктата, в том числе, ваши коллеги от философии, имеют мнение, — издали заходит ведущий, барабаня пальцами по подлокотнику кресла, — что выходом из ситуации стал бы тотальный контроль над руспатиумом и умами граждан. Искоренение на корню сил, способных взбудоражить общество и призвать людей на баррикады. Можете прокомментировать?

— Такое мы уже проходили, — с готовностью отвечает Борода. — И в двадцатых-тридцатых годах нашего столетия, и после Питерских Волнений 52-го года. К чему это привело? Ни к чему. Если рассматривать государство, как живой организм, то правительство — это мозг. Силы, нацеленные на экстренную и объективную чистку системы — это его скрытые иммунные механизмы. Мозг не может приказать иммунной системе игнорировать болезнь, если таковая существует…

Руки Зерна, плавающие в воздухе перед тремя мониторами, замирают. Он вздыхает. Сворачивает рабочую программу, выключает музыку, стягивает наушники и полумаску.

Под ней обнаруживается лицо худое и узкое настолько, что напоминает звериную мордочку. Больше всего — крысиную. Светлые, с чуть заметным золотым отливом волосы Куликов носит совершенно немодным способом, заплетая в три жидкие косички. Украшениями не злоупотребляет, и лишь вшитые в виски серебряные полукольца напоминают о бурной экспериментаторской юности. В его правый глаз имплантирован окуляр Статуса «iiLook», незаменимый помощник в кропотливой работе высматривателя.

Несмотря на внешность, большинству женщин представляющуюся отталкивающей, Лёня умеет быть симпатичным и располагающим к себе. Когда захочет. Вот только хочет он редко.

— Ладно, рассказывай, как прошло? — устало просит Куликов, откатывая рабочее кресло от подковообразного стола. Отстёгивает полуперчатки, аккуратно пристраивая рядом с маской, выбивает из пачки очередную сигарету. — А то вчера от тебя членораздельного рассказа было добиться сложно…

— Хорошо прошло, — честно сознаётся Алекс, немного пристыженный за вечерний срыв. — Слёзы, всепрощение, катарсис. Твой лучший друг был на высоте.

— Мой лучший друг, хех, — Лёня щёлкает зажигалкой и выпускает в центральный монитор струю голубоватого дыма, — высокомерный, самовлюблённый и хвастливый мудак.

— Он знает, — покорно признаёт Бельмондо, продолжая массировать виски.

Эффект, оказанный контрастным душем, начинает сходить на ноль. В кухне имеется аптечка, набитая необходимыми лекарствами, но у феромима нет сил, чтобы подняться и донести своё измученное тело до шкафчика. Панель продолжает бубнить — достаточно громко, чтобы было слышно во всей комнате, но недостаточно громко, чтобы мешать зуммеру наслаждаться фоновым инди-глэмом.

— Звучит крайне расистски, — говорит ведущий, комментируя последний ответ Пиджака. В его голосе нечто, напоминающее обиду. — Вы действительно считаете, что глобализация и размытие культур, под которыми мы все понимаем глубокую интеграцию иммигрантских социумов в российское общество, является государственной болезнью и с ней необходимо по-прежнему бороться?

Несколько мгновений бородатый изучает его, будто раздумывая, стоит ли вообще отвечать. Смотрит в камеру, и Алекс понимает, что этот человек давно привык к публичности и известности. Ведёт себя, как звезда на подиуме. Как сам Бельмондо, приступающий к доставке. Интересно, не становился ли бородатый мыслитель одним из клиентов Зерна?

— Вы меня неверно поняли, — гость студии мягко поправляет медиалиста-интервьюера и меняет позу, всем телом обмякая в кресле. — Вовсе даже наоборот. С начала века из бывших Узбекистана, Казахстана, Таджикистана, Киргизии и Китая в нашу страну, и Сибирь в частности, прибыли миллионы человек. Если в десятых годах ⅔ этого потока состояли из титульных русских, возвращавшихся на Родину, то уже в сороковых это больше напоминало массовое бегство из сопредельных феодальных республик. Но когда я говорю о диффузии нашего народа с соседними, если точнее — Среднеазиатскими, — то имею в виду не совсем болезнь в привычном понимании слова. Я имею в виду естественную мутацию русско-сибирского генокода. А ещё спасение!

