Зови меня Лео. Том I

Глава 3. Своды нам, а воды вам

Так. Надо обдумать сложившееся положение. Спокойно, хладнокровно. Легко сказать! Уж лучше долбаный Горацио в экскортницы записал, чем вот такое счастье. Сижу ошалевшая, сердечко колотится, мысли мчатся галопом. Дыши глубже, Настя, всё хорошо…

Нет, не получается.

«Я буду сосать твой жердь…» – вдруг вспомнилось. Надо же такое ляпнуть. Что еще я городила в бреду, интересно? И кстати, где мои шмотки, рюкзачок с косметикой и всякой всячиной? Наверное, в казематах остались. Понятно, что в облегающих джинсах здесь разгуливать не получится, так хотя бы смарт… Подожди, Настюха, подожди! А зачем он тебе? Здесь же нет электричества! Рано или поздно разрядится, да и кому тут звонить?

Но в нем мой плейлист, шепчет мне внутренний голосок. Хоть по паре песенок в день слушать, да и пауэрбанк заряженный. «Megadeth», особенно обожаемый мною боевик «Hangar 18», в котором такие заводные соляки, что я каждый раз не выдерживаю – вскакиваю на кроватьи начинаю трясти гривой, как самый настоящий металлюга. Или металлючка. И медлячки есть. Душевные, с печалькой, как например «Dreaming Light». Пока не выберусь, может, и протяну…

Ага, музыка, блин. О чем я только думаю? На меня ополчился весь город, а я о музыке! В задницу музыку! Как выбираться – вот о чем думать надо! Тут вообще есть портал в мой прежний мир?

Нет, подруга, ты тут надолго, вмешивается депрессулька. Забудь о прежней жизни! Теперь ты бродячая кошка, питайся объедками и живи на крыше!

Было бы смешно, если б не так грустно.

И что делать дальше? Куда податься осужденной на казнь девушке в неизвестном месте, в неизвестную эпоху? Девушке слабой и ранимой – вы же не думаете, что я бэтмен, правда? Из этой передряги выбралась, а что будет дальше? Всем рожи не разобьешь. Где-то глубоко внутри шевелится слабенькая надежда: может, это мне снится? Протираю глаза, на всякий случай бью себя по щекам. Глупо, понимаю. Никакой не сон. Неотвратимая реальность.

Потихоньку отхожу. Начинаю трезво оценивать ситуацию. Первое: я жива, уже хорошо. Второе: надо найти Горацио. Нет-нет, так не пойдет. Далеко я в этом рванье не уйду. Надо привести себя в порядок. Найти одежду получше. Вот только какую именно? Местные кисейные барышни щеголяют в соответствующих эпохе прикидах – туго зашнурованный лиф, стоячий воротник, широкие юбки и такие же рукава. Нет, мне такое не подходит. Надо рядиться в мужской костюм. Притворюсь парнем, так будет безопаснее. Смущают меня только так распространенные здесь штаны-чулки, в таких фигуру никак не скрыть.

Определимся: выныриваю из укрытия, высматриваю подходящего кандидата и… ну да, незаметно вырубаю, в темной подворотне переодеваюсь. Опять кулаки, что поделаешь, иначе тут нельзя. Только чтоб кандидат был не в чулочках, а то с моей попой во второй раз плахи точно не миновать. И рубашку попросторней – это тоже важно. И берет, обязательно широкий. Со страусиным пером. Атрибут хоть и мужской, но какой красивый! И шевелюру можно спрятать. Хрена с два состригу, не будь я рыжая бестия!

Шпага или рапира, думаю, к жертве прилагается. Вот и хорошо, оружие сносное, не то, что этот бастард.

Кстати, о бастарде. А что с мечом делать? Нахрена я его взяла? Таскаться с такой здоровой железякой не с руки. На первых порах надо быть тихой и незаметной. Спрячу-ка я его пока. На будущее.

Кладу на пол в башенке, прикрываю битой черепицей, присыпаю палой листвой. Здесь всё равно безлюдно. Выглядываю наружу – да, крутовато забралась! Со страху и не на такое пойдешь.

Итак, поехали. Денек в самом разгаре, солнышко припекает, и я осторожно ступаю по крышам. Никого, только голуби и тощие коты, которые смотрят на меня задумчиво, словно размышляя: «а что эта оборванка тут шныряет?»

Осторожно смотрю вниз. Народу полно, кто прогуливается под руку с женщинами, кто торгуется с лавочниками, кто сидит на крылечке в тени, потягивает трубку. И везде разговоры. Из них понимаю, что казнь отложили и осужденных препроводили обратно в кутузку, кроме одной. Самой молодой. Ее разорвали люди, подумав, что вот она, главная виновница. Дьяволица ведь была молода? Вот и убили. Да и трем оставшимся тоже неплохо досталось – сидели в клетке с синими рожами, харкая кровью.

В душе сразу погано стало. Зарёва умерла. Из-за меня. Спутали, черти. А может, и не спутали, надо же было дать выход злости!

