Арлекин снимает маску

Глава 1 Нежный проходимец

«О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать, — непобедимая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает всё, чего хочет».

М. Горький, «Симплонский тоннель»

Феромим, прошедший все четыре ступени нейропластики, может заставить сознание человека танцевать на тончайшей грани между галлюцинацией и полноценной альтернативной реальностью. В теории, он может даже довести клиента до последней черты. Алекс хорошо знает об этом, потому что уже не первый год держится на вершине списка самых гладких феромимов Посада. Он зарабатывает на этом хорошие деньги.

Зарабатывает, несмотря на то, что само понятие «хороших денег» стало бесконечно размытым. Можно иметь достойную работу и зарплату, при этом обитая в трущобах Маслянинской слободы, выхода из которых два — в тюрьму или крематорий. А можно жить в самом центре Старого Города, перебиваясь с сублимированной лапши на бесплатные протеиновые галеты, что раздают малоимущим миссионеры Красного Ромба.

Мир сошёл с ума, как говорят старики. Впрочем, старики не меняются, и их репертуар одинаков — что на закате двадцать первого века, что в пятнадцатом…

Широкая улица гудит, стонет и вопит на тысячи голосов и десятки диалектов. От этого шума нельзя отдохнуть и укрыться, к нему невозможно привыкнуть.

Район считается относительно спокойным, но в воздухе всё равно витает что-то тревожное, напряжённое, потрескивающее злой колючей статикой. Нечто, заставляющее смуглых лоточников закрывать трёхколёсные будки задолго до захода солнца. Нечто, оставляющее на облицовке пенобетонных домов грубый трафаретный символ — схематичный алый автомат, перекрещенный с крестьянским серпом.

И это несмотря на то, что слобода уже давно считается в меру респектабельной и «почти белой», а на местных проспектах крайне редко услышишь что-то вроде «Шогол мени гарздор!», «Бауырлас мен ертен конырау шаламын» или «Гирифтани дасти ман, писарам[1]».

Парень втягивает носом многогранный запах улицы.

Большинство обывателей считает, что запахи являются краеугольным камнем профессии Алекса, но они глубоко ошибаются. Феромимы имеют дело с материями более тонкими, чем ароматы бензина или пережаренной сои. Тем не менее, Бель любит впитывать обонятельные картины окружающего мира, они подчас могут о многом рассказать. Особенно ярко это стало прослеживаться, когда мим поборол пристрастие к таббабинолу…

Голографический баннер, скрывающий фасад соседнего небоскрёба, транслирует рекламу лекарственного препарата. Рекламу неплохую, но вторичную и уже набившую оскомину своей повсеместностью. Ухоженный пожилой мужчина приветливо улыбается в камеру. «Вирусный остеогенез перестал быть приговором», — говорит он, причём до того убедительно и от души, что ему хочется поверить.

На титаническом полотнище мелькают кинематографически-выверенные образы людей в инвалидных колясках, вокруг которых столпились заботливые родственники и врачи. На их лицах сияют улыбки, словно с больными спешат поделиться крайне приятными новостями.

« Примите наш новый препарат под названием 'Колланадин», — вкрадчиво предлагает обаятельный старик, при этом демонстрируя баночку пилюль, над изящным дизайном которой трудился целый цех: — «И мы излечим вашу болезнь на…». Он поднимает в кадр свободную руку и неспешно отсчитывает, сопровождая проговорённые числа щёлками пальцев:

«Три тысячи один(щелчок пальцев) … Три тысячи два(щелчок) … Три тысячи пять(щелчок)!», — победно завершает он, а немощная девушка при этом поднимается из каталки, словно по приказу Иисуса-Исцеляющего. «Поздравляю, вы здоровы!», — облегчённо выдыхает мужчина, после чего на экране возникает огромный логотип фармацевтической корпорации: — «Подарите себе второй шанс!».

