Зови меня Лео. Том I

Глава 17. Беззаботны, легки

– Ну? – уже настойчиво вопрошает Эгельберт. – Мы ждём. Вы с Кляйвусом так нахваливали свой магический алмаз, столько про него рассказывали, расписывали его достоинства, что нам всем стало жутко интересно, что за штукенция такая, правда, пупсик? Хоть одним глазком глянуть… Правда, пупсик?

– Ой, да ну тебя… – машет рукой «пупсик».

– Неси же, дорогой мой толстячок, неси скорее, – требует князь, пропустив мимо ушей мягко говоря совсем не восторженную реакцию супруги.

Робаш колеблется, но, заметив, что на него обращены все, без исключения, взоры гостей, соглашается.

– Одну минуточку, – говорит он, оттягивая свой брыжжевый накрахмаленный воротник, так, словно ему вдруг становится жарко. – Позвольте всё организовать. Я сейчас, сейчас.

Сказавши это, наш «толстячок», как мило обзывает его князь Эгельберт, спешно удаляется, вытирая белым платочком обильно проступающий на лбу пот.

Ожидание. Эгельберт скучающе поглядывает по сторонам, постукивает унизанными перстнями пальцами по столу, задерживая взгляд, что вполне объяснимо, на молодых женщинах, включая меня. Это просекает Алия и внезапно вскидывается:

– Что это?

– Ты о чем, ненаглядная?

– Куда смотришь?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, свет очей моих?

– Кто она? Признавайся!

– Ты говоришь загадками, милая, Может, попробуешь вот этот кусочек грудинки? Очень аппетитный с виду. А? Смотри, какой сочный. Ну, открой ротик…

– Не заговаривай мне зубы! С какой из собравшихся ты собираешься переспать нынче ночью?

– Тебе нельзя нервничать, пупсик… Прошу тебя, радость моя, успокойся.

Но скандал между венценосными особами, к вящему неудовольствию уже навострившихся было гостей, разгореться не успевает, так как одной из женщин становится плохо. Она блюёт прямо на стол.

– Фу! – брезгливо скривив тонкие губы, говорит Алия. – Кто-нибудь, уведите же ее поскорее. Лёр милосердный, какая невоспитанность! Где это видано! О нравы, нравы!

Что-то мне это нравится всё меньше. Замечаю признаки дурноты у многих: кто натужно вздыхает, кто уже дышит так, словно ему сейчас днище пробьет, кто усердно обмахивается веером, а на некоторых проступает болезненная бледность – это заметно, даже несмотря на маскарад. Один вельможа, болезненно икнув, говорит:

– Послушайте, господа! А не кажется ли вам, что у амброзии несколько… как бы сказать, странный привкус? Какой-то железистый, что ли…

– Вам тоже так показалось, Карл? – спрашивает князь. – То-то я думаю, странное винцо. Надо бы поосторожней с пойлом этого гусака Кляйвуса… А может, подвергнуть его допросу с пристрастием? Мастер Франц, он ведь любит таких голубчиков…

Не знаю, в какие дали зашли бы предположения о том, что с алхимическим вином не так, и кому пора лишаться головы, но возвращается Робаш и приглашает всех в парадный зал. Вижу, как Теоду начинает дергаться, подзывает помощника, отдает какие-то распоряжения.

– Всё, Данте, – говорю, – похоже движ начался.

– Не думаю, – приобняв меня и вдыхая аромат моих волос, воркует мне в ухо красавчик. – Пока камень будет выставлен на всеобщее обозрение, никто ничего не предпримет. Надо ждать, когда его унесут обратно. Кстати, а где Пегий?

– Вон сидит, вино пьет, – показываю я и бью ладошкой по руке красавчика, тянущейся всё ниже. – Так, а ты давай-ка не переигрывай, тут с минуту на минуту запара начнется.

Наш дурак по-прежнему потягивает винишко и вроде как рассматривает достопримечательности. Хорошо, пусть себе сидит. Мы следуем за толпой гостей.

