Зови меня Лео. Том I

Глава 5. …сорвать цветок невинности

– И не стыдно тебе? – уперев руки в бока, спрашивает маман. Как ее там? Лизанька? Полноватая женщина небольшого роста. Про таких говорят – домашняя. Кумушка, единственным предназначением которой является печь пирожки и с умилением глядеть на бородатого мужа-фермера в пропотевшей майке, опрокидывающего кружку с пивом. На владелицу борделя как-то не тянет – не накрашенная, в самом обычном ситцевом платье, в шелковой накидке. То, что она все же штучка не простая, выдают слишком уж громкий и властный голос и злобно прищуренные глазки. Так и стреляют, так и стреляют! Лис прямо скукоживается весь. Даже жалко его становится.

– Ну прости меня, Лизанька… – оправдывается менестрель и тянется ее поцеловать, но она останавливает его на полпути жестом, не сулящим ничего хорошего.

– Сколько я тебя просила, чтобы ты не называл меня так! Мне твои рогульские ругательства уже поперек горла, знаешь ли!

– Прости, Лизэ́, прости.

– И потом, что это было там, на улице? – тут сурового взгляда удостаиваюсь и я. Знаете, так смотрят, когда хотят сказать: «за каким ты привел сюда эту шалаву?», но приличия не позволяют.

Но я видала таких истеричек в гробу. В последовавшей битве взглядов я выхожу победительницей, но Лису достается.

– Подлец! – Лизэ отвешивает менестрелю звонкую пощечину. – От тебя одни беды! Кто она такая? Признавайся! Кто такая?

И она туда же. Что, совсем на парня не похожа? Жопа, что ли, здорова? Или рыжая грива выдает? Вот опять, как ни прячь, непослушные локоны так норовят вылезти наружу. Эх, придется состригать…

– Долго рассказывать, Лизэ…

– А я никуда не тороплюсь.

– Скажем так, ласточке…

– Ласточке? – чуть не задыхается Лизэ от возмущения. – Ты называешь ее ласточкой? Ах ты паршивец! Ничего святого у тебя нет! Да как ты можешь! Ты так каждую свою прелестницу называешь? Или только тех, кто с рыжими волосами…

Я не выдерживаю и вмешиваюсь.

– Послушайте меня, голубки! Может потом пособачитесь, а? Если хочешь знать, как тебя… а, да! Лизэ. Если хочешь знать, это я вырубила тех парней на улице.

– Вырубила? Это еще что значит?

– Побила, милая моя, побила, – поспешает с объяснениями Лис. – Причем голыми руками. Трех вооруженных до зубов головорезов! Ты бы видела! Это было что-то! Дело в том, Лизэ, очаровательная моя супружница, что Лео – так ее зовут – есть воительница с каких-то далеких краев. Настоящая воительница, вот представь себе! Она попала в беду и ищет пристанища… Что с тобой, Лизанька?

Лизэ деланно закатывает глаза, приставляя ладонь ко лбу.

– О Таб Великий, о архангелы, о святые угодники! – причитает она. – Глядите, глядите как юный Лёр, наш преподобный пророк, проливает слезы, глядя на грехи наши…

– Ну прошу тебя, ненаглядная… – заламывает руки Лис.

– Ты привел в мой дом ведьму! О, я так и знала, так и знала, что этот день когда-нибудь настанет! Не в добрый час я повстречала тебя, не в добрый час связалась с тобой! Впустил в мое жилище, к моим девочкам, настоящее отродье… Что с нами будет, что с нами будет!..

– Цветочек, ангелочек, возлюбленная…

– Мало того, что тебя и так ищут люди Блуда, так ты еще и…

– А вот тут надо бы тебе помолчать, дорогая, – спохватывается Лис, хватает супругу в охапку и уводит в комнату, прикрывая за собой дверь ногой. Оттуда сразу же слышится плаксивый бубнеж плутоватого менестреля, прерываемый фальшивыми взвизгиваниями не менее шельмоватой бордельмаман.

Остаюсь одна в коридоре. Стены отделаны панелями из красного дерева, на полу ворсистый палас, картины с пейзажиками, дворцами и портретами дам, и повсюду на полках, комодах филигранные подсвечники.

Из двери напротив высовывается миловидное белокудрое личико.

– Здравствуйте, – говорит девушка, глядя на меня со смесью страха и интереса.

– Привет, – отвечаю.

– А вы та… – голосок ее осекается и девушка смущенно опускает глаза.