А что обо мне судачат – да тут любой конспиролог с зависти сдохнет! И что я дочь безглазого; и его любовница; и ежедневно сношаюсь с сотней мужиков, что потом умирают в муках; и голая летаю по ночам на метле, воя на луну; и такая красивая потому-что пью кровь младенцев; и посевы я уничтожаю; и порчу навожу… А сбежала почему? Безглазый помог, кто ж еще! Нет, это Горацио! (Многие звали его Хорацом, и почему-то черным. На простонародный лад?) Да-да, это он со своей запретной волшбой! Нет-нет! Ведьма обернулась черной птицей и улетела! Превратилась в черную кошку и исчезла! Да нет же! Рыжая изрыгла из огненной пасти, усеянной клыками, огонь нечестивый и спалила площадь! До сих пор тушат, во как!

Да, с фантазией у горожан всё в порядке.

Отгоняю грустные мысли. Так и так зарёва была обречена. Быть сожженной, или пасть от руки обезумевшей толпы – не всё ли равно? А мне надо держаться. Крадусь дальше.

Один раз подбираюсь к парапету совсем близко и – о ужас! – соскальзываю. Пара плиток срывается вниз, но я успеваю ухватиться за карниз. Взвизгивая при этом.

Разумеется, меня замечают.

– Вот ведьма! – раздаются крики. – Вот она, ловите ее! Стража, стража! Она здесь!

Среди стражи есть арбалетчики. Пока я подтягиваюсь, рискуя упасть прямо в лапы врагов, несколько болтов чиркают в опасной близости. Один раз громыхает, как из пушки. Замечаю где-то позади дымок. Из огнестрела шмальнули? Даже так? Час от часу не легче. Забираюсь, залегаю, душа в пятки. Слышу шум, где-то внутри здания топают стражники и особо ретивые граждане. Догадались!

Черт! Уже из чердака лезут. Уноси ноги, Настюха!

Однако далеко я не убегаю, падаю все-таки. Трухлявое покрытие не выдерживает, обваливается, и я лечу вниз. Хорошо хоть в стог сена. Оказываюсь в еще одном сарае. Снаружи брань, ищут меня. Может, переждать? Нет, тут есть люди, вон их сколько выбегает. Да еще с вилами и топорами. Озираются, высматривают.

Замечаю неподалеку окошко. Маленькое, но протиснуться можно. Дотягиваюсь, лезу, выбираюсь наружу. Вижу какие-то лачуги, поломанные ящики, оглобли, колеса от телег. Слева мост через реку. За рекой кудахчут куры, пиликают скрипки, торговцы зазывают народ. Рынок, точно.

Между тем, шум всё ближе – поняли, что я в сарае прячусь.

Уже не знаю, куда и деваться. Придерживаясь тени, дохожу до моста, перегибаюсь через парапет. Под мостом есть темное место, где сидят какие-то темные личности в лохмотьях. Деваться некуда, пока меня не просекли, прыгаю туда, забиваюсь под свод, сворачиваюсь калачиком. Буду сидеть, пока не стемнеет. Может, ночью что и обломится. Днем – не вариант. Днем каждая собака норовит тебя сцапать.

Нищие, что удивительно, не обращают на меня никакого внимания.

Наверху народ еще долго плутает, но сунуться под мост никто не догадывается, слава богу. В конце концов решают, что я опять упорхнула и с проклятиями расходятся.

Едва стихает, я выбираюсь из темноты, встаю у самой воды, потягиваюсь. По реке плывет лодка, в ней двое – на веслах хмурый старик, другой конопатый рыжеватый детина стоит в полный рост, держит в руке рыбу и таращится на меня.

– Чего? – спрашиваю я, он в ответ глупо лыбится и трясет рыбой. – Не поняла? Тебе чего надо, болезный?

И тут я замечаю, что тесемки на груди расшнуровались и мои сиськи чуть ли не вывалились наружу.

– Ё-моё! – смущенно бурчу, спешно завязывая тесемки. – Иди нахер! – И показываю конопатому средний палец.

Он тоже показывает мне средний палец и улыбка его становится еще шире. Показываю средний палец левой – в ответ детина сует свой в рот и протягивает мне рыбу.

– Ты на что намекаешь, обезьяна? – тут же свирепею я.

Конопатый вынимает палец изо рта и снова демонстрирует мне. Я хватаю первый попавшийся камень и кидаю в негодника. В яблочко, вернее в лобешник.

– Своды нам, а воды вам, затон под мостом свету нету[1], – с коварной ухмылкой вспоминаю ту очаровательную белиберду, которую бабка заставляла меня читать ей в последнее время.