– Надеюсь, Пегий не амброзию пьет, – говорит Дантеро.

– Ты тоже понял, что с этим дерьмом что-то не так?

– Предполагаю, что Кляйвус туда подмешал ребис.

– Так можно? Пробовали?

– Ходят слухи, что Рейшо пробовал, но эмпирически подтвердить это нельзя.

– То есть, уродов никто не видел?

– Нет, уродов видели, и в каменоломнях их хватает с избытком, но проследить, отчего они стали такими, нет никакой возможности.

Проходим в зал. Играет торжественная музыка. Надо же, Робаш собрал целый оркестр – не меньше десяти человек с виолами, литаврами и флейтами наяривают в буквально поте лица.

В центре стоит почетный караул, а также Робаш с Кляйвусом. Аж двадцать вооруженных до зубов парней, наряженных в точности, как швейцарская гвардия Ватикана. Они окружили что-то вроде носилок. На носилках – нечто накрытое черной тканью.

– Итак, достопочтенные гости, – кланяясь, речет Кляйвус. – Ваше высочество князь Эгельберт, ваше высокопреосвященство. С вашего позволения… торжественный момент.

Задерживаем дыхание. Алхимик сдергивает ткань, под тканью обнаруживается стеклянный купол, под куполом…

Ну да, минерал овальной формы. Причем, далеко не идеальной формы. Алмаз – не алмаз, не могу сказать, но так-то всего лишь мутный булыжник с желтоватым отливом, по размеру чуть больше гусиного яйца. Ничего сверхъестественного.

С минуту все напряжённо рассматривают это чудо из чудес, пока князь, воистину как чуткий правитель, сразу же просекающий настроение подданных, не изрекает:

– Пфф… И это всё?

– Это, ваше высочество, – обиженно гнусавит Кляйвус, – есть не что иное,как выдающийся образец щедрот матушки-земли. Начиненный магией до предела, сей артефакт ясно свидетельствует о том, сколь ничтожны мы…

– Так золотишко с его помощью стругать можно, или нет? – нетерпеливо перебивает алхимика князь.

– Это самое простое и примитивное, что только можно вообразить себе, мой господин.

– Ага…Ну тогда покажи фокус какой, что ли. Ты что предлагаешь, стоять тут, глазеть на твой артефакт и слушать как ты занудствуешь?

– Э… нет, мой господин, – покраснев, отвечает, Кляйвус. – Сия драгоценность не предназначена для балаганных развлечений.

– О как ты заговорил! Мы тут балаган, по-твоему? Ты слышала, пупсик? Мы с тобой на балагане! Может, велеть мастеру Францу ему голову оттяпать?

– Давно пора, – раздраженно отвечает Алия.

– А ты что скажешь, барон Робаш?

Барон вздрагивает, хлопает в ладони и драгоценность уносят.

Напрягаюсь.

– Пора, Данте, – сквозь зубы говорю ему.

– Ещё не время, – нарочито спокойно отвечает он. – Нужен предлог. Стой смирно, наблюдай за графом.

Граф внешне спокоен. Барон пытается разрядить обстановку после неудачной демонстрации камня, о котором было столько разговоров.

– Может, ещё по порции амброзии? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, распоряжается: – Слуги! Наливайте!

Делать нечего, гости выпивают, мы с Дантеро имитируем, как и многие другие. Не все здесь простаки, оказывается. А князь тем временем, продолжает разглагольствовать:

– У меня для вас, господа, есть зрелище гораздо интереснее и поразительнее, не чета всяким там артефактам сомнительного происхождения – осмелюсь сделать такое утверждение. Но сначала позвольте вопрос, ваше преосвященство.

– Разрешаю, – задорно тиская молодушек из своей свиты, отвечает раскрасневшийся то ли от похоти, то ли от амброзии, дигник Утт.

– Нет, сначала вы оставьте девиц в покое, – требует князь. – Это неприлично, вот так себя вести, ты не находишь, светоч души моей? Позволь поцеловать твою ручку?