– Ты хотела сказать, та ли я ведьма, которая дубасила стражников на площади? Нет, это не я. Нас путают, знаешь ли.

Следует разочарованный вздох.

– Меня зовут Лео, ты наверное уже слышала, – говорю ей.

– Да, слышала, – говорит девушка. – Я – Сандра.

– Сколько же тебе лет, Сандра?

Вопрос почему-то перепугал ее. Она на минуту скрывается за дверью, но любопытство пересилило и она снова показывается.

– Не знаю.

– Как «не знаю»?

– Я уже взрослая. Наверное.

– Ничего себе! Да тебе лет семнадцать от силы.

– Ой! – пищит Сандра и дверь захлопывается окончательно.

Это выплыла Лизэ, чтоб ей пусто было. Маман изображает радушие.

– Ну что, – спрашиваю, – разобрались?

– Вполне, милочка, вполне.

– Мне бы покушать. – И правда, только сейчас осознаю, что не ела уже, наверное, целую вечность.

– Сейчас, милочка. Георг, дорогой, распорядись, пожалуйста! А мы уединимся. Тебе, Лео, и правда надо приодеться чуть иначе. Ну не стой столбом, Георг! Кому сказала!

Георг? Вот как его зовут? Однако, как супружница (которая бывшая, вроде) помыкает бедолагой! Прямо как бабка покойным дедом. Тоже литературоведом, кстати.

– Сию минуту, лапуля! – отвечает Лис и убегает.

– Пойдем, – заманивает меня Лизэ, – пойдем, не бойся!

– Да я и не боюсь, – отвечаю я, немного сбитая с толку этой внезапной переменой настроения. – А если боюсь, то у меня дурная привычка пускать в ход кулаки.

– Это мы уже заметили, милочка. Хи-хи…

В будуаре мадам Лизэ находится, как заметила бы моя премудрая бабка, «мебель бесспорно gourmande et authentique»[1]: кушетка, маникюрный столик с зеркалом, шкаф, сундучок в углу, тяжелые синие портьеры на окне, кованные подсвечники. Всё такое резное, с узорчиками. На мой взгляд, несколько тяжеловесно.

Маникюрный столик уставлен вазочками, пудреницами в виде ракушек, бутылочками, духами, розовой водой, щеточками, ложечками всех цветов и расцветок.

– Ух ты, сколько же у вас всего! – невольно вырывается у меня, при взгляде на это причудливое богатство.

– Кое что осталось с былых времен, – вздыхает Лизэ. – Вот благовония гаратские, ароматические масла оттуда же, притирания, мази, духи с Этнойи, а вот розовая вода с Дукгора… ой, ну много всего, много. Я-то не такая уж и любительница, да возраст не тот, хи-хи. Больше девочек готовлю к выходу. Сейчас так трудно достается всё…

– Можно духи понюхать?

– Конечно, конечно! Вот, например эти, – Лизэ протягивает мне миниатюрный флакончик. – Они называются «Цвет невинности». Понюхай! Нет, попробуй! Капни, не стесняйся!

Аромат очень приятный, сладкий, интенсивный. И еще он, не знаю, какое бы слово подобрать… живой что ли? Чувствуется, что это ручная композиция, не то что химия в наши времена.

– Духи от великого Джованни Рэ. Единственные в своем роде.

– Большие деньги стоят? – спрашиваю я, намочив палец и втирая в шею. Однозначно, вещичка стоящая. Так и заблагоухала. Сейчас бы влезть в мини, и на тусу в какой-нибудь ночной клуб. Оттянулась бы на славу! Но вместо этого я тут, в каком-то безвестном клоповнике. Ох, Горацио, Горацио… Дай только добраться до тебя…

Хотя, надо было сперва вымыться, а потом душиться.

– Это был подарок, – отвечает Лизэ с грустью. – От венценосной особы – но это по-секрету, милочка, по-секрету!

«Вот же милфа мохнатая! – думаю, улыбаясь ей. – Цену себе, лярве, набивает?»

– Понимаю, – киваю я. – У нас у всех есть секреты.

– Особенно от мужчин, милочка!

– Особенно от них.

И тут Лизэ притрагивается к моим волосам. И сразу отдергивает руку. На глаза наворачиваются слезы, она отворачивается, стараясь взять себя в руки.

Так, кажется догадываюсь в чем дело.

– Как ее звали? – спрашиваю я, возвращая «Цвет невинности» на место.

– Бета, – отвечает Лизэ надломленным голосом.