Алекс стягивает медицинскую маску на шею, подставляет лицо объективам камер и входит в нужное ему здание. Высокое, сверкающее фиолетовым бронестеклом и глянцевым хромом фасада; с массивной грибной шляпкой на крыше, где разместились сады, энергетические фермы водородного мха, фонтаны и зоны отдыха корпоративного персонала. Домина — отнюдь не первый из всех гигантов Посада. Но если сравнивать постройки с горами, то это как минимум урбанистический эквивалент Пика Победы. В хорошую погоду с его вершины на юго-востоке видна грязная гладь водохранилища, расколовшего агломерацию пополам.

Шлюзовая камера переходит в режим усиленного наддува, взметая полы синего корсетного пальто. Рыжие песчинки, роем сорвавшиеся с синтошерсти, исчезают в фильтрах. Алекс терпеливо ждёт, размышляя, что казахстанский песок, похоже, стал добираться и сюда. Интересно, насколько правдивы слухи о целых проспектах Ордынской слободы, до пояса затопленных наступающей пустыней?

Двери распахиваются, пропуская его к посту охраны.

Безопасники фирмы, под пиджаками которых беззастенчиво угадываются элементы доспехов, вежливо приглашают к досмотру. Алекс убирает медму в карман, ставит увесистый саквояж на ленту сканера и неспешно входит в модульную арку. Поднимает руки, ощущая себя артистом на пустой сцене. К нему прикованы взгляды сразу пятерых, и это щекочет нервы.

Алекс любит быть звездой. Обожает осознание собственной уникальности и востребованности. А потому каждый раз со смаком предвкушает девятиминутный бенефис, итогом которого станет ментальный оргазм клиента, его слёзы, смех или сверкающее в глазах прозрение.

В мире бешеных скоростей и постоянной информационной турбулентности очень немногие улавливают суть необычной профессии Бела. Однако те, кто может позволить себе недешёвые услуги феромима, понимают уж точно. И того это вполне устраивает…

Изумрудные индикаторы над аркой и сканерной лентой сообщают, что первая ступень пройдена. Алекс забирает бордовый, обтянутый дорогущей натуральной кожей саквояж от «Koldi», и неспешно шагает к стойке регистрации.

На него украдкой косятся все обитатели просторного холла — красивый ухоженный метис, одетый неброско, но достойно, сразу привлекает внимание и секретарей, и гостей, и охранников. Феромим в полной мере отдаёт себе отчёт, что страдает излишним нарциссизмом. В столь же полной мере понимая, как сильно его неординарная внешность помогает в работе.

Он ставит саквояж на тёмно-вишнёвую стойку из настоящего дерева, разматывает узкий шарф. Улыбаясь девушке за бронестеклом, молча стягивает правую перчатку и опускает растопыренную пятерню на сенсорную панель дактилоскопа.

— Алекс Бельмондо… — сверившись с экраном монитора, сообщает ему симпатяжка в блузке корпоративных цветов. Приветствует, вышколенно-вежливым жестом прикасаясь к левой мочке, словно вынимая несуществующий наушник. Она слегка сбита с толку отсутствием подлинных идентификационных данных, но ремарки руководства изничтожают её растерянность на корню. — Первичная проверка завершена, профсоюз подтвердил вашу личность. Доступ на этаж 42 открыт, вас ожидают.

Она протягивает прозрачный чип-ключ. Плавным движением кисти указывает на лифтовый блок в правой части холла.

Алекс не удерживается — всё-таки подмигивает сотруднице; та заливается краской. Парень забирает винтажную сумку и удаляется к лифтам. Он точно знает, что вслед ему смотрят. Даже не прибегая к помощи экстрактов, Бель умеет располагать к себе людей. Причём самых разных. Данная секретарша — лучшее тому доказательство.

И это не тщеславие или пустое хвастовство, это точная констатация факта. Именно поэтому коллеги и окрестили его Бельмондо, в честь одного из гладчайших актёров прошлого столетия, когда сознание и воображение зрителей будоражили театр и кино, а не инфоспатиум и его нейрофокусы.

Феромим осматривается.