– И ему тоже голову не мешало бы срубить, старому развратнику, – шипит Алия, милостиво протягивая супругу ручку.

– Хи-хи, экая ты шутница, ненаглядная. А ты погляди, ты погляди, как наш духовный отец напрягся! Вот умора, честное слово!

– Никакой он не духовный отец, а всего лишь мелкий старый…

– Ну всё, всё, дорогая, не нервничай, – князь целует супруге ручку и говорит резко приунывшему старичку: – Как вы думаете, где сейчас ведьма, та, которую вы с бурмистром Кортно так прискорбно упустили?

– Уверен, она уже в пекле, – с истинно солдатской выправкой докладывает его высокопреосвященство. – Жарится.

– Да? И почему вы так думаете?

– А все слуги безглазого, не к месту будет упомянуто его нечистое имя, кончают таким печальным образом. Безглазый, он, простите, наигравшись с ведьмой-блудницей, скармливает их своим чертям. Это хорошо известно. Такова судьба всех, кто по своей доброй воле осмелился, с позволения сказать, потворствуя собственным низменным страстям, поцеловать безглазого в зад.

– Фу, какая мерзость! – восклицает Алия и еще одна женщина вываливает съеденное на пол. И на нее никто не обращает внимание.

– А что, – с видом знатока, говорит дигник Утт, – это называется «срамный поцелуй». Всякий обряд посвящения…

– Тише, тише, мой дорогой! – обрывает его князь. – Ни к чему такие подробности. Вы все-таки не на дознании с мастером Францем, а в благородном обществе. Иногда вы так несносны, право слово! Значит, вы уверены, что ту рыжую ведьму безглазый отдал на заклание своим слугам?

– Так точно, ваше высочество!

– А я бы не был так уверен. Очень уж бойкая девчушка была. Такая самому безглазому нос сможет откусить, ха-ха! И станет он не только безглазым, но и безносым, ха-ха!

Смешки. Смейтесь, смейтесь, убогие.

– Кто его знает, – заговорщики понизив голос, говорит Эгельберт, – может, она в данный момент среди нас! Высматривает, кому душу высосать. Вы гляньте только! Смотрите, сколько тут красивых дам! И все в масках! А кто за ними скрывается? – И князь начинает наград тыкать пальцем: – вот, например, эта дама с горностаевой опушкой на плечах. Вы не ведьма, случаем? Нет? А, это ты, Катерина! Прости, не признал. Долго жить будешь. Может быть. Ладно, ладно, на ведьму ты и правда не похожа. Или вот вы, сударыня.

И его тонкий девичий пальчик указывает на меня.

– Вы, красавица, случаем, не та ведьма? Что-то я вас не припомню. Может, снимете масочку?

Меня это, если честно, застаёт врасплох. Я и так всё больше волнуюсь, а тут ещё этот хлыщ. Стою с разинутым ртом.

– Ну что же вы, сударыня? – лыбится князь. – Мы ждём. Ждём ведь, правда? Откройте личико, позвольте убедиться в том, что вы не та самая рыжая бестия, которую ловили чуть ли не всем городом.

Гости, как хорошо надрессированные собачки, дружно соглашаются. Кое-кто даже захлопал, со словами: «просим, просим!»

Пихаю красавчика локтем в бок.

– Выручай, – украдкой рычу на него. – Что встал столбом?

– Прошу извинить Марго, ваше высочество, – наконец, раздупляется Дантеро. – Она очень робкая, знаете ли. Перепугалась, смутилась.

– А вы кто такой? – задаёт вопрос князь. – Вас я тоже не узнаю. Или же нет, погодите… Что-то ваш голос знакомый…

Вот же чертила приставучая! Дантеро тоже спекся. В один миг. Стоит, глазами хлопает. Наверное, тут бы мы и погорели, если бы не… Пегий.

Этот извращенец, загримированный под дурака (а может и то и другое вместе), выхватывает у одной дамы кубок с амброзией, выходит на середину зала, выливает алхимическую дрянь прямо на зеркально отполированный мрамор, после ставит пустой кубок на пол, в лужу кровавого цвета, расстёгивает ширинку и… о боже, позвольте умолчать о том, что у него прячется в штанах.

