Зови меня Лео. Том I

Глава 20. …и во сне

Прихожу в себя и первое, что чую – вонь. Как в общественном сортире, только с примесью того самого тухлячка, сопровождавшего желтый дым и еще чего-то такого. Самое настоящее богатство гнусных запахов. Грустно потрескивает факел, вдетый в железный обруч на сырой кирпичной стене, давая какой-никакой свет. Факел освещает убегающие вверх стесанные от времени ступеньки. Уродливой кляксой темнеет крупный замок на массивной решетке.

Темница. Прелестно! Лежу на гнилой соломенной подстилке, в том же крестьянском платьишке. Порядочно изгвазданном в грязи. Всё тело ноет и болит. Вот сейчас сполна я ощущаю все синяки и царапины, полученные во время ограбления. Пусть я в дерьме, но не то что вставать, даже шевелиться в лом.

Постепенно глаза привыкают к темноте и я осматриваюсь получше. Я в клетке примерно четыре на четыре метра. Нога скована колодкой, цепь достаточно длинная, чтобы передвигаться, что дает мне сродство со злой собакой на цепи. С обоих сторон такие же клетки и в них тоже узники. Спят. Или без сознания. Судя по сопению и силуэтам, мужики.

Судно в углу для отправления нужды и кувшин, где должна быть вода. У решетки валяется мятая жестяная миска с остатками какой-то каши. Кашу доедает крыса. Она смотрит на меня своими крохотными черными глазками-бусинками, нюхает миску и не спеша удаляется. Я бы даже сказала, удаляется с чувством собственного достоинства. Вроде как давая понять – вот ты здесь никто, рабыня, а я – свободна, как ветер. Захочу, харчи твои съем, захочу, нассу тебе в кувшин, или кусну в бочину, заразив чем-нибудь таким, гадким. Отчего ты сдохнешь.

Ах ты, мелкая тварь! Кидаю в нее камушек, промахиваюсь, но крыса исчезает.

В горле так пересохло, что я, превозмогая себя, дотягиваюсь до кувшина. На дне что-то плещется, но при этом так воняет, что жажда пропадает вмиг. Плюс, по кувшину ползают муравьи.

Боже, вот так итог! Что называется, из огня да в полымя. Так, Настька, первым делом соберись с мыслями. Разложим все по полочкам.

Что мы имеем: плен фиг знает где; как я сюда попала, помню очень смутно; кто меня кинул, догадываюсь. Что будет со мной далее, неизвестно. Итог – от чего ушла, к тому пришла. Неутешительно. За такой короткий срок пройти путь от плахи до пирушки с князем. И вот, опять на дне.

Как же пить охота! Беру миску и стучу по полу.

– Эй, кто-нибудь! – кричу я. – Дайте воды, мать вашу! Пить хочу! Эй!

Но мой шум всего лишь приводит в чувство мужика слева. И это Петур.

– Опа! Петька! Тебя тоже замели?

– Лео! – Петур вцепляется в прутья. – Где мы? Почему мы здесь? За что? Что с нами будет? В чем я провинился?

– Так, так, погоди! – прерываю я поток его полных отчаяния вопросов. – Не всё сразу. Давай по порядку. Значит, доехали мы до опушки, там нас встретили типы с псами. Колбаса, поганец, дал дёру. Подлец, ему за кидалово воздастся, зуб даю! Мог бы и намекнуть, что нас ждет. Трус. Дальше как в тумане. Вроде там был Бун. И Рейшо тоже. Во всяком случае, в голове у меня сидят его фразочки, не знаю, в мой адрес, или нет. Он всё приговаривал: «какой замечательный образец!», «какое славное тело!» Что-то такое. А еще помню, как ты причитал. «Хозяин, да за что! Хозяин, простите!» Было дело? Меня отчего-то вырубило, но я так подозреваю, это Илио постарался. А ведь сколько по нашу душу наемников нагнали! Мне, если честно, прямо льстит. А ты чего скажешь? Эй, Петя!