Холл обставлен гармонично и со вкусом, эдакий фэншуй-техностайл. И пусть нанявшая его корпорация ещё далека от вхождения в число настоящих ТрансСтатов, с деньгами у фирмы всё в порядке. Наслаждаясь чистейшим кондиционированным воздухом, Алекс входит в скоростной лифт, прикладывает к датчику одноразовый чип-ключ и в гордом одиночестве возносится на сорок этажей.

Выйдя из кабины, парень попадает на ещё один пост внутренней охраны. Он не винит толстосумов за излишние предосторожности — цивилизация, каковой она стала, научила тех вздрагивать от каждого шороха и шарахаться теней. Научила выживать в среде себе подобных.

Поэтому Алекс терпеливо проходит вторую ступень обыска и досмотра, в ходе которой безопасники выясняют, не пронёс ли мим оружия или не встроена ли в него биологическая бомба. Наиболее тщательно крепыши осматривают содержимое пузатого саквояжа, одну за другой сканируя противоударные ампулы с экстрактами. Убедившись, что посетитель под фамилией Бельмондо не представляет угрозы, ведут того по коридору.

— Моя гримёрка? — спрашивает Бель у сопровождающего лакея.

— Вторая дверь налево, — равнодушно комментирует ассистент. Доводит до нужного места и предупредительно приоткрывает створку. — Сколько вам понадобится времени на подготовку?

— Не более четверти часа.

— За вами зайдут ровно через пятнадцать минут. Господин Рогов всё ещё не знает о вашем визите, но мы постарались, чтобы сейчас в его деловом расписании образовалось окно.

— Отсюда далеко до нужного кабинета?

— Не более двадцати шагов, как вы и просили.

Слуга оставляет Алекса одного. Он не испытывает привычного подобострастия к ремеслу феромима, и это неприятно покалывает самолюбие гостя. Убедив себя, что он прибыл выпячивать профессионализм отнюдь не перед шестёрками бхикшу, парень вежливо кивает вслед мужчине.

Комната тесна, но не давит. Вероятно, некоторое время назад тут заседал кто-то из сотрудников — об этом говорит офисная мебель, ещё не успевшая покрыться пылью. Оборудование и личные вещи вывезены. Бельмондо ставит саквояж на стол, подходит к зеркалу и неспешно раздевается.

Сбрасывает пальто и шарф на крохотный диван, открывает сумку и выкладывает инвентарь. Голографический проектор размазывает по столешнице каскад цветных снимков — молодой улыбчивый сержант на крыше бронемашины; группа военных на фоне сожжённого трёхэтажного здания; газетные вырезки и шоты мемотических ресурсов с громкими заголовками.

Рядом проецируются видеоролики — всё тот же сержант в полном боевом облачении; запись перестрелки с нашлемной камеры офицерского комспата; шумная солдатская вечеринка в захваченной чайхане, где рекламные надписи напоминают следы птичьих лап.

Алекс помнит каждый из снимков, потому что готовится к заданиям заблаговременно и скрупулёзно. Но всё равно всматривается в фотографии и ролики, жадно впитывая позы, жесты, мимику, манеры говорить, смеяться и двигаться. Иногда ему кажется, что он является куда большим психологом, чем консультанты, наводнившие Посад или инфоспатиумные площадки.

На этот раз роль предстоит мужская. Белу приходилось играть и женские, причём весьма успешно, в том числе благодаря необычному строению лица. Но мужские всё же даются легче, а внедрение выходит куда глаже…

Включив на карманном смарткоме музыкальный проигрыватель, он находит подборку арабских треков, скомпилированную для сегодняшней миссии. Имплантированный за правое ухо динамик оживает тонкими струнными мотивами. Бережно раскладывая рядом с саквояжем колбочки с экстрактами, Алекс начинает погружаться в рабочий транс.

Рядом с пузырьками ложатся инъектор, старательно запакованное в пластик рукописное письмо на силиценовом листке, полупрозрачная дужка мощного лицекрада и футляр с личными вещами сержанта.