Теперь-то я поняла, почему он так и норовит продемонстрировать, что у него там такое. Таким достоинством грех не похвастать даже приличном обществе.

В гробовой тишине – даже музыканты замолчали – задорно журчит изумрудная струя. Наполнив кубок, Пегий водворяет агрегат обратно, и, отвесив князю образцовый поклон, молвит с истинно философским апломбом, вот так походя избавившись от фирменного змеиного шипения:

– Что есть вино? Не что иное, как кровь преподобного Лёра. А что есть амброзия? Тот самый божественный нектар? Так и есть. Его душа. Душа святая и непорочная. Полагаю, ваше высочество, сие сомнительное варево, от которого, как я посмотрю, всех здесь только мутит и тошнит, на эту роль никак не тянет.

И словно в подтверждение его слов у одной девушки из носа начинает обильно течь кровь. Она взвизгивает и немедленно падает без чувств.

Тишина. Все смотрят то на кубок, полный ссанья полубезумного домушника-эксгибициониста, то на распростертую на полу девушку с окровавленным лицом.

И тут Эгельберт разражается громогласным хохотом.

– Нет, ну вы видели, а? Ваше преосвященство? Каково?

– Богохульство! – вопиет шаловливый священнослужитель, побагровев до самых кончиков редких седых волос на покрытой пигментами круглой, как мячик, башке. – Богохульство! Сжечь! Сжечь!..

– Да ну тебя!

– Это как есть богохульство!

– Закрой рот, утомил, в самом-то деле, – отмахивается от него, как от назойливого насекомого, князь. – Молодец, дурак! Давно так не веселился, остроумно. А что насчет богохульства… А богохульство вот оно! – Эгельберт указывает на все ещё находящуюся без сознания девицу, над которой склонился какой-то мужик. И он не то делает ей искусственное дыхание, не то целует. – Эй! Паскаль! Ты ли это?

В ответ раздается чмоканье.

– Ты что делаешь с Матильдой?

Паскаль поднимает голову. Тот же совершенно обезумевший вид, как и у Анри. Слизывает кровь с губ.

– Ты чего делаешь, я спрашиваю? С тобой всё в порядке?

Паскаль приходит в себя, и, коснувшись своих окровавленных губ, лопочет:

– Простите, я хотел это… вытереть кровь с лица Матильды.

– Вытереть кровь? Языком, что ли?

– Платочка не нашлось под рукой.

– А в ее руке что?

Матильда, сжимая платочек, открывает глаза и видит склоненного над собой парня со рта которого стекает кровь, снова визжит и снова отключается.

– Вот что ты за человек такой, Паскаль? – хмурится князь. – Кто-нибудь! Помогите же ей. И дайте Паскалю воды – он тоже что-то сам не свой. А мы продолжим. Итак, я пообещал показать вам нечто гораздо более занимательное, нежели те унылые развлечения, кои нам предлагает наш гостеприимный хозяин. Это, – трам-тарарам!.. Эй, музыканты? Вы что, заснули? Фанфары! Где фанфары? Трам-тарарам, я сказал! Громче!

Музыканты покорно выдают нечто гимноподобное, подходит слуга и подает князю не что-нибудь, а мой собственный рюкзачок, который я приобрела полгодика назад в одном из маркетплейсов. Блин, двадцать пять косарей отвалила. Чисто брендовый. Из коричневой кожи, с заклепочками, класс.

– Сие, – демонстрируя рюкзак, говорит князь, – совершенно точно принадлежало нашей ведьме. Невероятные невообразимые колдовские вещи прямиком из геены огненной! Только гляньте! – Эгельберт запускает во внутрь руку и выуживает оттуда мою пудреницу, губную помаду, косметичку, зеркальце.

– Это и правда твое? – шепотом интересуется Дантеро.

– Да, – негодуя, отвечаю я.

– Странные какие-то штуки.