Петур глядит на меня невидящим взглядом, а потом в смятении забивается в дальний угол. Слышу его всхлипы. Ну что за нюня! Мужики такие впечатлительные.

– Петро! – впериваю в него свой самый суровый взгляд, но его не никак пронимает. Да и проймешь тут. Кто я есть? Драная лохушка. – Петенька! – не оставляю попыток достучаться до парнишки. – Ну хватит, соберись! Давай поговорим, мне ведь тоже тошно, не только тебе.

Какое-то время спустя его немного отпускает и он, запинаясь, говорит:

– Там был «кормчий». Он нас… заставил спать. Он умеет.

– Гипноз, что ли?

– Гип… что?

– Ничего. Так, что еще скажешь?

– Помню только его слова, обращенные к тому алхимику. Алхимику господина Блуда.

– И что Бун ему сказал?

– «Кормчий» сказал, что выполнил то, о чем его просили. Теперь черед платить по счетам.

Я мигом свирепею. Беру кувшин и хвать его о решетку. Разлетелся на кусочки.

– Предатель! – рычу я. – Ну он у меня поплатится, сучий потрох! Клянусь, придушу кровопийцу!

Сверху скрипит дверь и подземелье спускается грузный смурной дядька со связкой ключей на поясе. Он по-медвежьи топает, берет факел, светит, подслеповато щурясь.

– Чего уставился? – огрызаюсь я. – Дай воды.

– Ты разбила кэ-кэ-к-кувшин, – гудит он, заикаясь.

– Ничего страшного, принеси новый. И воды налей посвежее.

– Разбила кэ-кэ-кэ-к-кувшин, – повторяет он с тупым выражением лица.

– Новый принеси.

– Ра-разбила кэ-к-кувшин.

– Тебя заело, что ли? Новый принеси.

– Но ты ра-ра-раз… била…

– Достал! Иди отсюда, дурак!

Дядька какое-то время смотрит то на меня, то на Петура, затем, ни слова не говоря, разворачивается и уходит. Еще через пять минут возвращается в новым кувшином воды.

– Ой, спасибо! – говорю я, но ублюдок демонстративно выливает воду на пол. Половину оставляет, но кувшин ставит вне моей досягаемости.

– Вот в-вода, – говорит он и начинает будто задыхаться. Я грешным делом думаю, что у него эпилептический припадок, но это он, оказывается, так смеется. Никогда не видела более уродливого смеха. Повеселившись вволю, надсмотрщик степенно удаляется.

Я сдерживаюсь. Ни к чему ссорится с надсмотрщиком. Лучше я его удавлю, когда освобожусь. Если освобожусь.

Вот же садюга! Дай только добраться до тебя, урод!

Нет, мелькает мысль, эдак я ни к чему хорошему не приду. Надо держать себя в руках. Не давать себе ни раскиснуть, ни ярится бестолку, как пойманной в банку осе. Побеседуем пока с Петуром.

– Эй, Петька! Ты живой там?

– Живой.

– Есть соображения, где мы?

– Скорее всего, в плену у господина Блуда.

– О как! Почему ты так думаешь?

– Ну… как я уже говорил, алхимик Блуда что-то такое говорил…

– Это понятно, дальше.

– Потом, местами помню как нас везли сюда. Мы в подземелье Блуда, Лео.

– Зашибись. Ладно, отдыхай.

Но отдохнуть нам было не дано, потому что тот, кто справа, вдруг начинает орать что есть мочи. Затем он вскакивает. Стоит ко мне спиной, почти голый, в одних лишь рваных портках. Вижу его мускулистое тело. Однако! Еще один здоровяк. Кто, интересно? Не Чош, точно. Скован по рукам и ногам, цепи натянулись, что аж скрипят, а жилы на шее мужика вздулись так, что, кажется, вот-вот лопнут.

Концерт продолжается какое-то время. Я не выдерживаю этот звериный ор, переходящий то в сдавленный хрип, то в булькание, то в нестерпимое завывание, и говорю ему, стараясь перекричать:

– Эй ты! Кончай уже, голова от тебя болит! Разорался, как баба плохая!