– Она умерла?

– Да. Три года тому назад.

– Сколько ей было?

– Двадцати не исполнилось.

– Георг ее отец?

– Да. Он называл ее ласточкой. Очень любил ее, души не чаял.

Вот почему я приглянулась плуту. Дочурку напомнила.

– Сочувствую.

– Не будем о грустном, Лео. Давай-ка, раздевайся, у меня кое-что есть для тебя.

Опять раздеваться. Сколько же можно? Хорошо хоть не перед мужиками, а то на моими прелестями уже успели полюбоваться, причем отнюдь не венценосные особы.

Мое тело эту бальзаковскую дамочку определенно поражает. Она какое-то время довольно-таки бесцеремонно водит своими пухленькими пальчиками по моим бицухам, особо задержавшись на покрывающей всю правую руку цветной татуировке в виде дракона, переплетающегося с цветками и веточками.

– Никогда такого не видела! – ошалело выдавливает она из себя. – Да ты и правда воительница!

– Да это так, – машу я рукой. – Старалась не перекачаться, чтобы не выглядеть как гибрид Шварца и силиконовой соски. Главное – женственность, правда?

Лизэ глупо моргает, глядя на меня. Точно, что я несу? Я же в ренессансе и балакать надо соответствующе.

– Я старалась сохранить свою женскую привлекательность, когда на воительницу обучалась, – поясняю я ей.

– А, поняла. Интересные у вас обычаи.

– Какие есть.

– У вас женщина может воевать!

– Может, почему нет.

Лизэ какое-то время молчит, собираясь с мыслями. Девка, что может махать мечом – это, кажется, выше ее понимания. У них тут не было своей Жанны Д’Арк, нет?

– У тебя такое смуглое тело! – приходит она в себя. – Удивительно, но тебе это так идет! Но назвать тебя простолюдинкой никак нельзя! И какие интересные рисунки! Как и кто это делает?

– Очень искусные мастера. Это такой особый знак, – нахожусь я. – За заслуги в бою.

«Только вот большинство моих боев прошло не на полях сражения», – усмехаюсь про себя, вспоминая, сколько бабла пришлось отвалить «искусному мастеру». Мама еще долго скрипела: «траты, траты! Одна я собачусь на работе!»

– Откуда ты, Лео? – интересуется Лизэ.

Откуда? И правда, откуда? А, ляпну чего-нибудь.

– Из Мидланда[2]. Это страна такая.

– Никогда о такой не слыхала.

– Она далеко. Очень.

– И как же ты сюда попала? Не отвечай, дай угадаю – мужчина обманул?

– Обманул, – теперь уже вздыхаю я.

– Даже такую как ты?

– В душе я очень ранимая. Верю подлецам, вот такая дура.

– И не говори!

Вот и нашли общий язык. Все мы, бабы, одинаковы.

– Вот, примерь-ка это! – на кушетку ложатся шмотки. Посмотрим, посмотрим.

Итак, новый прикид определенно подходит больше. С поправкой, что я превратилась в самую настоящую бой-бабу. Не без налета сексуальности, отмечаю я, вертясь перед зеркалом. Шляпу, рубашку и штиблеты оставляю. Штаны черные, кожаные, в обтяжечку, и нечто вроде камзола, такого густого бордового цвета с отложным воротником. Камзольчик лег по фигуре идеально. Довершают наряд рапира (я про нее не забыла!), стилет в ножнах под мышкой и заветное страусиное перо на шляпу.

Офигенно.

– Вот только волосы надо состричь, – замечает Лизэ.

– Эх, надо, – соглашаюсь я, скрепя сердце.

– Слишком заметны твои буйные локоны, надеюсь, ты понимаешь, Лео?

– Только не слишком коротко, а то обкорнаешь…

– Не волнуйся, красоту сохранишь, – щелкает ножницами Лизэ. – Ты бесподобна, как ни крути.

– Так-так, я в вашу когорту не войду, даже не надейся.

– А была бы настоящей изюминкой…

– Проехали!

– Молчу, молчу…

Всё, кудряшки мои падают. Ладно, буду ходить пацанкой, что поделаешь. Хотя и так ничего – вместо волос до мягкого места получила каре. Вполне.

– Теперь можно и поужинать, – говорит Лизэ, любуясь проделанной работой.

– Это от нее? – спрашиваю, указывая на камзол.

– Да, Лео. Это Беты. Не волнуйся, она так и не одела этот костюм. Хоть и хотела.