– Это дамские «штуки». У нас… в Мидланде такие делают. И ничего колдовского в них нет, надеюсь ты это понимаешь.

Моя косметика начинает ходит по рукам.

– Что это, что это такое? – покатились вопросы. Народ рассматривает мои личные вещи с таким страхом, словно они вот-вот рванут.

– Моя дражайшая супруга Алия предположила, – говорит, довольный произведенным эффектом, Эгельберт, – что это – предметы ухода. Благодаря этим воистину дьявольским предметам, ведьма – наверняка от рождения страшная, с бородавками на носу и прочими неприятностями, – наводила красоту, чтобы охмурять добропорядочных граждан. Так, ваше преосвященство?

Дигник Утт, стоя на коленях, громогласно молится:

– Да снизошли на меня, отче Таб, свою благодать и избави мя от ереси и всяческого колдовства и наваждения!

– А вот еще донельзя странная штука, – продолжает князь. – Я назвал ее «табличка для вызова духов». – С этими словами Эгельберт достает мой смартфон. Надо же, не сдох. Немного покоцан, но он же ударопрочный и водонепроницаемый, что ему будет.

– Осторожней, Эгиль, – говорит Алия. – Может не надо играть с такими вещами? Может, в огонь эту нечисть?

Но князь не обращает внимания на княгиню.

– Тут сбоку, – забавляется он, – есть какие-то странные выступы, нажав на кои, табличка освещается магическим светом и начинает показывать колдовские руны и значки. И эти руны и значки отзываются, если на них нажать! Представляете? Вот, поглядите! Глядите, глядите, не бойтесь! С нами его преосвященство, отмолит, если что. Так, руками не трогать! Не трогать, я сказал! Я лучше сам. Вот сейчас я нажму на табличку… например, на вот этот маленький значочек. Опа! Картинка сменилась. Сейчас показывает какие-то мелкие надписи, махохонькие картинки. Наверняка, какие-нибудь гнусности или способы вызова демонов. Или это... как вы там говорили, ваше преосвященство? Как правильно лобызать зад безглазому, вот! О, гляньте-ка, гляньте!

Князь показывает всем интерфейс моего плеера. Представьте себе, этот пустобрех влез в мой плейлист. Прищуриваюсь: кажется, заряда осталось процентов на двадцать пять. Живучий китаец оказался.

Публика таращит глаза. Публика охает, ахает, вздыхает, шепчет молитвы.

– Ну-ка, – говорит князь, ну совсем как малое дитя, дорвавшееся до вожделенной игрушки, – а если ткнуть сюда…

Эта обычная в общем-то поделка с поднебесной всегда отличалась голосистостью, что нередко причиняло неудобства. Ну да, вы правильно поняли, глупец нажал на воспроизведение и заиграла песенка не вездесущего Филички Бедросовича, или, прости Господи, Коли Баскова, а «Insane» легендарных олд-скульных флоридских death-металлистов «Obituary». Те, кто в теме, знают, как что это такое. Монолитный рев предельно низко настроенных гитар, ударные, апокалиптическим молотом вколачивающие смертельную поступь ритма прямо в твои мозги и несравненный рвотный вокал Джонни Тарди. Трудно представить себе что-то более демоническое и кровожадное и надо же, сукин сын Эгельберт нажал своим изнеженным пальчиком именно на эту композицию. Ну почему ему не попалась, например, известная темка Вивальди? Там есть.

(Я вообще бывалая металлистка и люблю всякое такое, так что прошу не удивляться).

Зал с хорошей акустикой и «Obituary» грохочет так, словно под нами вот-вот разверзнется ад. Шок. Князь в прострации. Роняет смарт, рюкзачок и, похоже, готов последовать примеру чуть ли не всех присутствующих дам, да и мужиков тоже, уже благополучно пребывающих в ауте. Красавчик… да что там красавчик! Даже Пегий перепуган насмерть.

И это я воспринимаю как сигнал к началу операции по изъятию «Сердца Альвы» из тайника барона Робаша.