Качок так же внезапно осекается и медленно поворачивается ко мне.

– Нет, – выдаю я в полнейшем изумлении. – Не может быть! Ты ли это? Блуд? Какими судьбами, приятель?

Узрев меня Блуд преображается на глазах. Лицо его искажает дичайший ужас, он шарахается, сворачивается клубком, закрывается и…

Ну да, орет. Пять минут, десять. С переливами, гротескным плачем, стонами. Наконец, он стихает и далее сидит, вздрагивая и поедая меня глазами.

– Ну наконец-то, – вздыхаю я с облегчением. – Выдохся, родимый. Что, подружку напоминаю тебе? Успокойся, я не она. Та уже давно в земле. А я добрая. Ничего тебе не сделаю. Собрату по камере точно.

Блуд дрожит себе, постанывает, пуская сопли со слезами. М-да, совсем плохой. Ладно, оставлю его в покое.

Растягиваюсь на соломе, пытаюсь собраться с мыслями. Только вот ничего в башку не лезет. Подождем, может, кто визит нанесет.

А пока хоть с Петуром поболтаю.

– Петь!

– Да, Лео?

– Ты прикинь, и Блуд с нами чалится.

– Вижу.

– Что думаешь?

– Ничего хорошего. Значит, в каменоломнях новый хозяин.

– Есть мысли, кто это?

– Не знаю… Может, это…

– Друг Илио?

– Да.

– А что, он парень честолюбивый. Я так сразу поняла, что ему отсиживаться в трущобах не по кайфу. А тут Блуд спятил. Илио, значит, с Рейшо спелся, да?

– Похоже так. Только что с нами будет?

– Мои соображения таковы: Рейшо, видать, очень увлеченный человек. Не зря он упоминал про образцы. Мы ему надобны для опытов, Петь. И артефакт он заполучил. Илио оказал ему услугу и получил место хозяина. Всё сходится. Только мы в этой схеме – марионетки, которых дергали за ниточки.

– Нет… – Мои размышления беднягу повергают в шок, но я немилосердно продолжаю:

– А что? Я, ты, он. – Указываю на Блуда. – Разрежет нас Генри на кусочки и соединит по новой. Польет мертвой водицей, потом живой, скажет магические слова, оживем. Только уже в облике чудовища Франкенштейна.

– Кто… кто такой Фран… Фран…

– Франкенштейн? Это такой безумный ученый, создавший жуткое чудище.

– О Лёр милостивый… Смилуйся надо мной!

– Да ладно тебе, шучу. Успокойся. Не хватало еще твоего скулежа. У нас уже есть один, так что потише там. Не было никакого чудовища, это сказка. Я в книжке читала.

– Но этот Рейшо не из сказки!

– Тут ты верно подметил. Эх, пить охота. И жрать тоже.

Опять воцаряется молчание, прерываемое только поскуливанием Блуда.

– Петь, можно нескромный вопрос?

– Да, Лео, можно.

– А ты с девушкой когда-нибудь был?

Тишина.

– Ну, что молчишь?

– Нет, не был.

– Что, даже не целовался никогда?

– Не, целовался, приходилось.

– Но не с той, так?

Вздох.

– Была хоть на примете подруга? Только не говори, пожалуйста, что это я.

– Была. И есть.

– Да? И кто это, можно узнать?

– Я с ней вообще-то почти не знаком.

– Я ее знаю?

– Да.

Приподнимаюсь на локте.

– Ну не тяни, признавайся. Кто она?

– Твоя служанка, Сандра.

– Ух ты! – невольно восклицаю я. – Хороший у тебя вкус. Сандра настоящее сокровище.

– Полностью согласен, – еще раз вздыхает Петур.

Блин, мне даже взгрустнулось. Надо же так вляпаться. И Петура жалко – у него вся жизнь впереди. Они бы с Сандрой стали хорошей парой.

– Не горюй, Петька, надейся на лучшее. Если выберемся, обещаю, познакомлю вас поближе.

– Очень на это надеюсь, Лео.

