Зови меня Лео. Том I

Глава 31. Тать из башни, что курится перхим дымом

О любви поет маленький мужичок в меховой, несмотря на теплую погоду, шапке-ушанке с торчащими во все стороны ушами, в драной жилетке на голое и очень тощее тело, что вкупе с неухоженной бородой придает ему весьма комичный вид. Бывалый алкоголик, бездельник и весельчак, думаю я, глядя на то, как он останавливается посреди улицы, и отсалютовав кому-то невидимому (может, луне?), сует в рот длинную тонкую трубку, после чего долго и старательно раскуривает ее, пошатываясь и подпевая про забаву, коей он – вот беда! – не по-нраву.

– Схватим его и расспросим, что к чему? – предлагает Чош.

– Давай, – соглашаюсь я.

Чош с Пегим выскакивают из зарослей и зажав мужичку рот, уносят обратно.

– Ты кто? – интересуемся мы.

– Куй, – отвечает он, снимает шапку и кланяется так, что чуть не падает. – Куёк! Прокукуй мне судьбу, Куёк! Раскупорь-ка первачок, да раскумарь-ка курева! Накукуй мне милого, куманек Куёчек! А вот и прокукую, милка моя! И накукую милого, любушка! Ибо вот он я – Куеван Одитыц Галаполь, седьмой сын, девятый внук, брат, сват, кум, отец, пупец непутевый, туп неуёмный, плевый, мелкий, флявый, балявый, паленой бражкой охмеленный, соломой отбеленный, благой, святой, плохой, дурной, а также баламут, балагур, бормотун, гоготун да добротных титек… э… мять. Да – титьки надо мять и лобзать, я бы даже сказал – муслякать, вот так. До седьмого коленца ку-ку-ку, до…

– Так, ну-ка заткнись! – рычу я на него, но Куй – если его действительно так зовут, будто и не слышит, продолжая свое:

– До крошева, всю судьбинушку! Недаром я Куёк-кулёк, Куёк-царёк, в кусты деваху завлек, конфетой отвлёк, хоп! получился малёк! Куй-малюй, кукуй, милуй, целуй меня, забавушка! Куюшка-гадатель – вон он я!

– Да чтоб тебя!

Куй на минутку утихает, чтобы затянуться, но я не выдерживаю и вырываю у него трубку.

– С тобой всё в порядке, Куёк-кулёк? – начиная терять терпение, спрашиваю я. – Ты слышишь меня?

– А как же не слышать! – говорит он, улыбаясь ртом с единственным уцелевшим зубом, да и тем кривым. – Как не слышать ветер воющий, как не слышать птиц поющих, парящих! Куй-куманек, Куючка-зайчок, серенький бочок…

Влепляю ему пощечину – бесполезно, потер щеку и продолжает как ни в чем не бывало:

– А ведь Куй-не-балуй знает многое! – говорит он чуть ли заговорщицким голосом, подслеповато щурясь явно в поисках своей курительной трубки.

– На, забери! – досадуя, вручаю ему трубку.

– Да, блаженный попался, – вздыхает Чош.

– …Куян-молодец – ему куево-кукуево известно!

– Ну так скажи по-человечьи, гребаный ты насос!

Но Куй, словно издеваясь, подхватывает:

– Пал! глаголет Отрых Старый нос!

– Чего?

– Чавочка чего – скок-поскок… скок-поскок и в норку!

– Да отпусти ты его, в самом-то деле! – говорит Чош. – Надоел!

– Нет, уж пусть будет с нами, – не соглашаюсь я. – Так хотя бы жив останется.

– А вдруг он заодно с ними?

– С кем?

– Ну с ними? Кого ждем?

Словно в подтверждение его слов издалека раздается волчий вой.

– А вот и он! – выдохнув мне в лицо сноп дыма, с важным видом объявляет Куй.

– Кто? – хором спрашиваем мы.

– Кого ждем, – с самым серьезным видом говорит он.

– А кого ждем?