Избавившись от свитера, Бельмондо натягивает на себя бесформенные штаны и куртку, прозрачные, будто бы изготовленные из полиэтилена. Включив планшет, активирует заранее запрограммированные настройки — по хамелеоновой ткани тут же рассыпаются жёлто-терракотовые пятна пустынного камуфляжа, превращая её в армейскую форму миротворческого контингента РФ.

Мим крепит на левом нагрудном кармане нашивку с фамилией «Рогов», группой крови и штрих-триггером, позволяющем офицерским сканерам узнать полное досье сержанта. Аккуратно вынимает из вакуумной упаковки мятую серо-жёлтую кепку, скрывая тёмные волосы и сдвигая убор в точности так, как носит улыбчивый парень на фото.

Затем расстилает на столе чёрно-белую куфию. Платок не аутентичный, это синтетический новодел, найденный на блошином рынке. Но такой элемент одежды очень трудно спроецировать без сбоев, к тому же именно «арафатке» предстоит стать фитилём.

Наступает очередь пси-маркеров — ярких материальных пятен, важность которых для каждого конкретного клиента невозможно переоценить. Алекс снимает цеховой перстень в виде оплетающего палец нефритового Chamaeleo gracilis[2], раскрывает футляр и заменяет украшение кольцом выпускника Ново-Николаевского Государственного университета.

Кольцо, вместе с другими вещами погибшего, феромиму под строгую опись выдали родственники. Из футляра также появляются наручный хронограф с дарственной надписью на браслете и солдатский жетон на новенькой цепочке. Чуть оплавленный жетон.

Лицекрад отправляется на переносицу Бельмондо, проецируя на лоб, веки, скулы и нос парня изящную графическую модель, разработанную специально для данного заказа. Убедившись, что устройство сидит надёжно, Алекс снова поворачивается к зеркалу. Из него на мима смотрит молодой улыбчивый сержант, сошедший с развёрнутых на столе картин…

Однако внешнее сходство в его работе — лишь половина дела, а потому…

Взведя инъектор, Бельмондо делает себе болезненный укол в шею, впрыскивая в кровь очередную дозу ингибитора Стрельникова, в профессиональной среде самого Алекса любовно называемого «гильотиной».

В глазах на секунду темнеет, а уши закладывает, словно при резком падении в воздушную яму. Воздух в носу будто бы густеет до состояния геля, а из окружающей действительности пропадают запахи пыли, мебели, диванной обивки и терминалов, ещё недавно гудевших под столом. Несмотря на побочные эффекты, даруемые «гильотиной», без неё корректно выполнить задание не способен ни один «пахучка» в мире…

Спрятав инъекционный пистолет, Алекс отбирает необходимые экстракты. Волшебные зелья, сваренные исключительно под актуальную задачу. Плоды труда мощных терминалов химического конструирования, над которыми мим корпел почти двое суток. Запертые в стеклянную плоть феромоны, сложнейшие цепочки летучих соединений, эффекта которых одни не заметят вовсе, а другие под их воздействием потеряют всякую связь с реальностью.

Бельмондо активирует встроенный в левое предплечье таймер. Отпечатком пальца вскрывает колбы и быстро, но без суеты, опрыскивает одежду, выглядящую, как военная форма, а на ощупь гладкую, словно чехол новой бытовой техники. Наносит спрей на запястья и шею, в ярких картинках представляя себе, как при взаимодействии с воздухом и человеческой кожей феромоны раскрывают свою суть, набирают мощь и готовятся помогать ему в работе.

Главный феромаркер наносится на платок-куфию. Завершив распыление, Алекс бережно сворачивает ткань, экономя фитиль и не позволяя тому растратить силы до начала представления. В следующую секунду в дверь стучат.

Лакей — тот самый, что проводил гостя в гримёрку, — стоит на пороге. Едва вдохнув воздуха комнаты, он морщится, покачивается и едва удерживается, чтобы не отступить. Феромоновые маркеры, сконструированные Бельмондо, предназначены не для него — постороннему они бьют в сознание, вызывая не управляемую, подконтрольную миму реакцию, но хаос и тревожное смятение…

— Пора, — говорит слуга, стараясь дышать как можно реже.