На этом наш разговор заканчивается. Несмотря на мягко говоря совсем не комфортные условия, голод и жажду, я засыпаю. Не знаю, сколько я спала, только будит меня всё тот же Блуд. И чего в его тыкве творится? Еще недавно он боялся меня, или того, кого во мне видел, то вдруг разъярился не шутку. Прилепился к прутьям, и вытянув ко мне руки, снова голосит во всю мощь своей луженой глотки. Перекошенная ненавистью морда, слюни летят во все стороны. С такими способностями к вокализам ему бы в грайндкорщики[1]. Такой талант пропадает!

– Да чтоб ты провалился, недоумок! – злюсь я. – И так в говне по уши, так еще поспать не дают. Ну и что ты вопишь, милый мой? Ну что тебе, сиську дать? Или в рожу?

Блуд не успокаивается. Через несколько минут я понимаю, что больше так не выдержу. Прицеливаюсь, и стараясь не попасть под его загребущие ручищи, провожу молниеносный тычок ему в нос. Блуд сразу же замолкает, отползает, трогает нос, смотрит на кровь с недоумением.

– Бедняга, тебе совсем мозги отшибло, да? – не зная зачем, спрашиваю я. Блуд молчит. – Слушай, если хоть капля разума в тебе осталась, давай условимся – ты молчишь, а в ответ не будешь по носу получать. Идет?

Всё равно что с обезьяной разговаривать. Тем не менее он затихает, скрывается в дальнем углу. В темноте горят его глаза.

Какое-то время спустя раздается знакомый скрип и к нам спускается Штайн. Идет так, словно вокруг какашки. Он хоть и молодой малый, но повадки у него стариковские. Длинные тонкие пальчики, измазанные в чернилах и химикатах, в районе груди теребонькают что-то воображаемое, шея вытянута, голова дергается будто бы сама по себе. Он смотрит на нас, как на диковинок, икает, собирается было уходить, но натыкается на кувшин, оставленный надсмотрщиком. Кувшин опрокидывается, вода вытекает, Штайн поскальзывается и попой садится прямо на кувшин. Итог – еще одна расколоченная посудина.

Вид у Штайна странный. Сидит в луже, глядит на меня, никаких эмоций.

– Ну что же ты такой раззява, миленький мой? – спрашиваю его.

Штайн поднимается. Является надсмотрщик. Видит черепки оставшиеся от нового кувшина. Оборачивается ко мне.

– Т-ты разбила еще один кэ-кэ-кэ…

– Это не я его разбила, – отвечаю я, не дожидаясь, когда он закончит предложение. – Это Штайн на него наткнулся. Все претензии к нему.

Надсмотрщик хмурится сильнее, и упрямо повторяет:

– Т-ты ра-разбила кэ-кэ-кэ-к-кувшин. Опять.

– Это я, – говорит, дергаясь и смотря куда-то в сторону, Штайн.

– Что?

– Я разбил. Прости, Коноум.

– З-зачем?

– Я случайно. Прости, Коноум.

– У т-тебя зад мокрый.

– Я упал на кувшин и разбил его. Прости, Коноум.

– А она, – Коноум обиженно тычет в меня, – ра-разбила кувшин с-с-специально!

Разговор двух дебилов, вот как это можно охарактеризовать.

– Прослушай, Штайн! – вмешиваюсь я. – Ты чего сюда приперся-то? Посмотреть, а не сдохли мы тут, случайно? Видишь вот этот черепок? Смотри, какой острый! – Я показываю ему один валявшихся на полу осколков. – Видишь?

– Да, Лео, вижу.

– Вот скажи Илио Буну, а также Генри Рейшо, что я вскрою себе вены и плакали ваши… что вы там затеваете? Короче, ты понял. Пусть идут сюда, побазарим с глазу на глаз. Но сначала распорядись принести воды всем нам, включая Блуда, и пожрать, тоже всем, да повкуснее. Уяснил? Все иди, и заику с собой прихвати.