Пижон подаётся вперёд, разом потеряв мягкость и нарочитую расслабленность, которые демонстрировал с явным удовольствием.

— Вспомните, как в 2027 году наша область… тогда ещё область и её столица, а не Посад… оказались на грани демографической катастрофы. Не нужно напоминать?

Он театрально изгибает бровь, а Алекс чувствует новый приступ головной боли.

Мим начинает машинально размышлять, каким именно коктейлем смог бы достучаться до мозга и нервной системы этого напыщенного хлыща. В изменённом состоянии сознания такое обычно происходит против его воли… Парень перебирает в памяти химические формулы и вытяжки, извлекаемые из личной коллекции клонированных желёз животных и земноводных. Множит переменные на психологический портрет, созданный за прошедшие минуты, пытается угадать психотип и расшифровать личность бородатого мужчины.

— О том, как поколение 90-х, к слову — прискорбно малочисленное, вступило в детородный возраст? — риторически вопрошает тот с экрана. — О том, как наш город едва не лишился статуса «миллионника»? О мерах господдержки иммигрантов, об усиленной интеграции новых социокультурных групп в существующую систему и последствиях этого внедрения?

Он разводит руки, приглашая признать его правоту.

— Так вот, когда я говорю о мутации, я говорю о ней исключительно в положительном аспекте. Именно мутации привели к появлению homo sapiens в том облике, в каком он шагнул в XXI век. Именно они приведут к появлению «человека без границ». А выстраивать кордоны, колотить заборы и препятствовать смешению генов — означает протестовать против натуральной мутации, являющейся залогом дальнейшего выживания всего нашего вида.

Медиалист чешет кончик носа указательным пальцем. Плавающие по студии камеры не передают этого жеста, но по позе, едва заметному в кадре локтю, посадке, наклону головы и началу движения Бельмондо с точностью его предугадывает.

— Мне кажется, что силы вроде «Сибирского братства» или «Жнецов» не разделят таковую точку зрения, — с сомнением и звенящими нотками опаски комментирует ведущий. Кажется, он изрядно смущён. — Ведь именно их вы подразумевали под силами экстренной иммунной защиты? Выходит, они сами являются атавизмом, препятствующим закономерным процессам?

— В какой-то степени, да, — важно кивает философ в дорогом пиджаке. — И на ход этой реакции не повлиять. Никаким силовым воздействием. Должно пройти немало лет… и я имею в виду не десятки, а, возможно, сотни… чтобы процессы слияния и естественной селекции прижились в российском организме и перестали восприниматься, как…

Алекс закрывает глаза и пробует абстрагироваться от происходящего на изогнутом экране.

— Ленька, выключи эту хрень, а? Башка сейчас треснет…

— Хрень?

Зерно хмыкает, и мим понимает, что его друг уже несколько минут с интересом наблюдает за интервью. Тем не менее, проводит пальцем по сенсорной панели в столешнице, и звук исчезает.

— А тебя что, такие вопросы не волнуют?

Он выпускает в воздух струю дыма.

— С чего бы меня это касалось?

Разговор нужен Алексу, чтобы не молчать.

— Ты или идиот, или удачно прикидываешься, — Зерно усмехается. — Весь Посад гудит уже полгода. С самой весны. На стенах места нет от логотипов этих молодчиков. Серпы, автоматы. Каждую ночь на фонарном столбе то в одной, то в другой слободе находят подвешенного за рёбра таджика.

— Так было всегда, — отвечает Бель.