– Куй-кукуй предскажет! Промочить бы горлышко, и выйдет слова солнышко!

– Ну тебя в баню, псих! – машу я на него рукой и начинаю наблюдать за дорогой.

– На, промочи! – вдруг предлагает Пегий и протягивает ему свою фляжку. – Да всю правду скажи, до седьмого колена! Ку-ку-ку.

– А то! Ты – пластун и плоскун, бормочей глот, – говорит Куй и сделав добрый глоток, с наслаждением вытирает усы. – Скажу!

– Ну так говори! – просим мы.

– Кур идет, топочет, посевы и дома сжечь хочет, хлюпачом ворочет, грохочет, клокочет, злую рать на нас насылает, тать проклятый! Кажную ночку. Опа! А я ведь здесь! Ух-ты зайчишки мои кудрявые, грибочки-козявочки, листочки-ласточки! А ведь и в сам деле тута! А Кур-то идет, топочет…

– Кто такой Кур?

– Ятр.

– Ятр?

– О да, забавушка, о да, видная, красивая, златом солнечным отмеченная, светом осиянная, а челом, челом-то дивная, что смарагд на горе велой, что огнь велелепый! Это тать из башни, что день и ночь курится перхим дымом и стая вокруг вторит вою всенощно, вседенно! Как брухнет, бухнет – землица саднит! Слезы ярые брызжут! Ятр и Хим у него в банке, бо-ольшой такой банке! Садком вылавливает, пьет, не поперхнется! Ядом поливает всякое зверье. Всё, я таков! Бывайте! Да – медовушка славная, пуп оправый! Выпил бы еще – да не тут. А нут-ка, Куй-молотуй – руки в ноги да таков!

С этими словами Куй убегает. Причем, его прыти можно и позавидовать.

– Кто что понял из этой тарабарщины, кроме того, что Пегий – пластун, плоскун и бормочей глот? – интересуется Чош.

– Я поняла, – отвечаю.

– И что же?

– Сюда идет вампир-алхимик, который каким-то способом приручил волков.

– Ну всё, – говорит Пегий. – Нам конец. А ведь ты обещала полежать со мной в облипочку.

– Это когда же я такое обещала?

– А когда попросила меня отрубить башку медведю.

– Что не припомню, хоть убей.

– Ты сказала, что разделишь со мной ложе, если я отрублю…

– Не говорила я такого! Чего ты врешь?

– Как это не говорила? Я своими ушами слышал! Скоро ночь, сказала ты, ляжем…

– Да, Лео, – посмеиваясь, говорит Чош, – когда имеешь дело с Пегим, будь осторожна в словах.

– Хотите сказать, – недоверчиво спрашивает Пегий, – что я не так понял?

– Именно, – говорю я. – Ты пошел бы, передернул что ли свой «пуп оправый», вон в кустиках, например. А скоро сперма из ушей польется.

– Ни за что! Пегий никогда не передергивал, не передергивает и передергивать не станет! – оскорбленным тоном отвечает он, а затем спрашивает: – А что такое сперма?

– Эликсир жизни.

– О! Вот это как называется? И ты предлагаешь мне понапрасну растрачивать сию драгоценность? Ни за что, будь я проклят!

– Все когда-то происходит в первый раз.

Между тем стая, под предводительством «татя из башни» приближается.

– Ну, Лео, – вздохнув, говорит Чош, – думаю, на этот раз искушать судьбу не стоит. Тикаем, пока нас не учуяли.

– Вот еще! – возражаю я. – Стану я бегать! Не затем пришла сюда! Залезем на крышу и пока понаблюдаем. За мной, мальчики!

– Тьфу ты! Вот так и знал!

На лету заскакиваю на ближайшую крышу, Пегий – за мной, с чуть меньшей ловкостью, а вот Чош упирается в стену.

– Сука, дайте руку что ли! – ворчит он.

Вытягиваем его с Пегим на крышу. Тяжелый, падла.

– Кажется, тебе надо сесть на диету, – говорю ему.