Подхватив письмо в пластиковом конверте, Алекс выключает музыку и быстрым шагом покидает комнату.

— Система кондиционирования отключена?

— Всё сделано в соответствии с вашими инструкциями. Хотел бы напомнить, что любая несанкционированная запись запрещена, и если…

— Протокол мне хорошо известен, — с намеренной грубостью обрывает его Бель.

Прислужник не обманывает — между кабинетом, где феромим готовился к таинству, и офисом господина Рогова всего семнадцать шагов. Секретарши, предупреждённой о скором визите необычного гостя, на месте нет.

Впустив Алекса в приёмную, лакей остаётся на пороге и многозначительно указывает подбородком на широкую ониксовую дверь. Кивнув в ответ, Бельмондо выдёргивает письмо из пакета и решительно входит к клиенту.

Рогов стоит спиной к двери. Лицом к панорамному окну, высматривая что-то, ему одному известное, в низком ноябрьском небе. Ах, как часто клиенты стоят вот так вот, спиной к чудно́му посетителю. Словно боятся. Или предвкушают.

Бельмондо знает, что те из получателей, кто впервые сталкивается с его ремеслом, даже отдалённо не представляют, что их ждёт. А ещё он знает, что после его спектакля ни одно погружение господина Рогова в инфоспатиум уже не будет столь ярким, как прежде…

Алекс видит в фиолетовом стекле отражение его лица — вытянутого, перекошенного, с огромным родимым пятном на оттянутой левой щеке. Несмотря на то, что хозяин кабинета не входит в высший управляющий эшелон компании, он принадлежит к чудовищной секте Ускользающих.

Это значит, что пять с лишним десятков лет назад, когда маленький Рогов едва появился на свет, его родители приняли решение отдать сына в касту будущих бхикшу. Избранных, одарённых определёнными физическими уродствами, внедряемыми им профессиональными пластическими хирургами. Чаще всего — в раннем детстве.

Алекс таких не понимает. Но спорить с тем, что физические изъяны помогают менеджерам корпораций вести важные торги с эффективностью куда большей, чем у их недеформированных коллег, не хочет.

Он по личному опыту знает, какие причудливые фортели подчас выкидывают мозг и сознание. Поэтому верит, что при переговорах с увечным Ускользающим физически-здоровый человек заведомо чувствует себя виноватым, психологически подавленным, открытым, ранимым и преисполненным ложного стыда. Внимание его рассеивается, концентрируясь на уродстве, и, сам того не понимая, собеседник Ускользающего попадает под эффект слепого пятна. А потому, как проговариваются в интервью сами бхикшу — чем страшнее уродство, тем выше комиссионные…

— Отец? — негромко произносит Алекс, стараясь подражать голосу с записи.

Это несложно. Обучение искусству пародии феромим прошёл, находясь ещё на второй стадии нейропластики. Мужчина у окна вздрагивает, поворачиваясь медленно, будто во сне. Его уже предупредили о получении «телеграммы», но он всё равно не до конца представляет, с чем сейчас столкнётся.

Толстосум разворачивается всем телом, недоверчиво глядя на Бельмондо, и в глазах его вспыхивает сверхновая.

— Что проис?.. — собирается вопросить он, но тут Алекс шагает вперёд и резко встряхивает скомканный платок, будто тот щедро забит мелкой арабской пылью.

Экстракт — тот самый, единственный в своём роде, разработанный и сконструированный лично для получателя на основании множества данных, предоставленных семьёй клиента, — вырывается на волю. Летит невидимой волной по дорогому, аляповато-вычурному кабинету. И вторгается в слизистую полости носа господина Рогова.