— О, нет! — с неожиданным жаром реагирует Лёня. Выбирается из кресла, прохаживаясь по комнате и оставляя за собой дымный след. — Что-то назревает, дружище…

Походка у Куликова — сущий смех. Делая каждый новый шаг, он словно боится до конца опустить вес на пятку, заметно привставая на носочек и чуть подкидывая всего себя вверх. От этого кажется, что тело зуммера построено на разбалансированной системе весьма нервных пружинок.

— Нелепая паранойя… — Алекс собирается с силами для решающего рывка на кухню.

— Вовсе нет, — спокойно парирует Зерно, вставая между другом и экраном на стене. — Слышал про Стену?

— Чего? — Бельмондо даже приоткрывает один глаз. — Какую стену?

— Скины баррикадируют улицы, — говорит Куликов. Кажется, он даже расстроен тем фактом, что феромим не в курсе заданной темы. — Говорят, они хотят взять Марусинскую слободу в кольцо заборов. Затыкают не только переулки и объезды, но даже проспекты блокируют. Рельсы снимают. Словно, хех, превращают район в анклав или закрытое гетто. Полиция каждое утро разбирает постройки, но через день всё повторяется. Сами чурки уже смирились. Даже не протестуют. Стена, тем временем, кое-где достигает высоты четырёх этажей, чтоб ты знал. Причём местами она выстроена из прочнейшего бетона, да. Не знаю, где бритые находят мощную технику, но это правда — я сам видел на рабочих гранулах. Ломать такие фрагменты стен Посаднику не хватает ни ресурсов, ни времени…

— Меня это не касается, — честно сознаётся Алекс. — И тебя, кстати, тоже…

Его подмывает попросить у друга сигарету, чтобы таббабинолом смыть пакостный похмельный след. Но он сдерживается, всё ещё мечтая о таблетках в аптечке.

— Ты правда так считаешь? — Зерно прищуривается, отчего мелкие черты лица сморщиваются в крысиную морду. Не хватает только длинных усов, которыми паренёк мог бы озадаченно шевелить. — Послушай, Алекс…

Его голос становится твёрже, не давая Белу смежить тяжёлые веки.

— Не хочу тебя пугать, но… буквально позавчера, когда я возвращался домой, я их встретил. Говорят, теперь район под их контролем.

— Их? — Сознание ещё путается, не позволяя Алексу ухватить поданную мысль.

— Целая шайка, — с горечью признаёт пиксельхантер. — Теперь патрулируют ночные улицы. Вооружённые, как спецназ. Пока всё мирно, но надолго ли? Они остановили меня.

— Тебя? — Зуммеру удаётся завладеть вниманием феромима, и тот подаётся вперёд, на время даже забыв о головной боли. — Серьёзно? У тебя же рязанская родословная на лице!

— В том-то и дело, — кивает Лёня, пожёвывая нижнюю губу. — Есть у них там один… Орктосом кличут.

— Что за странное имя?

— Так на Руси медведей называли.

— Скромно.

— Не ёрничай. Он лично меня опрашивал. Вызнавал, не хочу ли я сообщить о правонарушениях, совершённых мигрантами. Совершённых нерусями… — Паренёк замолкает, рассматривая погасшую сигарету. — Обещал лично разобраться, призывал выполнить гражданский долг. Еле отвязался.

— И? — против воли Алекс начинает испытывать тревогу.

— Просто… просто будь осторожен, — говорит Куликов. — Если эти парни заинтересуются тобой, ты вряд ли успеешь распылить свои феромоны и запрограммировать лицекрада на рожу коренного воронежца…

Зерно замолкает, и в комнате повисает напряжённая тишина. Бельмондо ощущает её, словно собеседник применил особый экстракт. Парень мнёт переносицу, призывая себя не выдумывать лишнего — в его состоянии это делать легче лёгкого…

За окном набирает силу солнечный осенний день. Видны массивные дома-муравейники и протянувшиеся меж ними сотни канатов, проводов и растяжек. Словно хаотичная решётка над тюремным двором, которой отгорожено небо и настоящая свобода. Скоро должен выпасть настоящий, а не двухдневный снег.