– Тоже, как и Пегому, предлагаешь заняться каким-нибудь срамным делом? – продолжает скрипеть Чош. – Ни какую твою эту… короче, оставь в покое мою задницу!

– Я имела в виду кушать надо поменьше, дурачок! Ты посмотри на себя – забрался всего-то на полтора метра, да и то, с нашей помощью, а вспотел, как бобик!

– Не смешно.

Но я уже потеряла к нему интерес. Залегаем – благо крыша соломенная, наши тела чуток притапливаются, ветер в нашу сторону. Прикладываю палец ко рту. Ждем.

Вой с лаем всё ближе. Постепенно дворы начинают заполняться собаками и волками. Сказать, что они одержимы той же дрянью, что наш знакомый медведь, не могу. Они с яростью рыщут по дворам, лают, рычат до хрипоты, всем своим видом выказывая жажду крови, но присмотревшись, прислушавшись и чуть вникнув в их сознание, понимаю – их кто-то ведет. Хотя, это заметно и без моей экстрасенсорики – обычные звери, даже бешеные, так себя не ведут. Свора носится как заведенная, но некоторые, забежав чуть вперед, останавливаются, начинают крутиться, скулить, а то и вовсе теряют ко всему интерес, стоят, роняя слюну и тупо глядя в никуда. Оказываются вне зоны действия.

– Их сознанием кто-то владеет, – шепчу я.

– Да? А кто? – спрашивает Чош. – Тот самый тать? Как его?..

До меня тоже доносится что-то такое, что и словами-то не выразишь. Скажу просто – я чувствую чужую ауру. Негативную. Постараюсь объяснить мальчикам на понятном им языке:

– Очень сильный маг. Видимо, вампирство дарует возможность колдовать. И подчинять своей воле животных.

– Дьявол! – тихонько выругивается Пегий. – И что хорошего – сидеть здесь и ждать, покуда злой колдун не превратит нас в… жаб? В мерзких, скользких…

– Заткнись, изувер! Не превратит, а об альтернативном варианте с лежанием в облипочку и слышать ничего не хочу, предупреждаю. Лучше возьми лук, будешь с крыши расстреливать собачек.

– А ты что? – вытаращив на меня глаза, спрашивают оба.

– Я – вниз, – отвечаю я, вытаскивая сабельку с кинжалом. – Пока тать подходит, прорежу стаю.

– А мне-то что делать? – спрашивает Чош.

– Что хочешь.

Прыгаю. Прямо в гущу стаи. Приземляюсь и тут же начинаю работать. Несмотря на свирепость, бедные песики, узрев слетевшую с неба бестию, быстро теряют связь с колдуном, а почувствовав на собственной шкуре остроту моего оружия, со страхом разбегаются. Ничего не скажешь, картина эпичная – обезлюдевшая деревня, лунный свет и дьявольские псы с волками так и валятся направо и налево от молниеносных порезов яростной рыжеволосой красотки.

Ну прямо кино.

Но не всё так просто. Стая оказалась чуть большей по численности, чем я ожидала, новые жертвы все прибывают, получают свое и уползают, скуля, повизгивая и окропляя землю кровью.

Пегий старательно подстраховывает меня – надо признать, стрелок он меткий, пару-тройку раз он избавил от неприятных последствий в виде следов от волчьих зубов на ляжках. Какой бы ни была я быстрой, за всеми не уследишь, а их вон сколько! Чош решает, наконец, придти мне на помощь, тоже прыгает… но, видно, неудачно, ибо тишину ночи нарушают его проклятия:

– Твою ж мать! Прямо в корыто с каким-то говном! Ну вот за что мне это?

Не без труда выкарабкавшись, Чош, отплевываясь и не переставая материться, вступает в схватку. Действует он, прямо скажем, неуклюже, собачки стараются его куснуть, но он неплохо бронирован, а благодаря своему топорику вокруг него очень быстро вырастает гора истекающих кровью тел.