– Кем она была?

Лизэ какое-то время мнется, но потом отвечает:

– Не воительницей. К сожалению. Но поспешим. Ужин ждет.

Стол, где нам предстояло отужинать, находится на бельэтаже, в углу, скрытый от лишних глаз расписными ширмами с интимными картинками в стиле классицизма. На бельэтаж, как и полагается, ведет парадная лестница. Внизу веселятся посетители, пьют горячительные напитки, тискают старательно хохочущих полуголых девиц.

Лис, или Георг, если хотите, уже принялся за еду.

– О милые дамы! – вытерев рот салфеткой и вскакивая, восклицает он. – А я уже заждался!

– И поэтому к красному приложился? – парирует Лизэ, присаживаясь на предложенный Лисом стул.

– Позволь, красавица, и тебе… – мечется услужливый менестрель, но я опережаю его:

– Я сама, успокойся.

Георг застывает на полусогнутых.

– Ну, – мямлит он. – О чем ты, дорогуша?

– Я говорю, уже успел приложиться к красному? – хмурится Лизэ.

– Это я так, – оправдывается Лис, возвращаясь на место. – Чтобы горло промочить. Итак, милые дамы, позвольте тост!

– Опять за свое! – закатывает глаза Лизэ.

– И как всегда, – не обращая внимания на жену, продолжает менестрель, – начну с нетленных строчек великого Бернуа Ле Шантрика из Адортура:

Коль не от сердца песнь идет,

Она не стоит ни гроша,

А сердце песни не споет,

Любви не зная совершенной.

Мои кансоны вдохновенны –

Любовью у меня горят

И сердце, и уста, и взгляд.

Готов ручаться наперед:

Не буду, пыл свой заглуша,

Забыв, куда мечта зовет,

Стремиться лишь к награде бренной!

Любви взыскую неизменной,

Любовь страданья укрепят,

Я им, как наслажденью, рад[3].

– Не слушай его, милочка, – кривится Лизэ, – он так и будет пустословить и налегать на вино.

– Я уже слышала его вирши, – усмехаюсь я, разглядывая варево на моей тарелке. – Там, на рынке. Что-то не очень.

– Там, на рынке, – с оскорбленным видом отвечает Лис, – был экспромт. Признаю, очень сырой, но я обязательно доделаю эту балладу, обязательно!

– Что это такое? – спрашиваю я, принюхиваясь к бурой жиже в глубокой тарелке.

– Фасоль, тушеная с кусочками телятины с острым пряным соусом, – отвечает Лис. – Попробуй, очень вкусно.

– А есть что-нибудь… попроще? – стараясь не выдать отвращение, отодвигаю тушеную фасоль. Терпеть не могу фасоль в любом виде. В виде исторической реконструкции тем более. Поправочка – не реконструкции, а пищи authentique, но уж точно не gourmande. Скорее merdique[4].

– Все, что на столе, милочка. Вот жаренные ягнячьи ребрышки со специями, булочки, яйца с петрушкой и мятой, вино. Признаться, я и сама стараюсь не злоупотреблять бобовыми. Ну, ты понимаешь. Хи-хи-хи…

Понимаю, понимаю. Папа называл фасоль, горох, чечевицу дробью. Обожрется вот такого рагу и давай… «Внимание, сейчас будет выстрел дробью! Прячься, кто может!» А если выскакивал партизан, он рыгал и говорил, качая головой: «Вхолостую, сука!»

Фу, блин…

А вот ребрышки пришлись по вкусу. Остренькие. С булочкой и стаканчиком вина очень даже ничего. Вино, кстати, отдавало рыгаловом, но под закусон ничего. Бабка эту червивку оценила бы по-достоинству. Кирнула бы пару стаканчиков, затянулась сигареткой, и давай в сотый раз вспоминать поросшее былью прошлое. «А вот, бывало, Настюша, мы с Элен…»

– Ты хотела поговорить, – возвращает меня в реальность Лис.

– Да так, – пожимаю я плечами. – Просто хотела узнать поподробней о вашем крае. Как ваше королевство зовется?

– Не королевство, милочка, а княжество, – важно отвечает Лизэ. – Правит нами Эгельберт из славного рода Вильгельмитов.

– Долгие года его светлости! – поднимает бокал Лис и незамедлительно опрокидывает внутрь.

– Ой, да что ты говоришь! – язвит Лизэ. – «Долгие года»! Да с таким образом жизни, какой ведет этот сладострастник и пустозвон, о долгих годах можно забыть!