Вцепляется в неё миллиардом когтистых лапок, оккупируя обонятельные сенсорные клетки первого нейрона. Рвётся вглубь и ввысь, в мгновение ока проскочив по безмиелиновым нервным волокнам; прошибает горизонтальную пластинку решётчатой кости, и вот он уже в голове богача. Липокалины в его клетках дают немедленный ответ, начиная транспортировку навязанных извне соединений. Обонятельная луковица тут же выбрасывает белый флаг, аксоны пытаются бить тревогу и сообщить сознанию, что перед ним обман, пусть и очень качественный… но уже поздно.

Потому что феромон — это не просто запах, поглощаемый человеческим носом… Это куда большее, не до конца раскрытое даже при всех мощностях современной науки. И дальше начинается то, что сам Алекс называет не иначе, как волшебством.

Третий нейрон пал. Экстракт молотом реалистичного осознания лупит по корковому концу анализатора, парагиппокампальной извилине, и жадно добирается до височных долей больших полушарий мозга.

Зрачки Рогова превращаются в острия булавок и он пошатывается, узрев перед собой вовсе не человека, отчасти похожего на своего пропавшего сына. Он видит сына. Настоящего. Во плоти. Вернувшегося с ненужной крохотной войны. Живого. Хотя бы на девять минут…

С этого момента в голове Алекса включается второй таймер. Никто из феромимов не знает, почему эффект экстрактов действует столь кратковременно. Но 9 минут и 18 секунд уже давно стали священной мерой мер; отрезком, в котором настоящий профессионал обязан уместить бурное действо, достойное лучших театральных подмостков.

— У меня мало времени, отец, — говорит Бельмондо голосом погибшего сержанта.

Отработанным движением заматывает куфию на шее. Поднимает письмо, хотя и без этого наизусть помнит каждую строчку. Поднимает так, чтобы было видно университетское кольцо.

Теперь важно немного помолчать. Первая минута, проводимая в непростительно-расточительной тишине, остаётся самой важной. Она — мост для установки прочного соединения. Нарушить эти правила на старте означает почти завалить заказ…

Господин Рогов пытается возражать. Пытается узнать, как такое возможно. Всё это Алекс уже слышал не один раз. Слышал, равно как угрозы, мольбы и молитвы. Не давая клиенту перехватить инициативу, он с теплотой улыбается и свободной рукой указывает на кресло. Так, чтобы на запястье звякнул браслет именного серебристого хронографа.

— Пап, присядь, пожалуйста. Мне нужно тебе кое-что сказать…

Рогов падает в широкое кресло, как подкошенный сноп. Он опьянён случившимся. Его цитоархитектонические поля Бродмана и ассоциативная зона обонятельной системы захлебнулись ослепительными переживаниями, и Алекс может лишь гадать, что именно сейчас представляет себе богатей. Запах велосипеда, подаренного сыну на восьмой день рожденья? Волосы, пропахшие морской солью после поездки на море? Дым костра? Первый перегар, учуянный после школьного выпускного?

Он не хочет верить, но верит. Лопочет, используя до боли знакомые Белу термины «ангел» или «чудо Господне». Хозяин жизни с пятном на лице хотел бы броситься к феромиму, схватить, обнять, прижать к себе, жарко расцеловать. Но тонко-выверенные жесты, язык тела и едва заметная мимика Алекса молча приказывают ему оставаться на месте. Экстракт делает своё дело, секунды ускользают…

— Ты хорошо знаешь, что меня больше нет, — мягко, искренне говорит Бельмондо, окончательно срастаясь с ролью мёртвого сержанта. — Но, прежде чем уйти навсегда, я бы хотел, чтобы ты кое-что выслушал, отец. От меня лично.

Бхикшу задыхается от единовременно переполняющих его счастья и горя. По уродливому родимому пятну Ускользающего бегут неприкрытые слёзы. Пользуясь специальной сканерной линзой, имплантированной в левый глаз, Бель старательно контролирует его пульс, частоту дыхания и артериальное давление. Пока показатели в норме, и феромоновый арлекин разворачивает рваный, чуть обугленный по краям силиценовый лист…

Письмо нашли летом этого года, когда место былого сражения расчищали под строительство новой железнодорожной ветки. В забытой Творцом стране, где дневной температуры хватит, чтобы зажарить куриное яйцо прямо на асфальте. Через два неполных года после конфликта, в котором не осталось ни победителей, ни виновных. Нашли вместе с теми частями сержанта, что не удалось забрать во время эвакуации.