Алекс шумно втягивает воздух, пропитанный дымом. Его подташнивает, и не только после выпитого. Он неуверенно поднимается с дивана под пристальным взглядом друга.

— Обещаешь быть осторожнее? — не унимается Зерно.

— Обещаю, — второй раз за утро врёт ему Бель, лохматя ещё влажные волосы. — Ладно, Ленька, пора мне до дому собираться. Спасибо, что приютил…

— Не вопрос.

Зуммер пожимает плечами и возвращается на рабочее место. У него совсем нет друзей, нет подруги или старших родственников. Только бывшая и маленькая дочь, которую по решению суда можно навещать не чаще раза в месяц. Поэтому такие вот визиты мима — даже самые пьяные, — являются для Зерна неотъемлемой частью жизни.

— Кстати, — спохватывается тот. Придвигает к краю стола смартком, выглядящий музейным экспонатом, — у тебя тут тысяча пропущенных вызовов…

Бровь Алекса ползёт вверх. Театрально, как у бородатого эксперта в телешоу.

— Интересно…

Феромим подхватывает свой коммуникатор, сдвигает крышку и листает меню. Устройство выставлено в режим «меня нет на месте», но Куликов почти не обсчитался — в списке последних событий сразу двенадцать вызовов и семь сообщений. Бель читает, свободной рукой опираясь о спинку дивана.

— Что там? — как можно равнодушнее интересуется Зерно.

— Новый заказ, — с сомнением роняет Бель, не упоминая, что три из вызовов принадлежат его новой подружке. — Кажется, опять бхикшу…

— Ты ведь только что отработал! — Уже приготовившись надеть полумаску, Лёня замирает и с интересом косится на друга. — Откажешься?

— Конечно, откажусь, — бурчит Алекс, вдумчиво набирая ответ.

Любой, кто хоть раз прибегал к помощи «говорящих телеграмм» знает, что курьеры не работают подряд. Что им, словно бытовым приборам, нужна подзарядка. Несколько дней «на остыть», чтобы не перегореть раньше срока. А ещё время на создание персональных экстрактов, подбор одежды и пси-маркеров, медитацию и вникание в суть.

Однако человек, названивающий ему всю ночь, вышел на Бельмондо через профсоюз, а значит, совершенно точно предупреждён о таких нюансах. Предупреждён, но всё равно настойчив…

Сообщение с отказом уходит в недра инфоспатиума. Алекс уже чувствует во рту сладковатый вкус таблетки от головной боли и глоток ледяной воды. Он собирается отложить смартком на диван, чтобы наконец-то отправиться на кухню, но ответ приходит незамедлительно.

Устройство вздрагивает в его пальцах от вибрации, и Зерно с интересом улыбается.

— До кого-то туговато доходит? — гадает он.

Угадывает. Когда Алекс открывает поступившее сообщение, то видит, что заказчик настаивает на своём. Настаивает упорно. Предлагает тройную таксу. Профсоюз в деле, предельно мотивирован и вовсе не собирается терять положенные комиссионные. Заказ вынесен в высшие приоритеты и отмахнуться от него сейчас — означает потерять репутационные баллы.

— Твою мать, — подавленно бормочет Бельмондо. — Уже завтра утром… Брифинг через пять часов.

— Хорошие, видать, бабки? — с тоской уточняет Зерно, и друг устало кивает.

— Хорошие.

— Так чего киснешь⁈ Заработаешь себе на ещё одну бутылку коньяка, хех!

Зуммер тонко хихикает, снова становясь похожим на узкомордую крыску с серебряными подковами вокруг глаз, и Алекс качает головой:

— Уж точно, заработаю…

И отправляет подтверждение принятого заказа.

В этот момент он не может даже помыслить, что столь сладкое и гладкое задание завершится для него самым настоящим кошмаром…

[1] Отец (кит.)

[2] Годар близко (англ.)