И тут появляется тать. Это длинный – под два метра – и нескладный старик, голый, тело дряблое, измазанное не то фекалиями, не то кровью, чресла прикрывает череп какой-то крупной птицы, сзади болтается куцый плащик сотканный из перьев, соломы и шкурок, на голове нелепая конструкция из плохо скрепленных между собой палок и ветвистых рогов.

Самое примечательное – у татя большой бугристый носище, которым он то и дело забавно хлюпает.

– Агх! – орет он, скалится и машет кривой сучковатой палкой, выполняющей, если я не ошибаюсь, роль магического посоха. Собачки с волчатами отступают. – Агх, демоны! Сейчас, сейчас! Бат, юрац йынсебен! Ежи едзев йыс и есв йяянлопси, итсичо ын то яикясв ынревкс! Нема! Нема! Нема! Исапс ишуд ашан Рёл йогалбесв! Тьфу!

Тать начинает махать посохом, повторяя свои тарабарские заклинания, пытается нас тоже «охмурить», то есть подчинить. Вижу, что Чош кривится, сгибается, трет виски.

– И ты это серьезно? – спрашиваю я татя.

Тать в полном недоумении замирает. Смотрит на меня, хлопая глазами.

– Неужели ты думал, что сможешь укротить меня, прочитав молитву наоборот и мысленно повторяя: «склонись передо мной»? На меня такие фокусы не действуют!

И я кидаю кинжал – прямо ему в горло.

– Ххар!.. – выдает он, роняет палку и заваливается набок.

Окончательно освободившись от влияния проклятого колдуна, псы с волками ретируются. Им плохо. И страшно.

– Ох ты ж, – стонет Чош, затем не выдерживает и извергает из своего нутра остатки еды. – Как же плохо мне, Лео… Чуть наизнанку не вывернул, гад.

Подходит Пегий, забирает у Чоша топорик и в два удара отрубает голову носастому татю.

– Чтобы наверняка, – говорит он и возвращает топор.

– А ведь мы так и не узнали, как его звали, – говорю я, глядя на распростершееся перед нами тело. – И кем он был.

– Спятившим алхимиком-вампиром, вот кем он был, – отвечает Пегий, плюнув на него.

– Ты как, Чехонте?

– Прихожу в себя, – говорит он, выпрямляясь. – А сильный же черт! Похуже пытки скрутил. Неудивительно, что такую стаю в подчинении держал.

– Это да, сильного колдуна кончили, – соглашаюсь я. – Что дальше? Может, объявим жителям, что они свободны?

– Попробуй.

– Люди добрые! – кричу я. – Мы убили злого колдуна, можете выходить!

Тишина.

– Люди! Ну вы что? Выходите – мы освободили вас! Больше вам ничего не угрожает!

Никакого движения.

– Сдается мне, – говорит Чош, – что мы не менее злодейской наружности, чем эта падаль.

– Что-то не вижу я на нас рогов и куриного черепа между ног. И носы у нас куда привлекательнее.

– Этого нет, но ты только глянь: я – бородатый вояка с топором, Пегий… ну, с ним всё ясно, да и ты…

– А что я?

– Будто сама не знаешь.

– Что не знаю? Ах да, вспомнила… Я же рыжая. А раз рыжая, значит – ведьма. Ну, раз отблагодарить нас некому, поэтому предлагаю наведаться в башенку татя, что курится перхим дымом. Может, найдем что интересное.

– Кстати, Лео, – спрашивает Чош, остановившись у головы татя. – Тебе не кажется, что колдун похож на Куя?

– Хм… что-то такое есть. Да какая теперь разница. Идем, мальчики.

Я забираю кинжал, предварительно вытерев его о траву, Пегий собирает стрелы и мы покидаем негостеприимную деревушку. Направляемся в сторону, откуда пришел тать.

Минуем лесополосу, поднимаемся на пригорок и видим курящуюся дымом башню. В прямом смысле. Колдовская башня горит. И перед ней стоит какой-то человечек, глядит на то, как огонь пожирает строение. А я всё думаю, неужели и впрямь курится дымом – запашок-то есть! А оно глядь – кто-то поджег.