– Она пэ-пэ-пэ…

– Идите нахрен! – кричу я и швыряю в них остатки кувшина. Коноум со Штайном испугавшись, отскакивают. В них летят все кусочки, кроме острого. Пойдет в качестве ножичка. Спрячу. И как я сразу не догадалась? Вот дуреха! А тот осколок, чем я грозилась порезать себя, демонстративно держу у запястья. Штайн, икнув, дернувшись, содрогнувшись, повращав зенками, удаляется, следом Коноум. Коний ум. Недоумок-заика.

Ненавижу тюремщиков. Ничего, придет ваше время, придет.

То ли угроза подействовала, то ли совесть проснулась, но заказ был выполнен. Коноум, бубня, мыча, кряхтя и заикаясь, осчастливливает нас водицей и доброй порцией бобов в томатном соусе с кусочками мяса. И лепешками в придачу. Лепешки выполняют роль ложки и вилки.

Наедаемся, валимся отдыхать. Даже Блуд не брезгует трапезой. А чего там брезговать? Снедь не сравнима, конечно, с паштетами, телячьими вырезками и медовыми грушами во время пира у барона, но заморить червячка в самый раз.

Не забываю покрошить хлеба моей крысе. Она уже не раз высовывала свою хитрую мордочку из норы и глядела на меня вопросительно: «где жратва, хозяюшка?». Крыса не заставляет себя ждать, выползает, останавливается неподалеку, шевелит усами.

– Ешь, ешь, не трону, – говорю я ей. – И деткам своим прихвати. У тебя же есть детки? Кушать наверняка хотят.

Глубокой ночью (может и нет, но мне почему-то так кажется), среди мертвой тишины вдруг слышу голос:

– За что?

Вскакиваю, вижу Блуда. Он сидит в позе лотоса, глядит на меня печально.

– Почему ты так со мной обошлась, Бета? – спрашивает он. Голос низкий, глубокий, бархатистый. Это так меня пугает, что аж сердечко заходится. Не вопли и сумасбродства, а внезапное преображение.

– Я ведь так любил тебя, Бета, – продолжает он. – Я на всё был готов ради тебя. Сложить у твоих ног весь мир. Ты была моей звездой, лучом света во тьме. Ведь как я жил? Как живу? Как животное. С тобой, и только с тобой, Бета, я впервые почувствовал себя человеком. Я любил тебя со всей нежностью, на какую только был способен. Я наплевал на всё, попрал закон, предписывавший карать тебя, как прелюбодейку и преступницу. За что? За что, Бета? Разве я позволил себе хоть раз обидеть тебя? Разве я хоть раз поднял на тебя руку? За что?

– Да я не… – начинаю мямлить я, но Блуд так же внезапно отворачивается, ложится, сжавшись в комок.

Вот так и лежу, обуреваемая чувствами. Кто ты такой, Палт Баль? С тобой произошло? И кем она была, та роковая женщина, на которую, волею судьбы, я так похожа?

Тянутся долгие часы заключения. Роются мысли в голове – прошлое, настоящее, будущее. Бабка, мама, папа, сестричка Верка, Антоха, лощенный и холенный демиург, Лис, красавчик Дантеро со своими неумелыми поцелуями, Илио Бун, скрывающий изуродованное лицо за безликой маской, князь Эгельберт… Я то забываюсь тревожным чутким сном, то сижу как в трансе.

Опять скрипит дверь. Чья-то рука берет факел, свет бьет в глаза.

– Приветствую тебя, дражайшая моя гостья! – слышу мерзкий голос Герхарда Рейшо. – Прошу прощения за то, что вынужден держать такой блистательный цветочек, коим ты, о Лео, являешься, в столь ужасных условиях, но, помня о твоих исключительных способностях, некоторые меры предосторожности никак не помешают. Так ведь, друзья?

Заслоняюсь от света. Алхимик явился не один. Вижу за ним Штайна, а также…

Нет. Нет!

И ты?..

__________

[1] Грайндкор (grindcore) – направление в метал-музыке, возникшее на основе трэша и панка. Как правило характеризуется крайне экстремальным пением.