Родня господина Рогова решила не просто передать обнаруженную записку скорбящему отцу. Она решила преподнести ему дар, который в наши дни могут позволить себе далеко не все…

— Здравствуй, отец! Знаешь, если это письмо попадёт в твои руки, это будет означать, что меня всё же убили.

Алекс читает, хотя мог бы процитировать всё послание по памяти. Краем глаза он наблюдает за реакцией клиента, на 100%, больше невозможного, всей душой уверовавшего в чудо.

— Вот уже четырнадцатый месяц, как мы с тобой не разговариваем, — умело играя отрепетированными интонациями, говорит Бельмондо. — 14 месяцев крепнет стена, возведённая на нашем неумении прощать. Мама говорит, ты даже запрещаешь называть моё имя за семейным столом. Знаешь, Я-из-вчерашнего-дня скорее всего жутко бы на это разозлился. Но Я-обновлённый, закалённый этим невыносимым адским горнилом, что сам избрал для своего тела и души, вовсе не держу на тебя зла. Потому что знаю — всё проходящее, и уже через год наш конфликт будет казаться малозначительным.

Господин Рогов рыдает. Неприкрыто, весьма отважно для человека его статуса, размазывая по лицу солёные капли. Тянет руки к феромиму, словно к жёлто-коричневому идолу, которому поклонялся всю жизнь.

В его жестах — мольба прекратить. В его жестах — надежда на продолжение. И Алекс точно знает, что каким бы сильным ни был этот моральный удар, душа бхикшу очистится и уже назавтра воспрянет обновлённой. Потому что парень-мим несёт людям не просто забытые послания из прошлого. Он несёт им сказку и настоящую веру…

— Сегодня мы переходим к активной стадии вытеснения, — продолжает говорить его губами мёртвый сержант. — Я не могу много об этом писать, но уверен, ты сможешь почерпнуть подробностей у своих друзей-депутатов или генералов. Конечно, если я вернусь из боя, то сожгу письмо. Если же нет… пусть все узнают, что я погиб в сражении, как того и хотел.

Руки Рогова обречённо падают на дорогую столешницу, звенит золото браслета. На пол летят сброшенные документы и тонкий планшет, но хозяин кабинета не замечает.

— Ещё я хотел сказать, отец, что ты можешь гордиться мной. Без оглядки на обиду, колкости и болезненные слова. Я сделал это, пап, и ты не сможешь этого отрицать. Сделал сам, без протекции твоих секретарей и коллег, без взяток и давления на знакомых офицеров. Я прошёл испытание, выдержал его и доказал, что достоин быть в числе немногих лучших. Я горжусь и хочу, чтобы ты гордился вместе со мной.

Алекс следит за утекающими секундами, то повышая темп чтения, то слегка замедляясь. Он продвигается на небольшой шаг к столу, позволяя новым волнам распылённых по одежде и коже экстрактов закрепить эффект.

— Через тридцать минут мы выступаем на Бирдженд. Помни, отец: несмотря на все наши разногласия… несмотря на то, что мы по-разному смотрели на жизнь, правду, честь и долг — я всё равно остаюсь твоим преданным и любящим сыном. Помолись за меня перед Господом-Объединяющим, береги маму, Ирину и моих богатырей.

Последний абзац состоит всего из одного предложения: «Сейчас я жалею только об одном — что не смог сказать тебе этого лично». Его Алекс игнорирует без сомнений. Когда клиент станет перечитывать письмо, эта фраза на листе силиценовой бумаги заиграет для него новыми красками, но из уст мима подобные слова вырываться не должны.

Далее следует подпись, но их Бельмондо тоже предпочитает опускать за ненадобностью.