Чош хватается за топор, но я останавливаю его.

– Погоди, Чехонте, – говорю я и присматриваюсь к фигурке. Знакомая жилетка! – Кажется, узнаю товарища. Не Куй-ли молотуй наш там сидит? Ну-ка пойдем, узнаем, что он там делает!

Вокруг одинокой полуразрушенной башенки в изобилии понатыканы в землю пики. На пиках – черепа животных и даже людей. В стороне, рядом с убогой глиняной мазанкой – горка костей. Сама башенка тоже сложена местами из речного камня, а местами – из говна и палок. Самодельная твердыня Саурона местного розлива. Видно, тать терроризировал местных задолго до последних событий, если судить по числу костей. А в последнее время и вовсе спятил.

М-да.

Увидев нас, Куёк-кулёк вскакивает и кланяется, при этом молитвенно сложив руки.

– Это ты устроил? – спрашиваю я – мужичок кивает. – Тот тать не твой ли родственник?

– Мой, а как же! – продолжая кланяться и кивать, говорит Куй. – Брат, второй брат, – Амут звали! Плевело гнилое средь почтенной семьи. Проклятие! Чтоб меня, плюнь-кинь-затопчи, чтоб меня, чтоб меня, плюнь-затопчи-кинь!

– Так-так… поэтому он тебя не трогал?

– Поэтому, – вздыхает Куй.

– Чего такого он заглотил? Отчего заимел такую силу?

– Кровь порченную, слово злое, норов дурной, да сивуху ядовитую – всё к одному.

– Ага, доморощенный алхимик, где-то раздобыл амброзию, урод рогатый. А ты, шельмец, всё-таки наблюдал за нами? А когда увидел кончину братца, поспешил спалить эту чертово обиталище?

Куеван Одитыц Галаполь кивает, а потом, к нашему изумлению, падает на колени и целует мои сапоги.

– Вовек не забыть, о краса ночи! Вовек не отблагодарить! Лобызаю смиренно – приими мою преданность!

– Нет, так не надо, поднимайся! – говорю я и поднимаю его с колен. – Я ж не царица, чтобы мне ноги целовать.

– Царица, царица! – трясясь, восклицает он. – Царица! Радуйтесь, пташки! Радуйтесь, всякие букашки, червячки, зверюшки, курочки-гусята, таракашки и квакушки! Радуйся, свет! Радуйся ночь! Луна и звезды – ликуйте! Возвеличимся, возрадуемся, воспоем, воспарим, возгласив оду несравненной и низко поклонившись богатырям ея – Тупорю брадатому и бармачей глоту, крепким статью молодцам, добрым сердцем! Царица с ланитами красными, телом – лань, ладная, складная, велелепая! Пришла и низвергла супостата, кровопивцу, мучителя!

В общем, мы оставляем безумца радоваться и уходим. Он еще некоторое время следует за нами, но потом убегает в деревню, видно, спеша порадовать жителей.

Конечно, нам ничего не перепало с этого маленького подвига, но, тем не менее, очень приятно ощущать себя избавительницей. Жаль, надо было назваться Цириллой-ведьмачкой. А хотя ведьмачка Лео тоже неплохо звучит. Все равно рыжая, так почему бы и не ведьмачка. Но мужикам не скажу, он не поймут. Надо бы им на досуге рассказать о приключениях Геральта из Ривии. Подам это как легенду из моей родины.

– Куда направимся, Лео? – спрашивает Чош.

– Найдем какую-нибудь брошенную хибарку неподалеку. Переночуем. Желательно бы рядом с ручьем, тебе не помешало бы еще разок вымыться, Тупорь Брадатый, в навозе вымазанный богатырь.

Чош принюхивается.

– О да, точно не помешало бы.

– Я тоже готов! – Пегий тут как тут.

– Без меня. Мою голую попу вы больше не увидите, хватит.