– Но…

– Да замолчи ты! – затыкает его Лизэ и поворачивается ко мне. – Мы в Пагорге, милочка.

– Это же город?

– И княжество тоже.

– Вообще-то, – встревает Лис, – по закону, мы как бы королевство. Состоим в унии с Вууденрохом. Но королю Кортуку нет до нас дела, так что мы сами по себе.

– Как и Эгельберту, – замечает Лизэ.

– Тогда у кого реальная власть?

Лис призадумывается.

– Сложный вопрос, ласточ… прости, дорогуша, прости! Можно твою ручку? – Лизэ милостиво протягивает ему руку и Лис целует ее. – Так о чем это я?

– О сложном вопросе, – говорю.

– Ах, да! Так вот, дело в том, что здесь, в Пагорге, власть – реальная власть, как ты изволила спросить, – поделена между несколькими влиятельными семьями. Это, безусловно, семья благородного Робаша Дагоберта Пратац-Койтургского, не менее достойная семья Теоду ван Пеит-Панноты, семья… вернее, не семья а…

– Шайка, – вставляет Лизэ с презрением.

– Ну зачем ты так…

– А что такого-то?

– Это вы о Блуде? – спрашиваю я.

Лис замирает, дрожащей рукой наливает себе бокал вина, выпивает и отвечает:

– Да, Лео, я о Блуде.

– Опасный человек?

– Очень.

– А Хорац кто такой?

Реакция уже другая. Скорее задумчивая.

– Хорац Черный? Это разбойник, прячущийся в глухих лесах. Тоже пренеприятный тип.

Вот оно что! Интересненько…

– Головорез, каких поискать! – соглашается Лизэ. – Не к столу будет упомянуто его имя.

– А церковники, что так любят сжигать ведьм? – спрашиваю я. – Они тут как? Играют роль?

– Это дигник Утт, – отвечает Лис. – Как он встал во главе нашей церкви, так пошло-поехало.

– Не только поэтому, – говорит Лизэ, меча в Лиса молнии.

– Да, милая моя супружница, – тушуется Лис, – не только потому.

Что-то всё темнит эта сладкая парочка.

– А всякие прощелыги, – продолжаю расспросы, – что шныряют по рынку, они под кем?

– Под кем? – не понимает Лис. – Под кем, под кем… А, ты имеешь в виду Буна, наверное. Ну да, это такой местный… как бы…

– Да что ты все время юлишь! – ворчит Лизэ. – Говори прямо – здешний вор и душегуб. Зато с выдумкой. Ты только послушай, Лео, как он называет свою шайку: «артель Буна»!

– Как-то все сложно у вас.

– Это всё из-за…

Но Лису не удается договорить, так как внизу поднимается шум. Слышится шум опрокидываемой мебели, ругательства, смех, женский визг, тоненький плач, как будто ребенка. И громогласный нечленораздельный рык.

Лизэ в сердцах срывает с себя салфетку и швыряет об стол.

– Помяни безглазого – так он тут как тут! – плюется она. – Вот, здравствуйте! – Чош Дурной собственной персоной! Мало нам было его предыдущего визита.

– Ты же сказала, что уладила с Буном все недоразумения? – съежившись, спрашивает Лис.

– С ними уладишь, ага! – говорит, поднимаясь, Лизэ. – Проходимцы! Обещал охрану и вот на тебе! Ладно, попробую утихомирить его.

Она уходит, Лис остается на месте.

– Значит, – спрашиваю я, обгладывая ребрышко, – ваше заведение отсыпает долю этому самому Буну?

– Да, – подтверждает менестрель. – И девочек поставляет.

– Невинных в том числе?

– Откуда ты знаешь? – таращится Лис.

– Догадалась, – отвечаю, и добавляю чуть тише, узнавая в плачущем ребенке голосок Сандры: – …и повел девицу в укромное место, дабы сорвать цветок невинности.

– Чего ты говоришь, Лео?

– Ничего. Пойду, посмотрю, что там.

– Интересные поэтические строчки. Это откуда?

– Не помню.

__________

[1] Gourmande et authentique (фр.) – изысканный и аутентичный.

[2] Мидланд – вымышленная страна из манги «Берсерк».

[3] Стихи средневекового французского трубадура Бернарда де Ветадорна в переводе В. Дынник. Взято из книги «Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов», изд. Худ. Лит. 1974.

[4] Merdique (фр.) – дерьмовый.