— А теперь не двигайся. Посиди в тишине, где всё ещё звучит мой голос, — эта фраза является своего рода ритуалом, психологическим барьером, не позволяющим клиентам бросаться на почтальонов в отчаянной попытке удержать чудо.

Бель замолкает, тянется вперёд и аккуратно кладёт письмо на край стола.

Действо вступает в финальный акт, и Рогов бесповоротно замыкается в себе. Кажется, он уже не замечает подтянутого сержанта, стоящего посреди его кабинета. Не замечает реальности, какой бы она ни была. В сознании Ускользающего сейчас есть только погибший и временно воскресший сын… его последние слова и искренность феромима высочайшего класса, доставившего послание адресату.

— Прощай, отец, — говорит Бельмондо, натягивает край платка на лицо, опускает голову и отступает к дверям. — Помни обо мне и том, что я сказал. Моя служба никогда не была сильнее любви к тебе. И не стоит винить судьбу за то, что всё сложилось именно так…

Последние слова — импровизация Алекса. Но именно она приносит ему наибольшие бонусы, потому что славу одного из лучших в своём деле парень сыскал такими вот замыкающими, полными надежды, психологизма и светлой любви фразами.

Феромим протягивает руку за спину, нащупывает дверную ручку и мягко выскальзывает из кабинета.

Только тут позволяя себе шумно выдохнуть.

Таймер в голове сообщает, что вся доставка заняла 8 минут и 54 секунды. Разматывая платок, он быстро покидает пустую приёмную. Лакей, провожавший его на задание, по-прежнему ждёт в коридоре. Бледный и взволнованный, но не позволяющий эмоциям пробить броню услужливого лоска. Теперь у него компания — те самые люди, что заказали и оплатили доставку «телеграммы».

Здесь супруга Рогова, уже увядающая, но импозантная и эффектная женщина; ещё мужчина, похожий на неё, придерживающий под локоток, наверняка брат. Рядом старик в дорогущем корсетном костюме, посматривающий на мима со смесью брезгливости, недоверия и страха; двое мальчиков — тех самых богатырей сержанта, один из которых уже отмечен отталкивающей печатью Ускользающих. И девушка, в которой Бель узнаёт вдову погибшего. Заметив, как сильно «пахучка» похож на её покойного мужа, она вздрагивает и отводит глаза.

К Алексу бросаются все разом, осыпая градом вопросов. Хрустят рукава полиэтиленовой куртки, за которые его тянут в две стороны. Привычно игнорируя возгласы, Бельмондо выскальзывает из окружения, поднимает руку и твёрдым командным голосом отдаёт последние распоряжения:

— Сможете войти к нему только через сорок секунд. Помещение лучше сразу проветрить. И помните, сейчас он очень нуждается в вашей поддержке.

Повернувшись к встречающим спиной, парень в военной форме без промедления шагает к гримёрке, на ходу снимая с шеи, пальца и запястья вещи погибшего человека. Ингибитор Стрельникова помалу перестаёт действовать, голова кружится, душа испытывает привычное опустошение.

По следам Бельмондо следует всё тот же слуга. Сквозь гулкую пелену усталости феромим слышит его заверения, что остаток средств уже переведён на личный банковский счёт почтальона, и, скорее всего, семейство захочет дополнить его премией.

Алекс не слушает.

Закрывает дверь перед носом взволнованного лакея, быстро снимает мимикрирующий костюм. Упаковывает камуфлированную одежду в вакуумный пакет. Складывает пси-маркеры в футляр, отлепляет от переносицы лицекрада, торопясь поскорее натянуть любимый поношенный свитер.

Как обычно после выполнения заказа, его переполняет лишь одно желание — как можно быстрее хлопнуть коньяку и оказаться в одной из своих спальных нор, где он сможет рухнуть в постель и проспать, как минимум, десять упоительных часов.

[1] Этот шакал у меня в долгу! (узб.); Я позвоню завтра, брат (каз.); Возьми меня за руку, сынок (тадж.)

[2] Грациозный хамелеон (лат.), один из видов семейства.