Парень роняет рыбу и сваливается в воду. Что интересно, хмурый старикашка продолжает работать веслами, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на барахтающегося сына. Или внука – поди разбери. Плавать сынок, судя по всему, не умеет – судорожно цепляется за весло, что почему-то злит батьку. Выкрикнув что-то несуразное, батька хватает нерадивого отпрыска по темени, и лишь потом милостиво протягивает ему весло. Шутник-сынуля не без труда влезает в лодку и далее, понурив голову и потирая лоб, слушает окончательно разъярившегося батьку.

– Вот же идиоты, честное слово! – резюмирую я и добавляю уже про себя: – Наверное, тут fuck означает нечто иное. Надо бы поаккуратней, а то не так поймут.

Лодка уплывает, а я замечаю еще одного любителя женской красоты. Грязный мужик в лохмотьях сидит на кортах у воды и щерится на меня единственным зубом. Подле него куча тряпья.

– Папаша! – обращаюсь к нему, повинуясь внезапно возникшей мысли. – Что там у тебя? Мне бы приодеться во что-нибудь незаметное.

– Да бери, не жалко! – отвечает он. – Есть всё!

– И вши тоже?

– Что? Не-не, вшей нет!

– Так я тебе и поверила!

– Нет, нет – чистая одёжа, чистая. Бери, родимая, не бойся! А ежели заведутся – то ты натрись чесночком или луком, а можно смешать с песком и до красноты, чтоб шкура аж горела – тоже помогает, а еще высуши назём и чтобы чуток на огне подержать – это средство…

– Что такое назём?

– Навоз, солома.

– Ух ты!

– А как же!

– Да ты прямо доктор Айболит.

– Кто?

– Никто. Спасибо, говорю, – благодарю его.

– Да что там! – отвечает он. – Своим ничего не жалко.

«Своим? – опешиваю я. – Это что же, я уже и нищебродка? Да, докатилась ты, подруженька, докатилась. А всё из-за мужиков, всё из-за них, подлецов…»

В его тухлой куче нахожу нечто вроде плаща и широкополую шляпу. Все основательно грязное и дырявое, но сойдет. И башмаки. Великоваты, конечно, и твердые, как колодки, но что-то босиком надоело шлепать. Осматриваю придирчиво, трясу, вздыхаю – не Дольче и Габбана, это точно. Вымываю ноги в реке – на них больно смотреть, никогда такой чумичкой не была.

Прикинусь нищенкой, закроюсь шляпой, поброжу.

Напяливаю это подгнившее одеяние прямо поверх моего обмызганного платьишка, моля, чтобы вши не завелись, и, согнувшись в три погибели, старательно ковыляя и приохивая, выползаю на разведку.

Рынок как рынок, ничего особенного. Такие и в мое время можно встретить. Деревянные лотки с разнообразным товаром, начиная от сочных кусманов мяса, дичи и морепродуктов, кончая всяческим никому не нужным барахлом, включая ржавые подковы и треснувшие кувшины. Вот только тут что лавочники, что покупатели уж больно деловые – спорят, ругаются, торгуются, подкалывают друг друга. Шум, гам, облезлые собаки, уличные музыканты со скрипками и дудками, зазывалы, стражники с унылыми сальными лицами, повозки, куры и гуси в клетках, и всё это в раскисшей до мелкого хлюпова грязи. Короче, барахолка с эстетикой средневековья. Вокруг мелкие питейные заведения – таверны, так кажется, правильней, – бордели, кузничные и магазинчики.

Ролевики были бы в восторге. От местных запахов особенно.

Только я к таким не отношусь.

Потолкавшись среди торговых рядов, получив пару пинков и плевков, послушав новые интригующие подробности насчет «рыжей дьяволицы», которая «вот тут, неподалеку» спустилась на головы горожан в виде чуть ли не дракона и в таком виде прыгала по крышам, ухожу в сторонку, чтобы понапрасну не раздражать почтенных горожан. Сажусь на ящик в неприметном углу и начинаю оценивать обстановку.

Что сразу бросается в глаза – так это кучность, теснота и убожество. Местные дома пестры, контрастны, расставлены в хаотичном порядке, часто почти соприкасаются стенами. Товарищи, возводившие город, имели самое отдаленное представление о принципах градостроительства, зонировании и тому подобных премудростях. Никакой тебе растительности, примитивная система отвода сточных вод – просто нечищеные желоба, мусор повсюду. Из-за этого тут полно укромных мест – проулков, переулков, тупиков. Как правило они завалены хламом – бочками, мешками, дровами, кишат крысами. Это мне на руку – как раз один такой глухой закоулочек я примечаю, он находится в шаговой доступности от дороги, по которой течет основной поток посетителей рынка.

Отлично, осталось только подыскать подходящую жертву. Пока сидела, на кого только не насмотрелась. Пьяные моряки, изрядно поношенные потаскухи в цветастых платьях с рюшами и бантами (на таких может позариться разве что безумец), мои собратья нищие, какие-то расфуфыренные франты с рапирами, – ландскнехты[2], нет? тут есть такие? – пьяницы, бродяги, почтенные горожане со слугами, беспризорные вороватые пацаны и прочий сброд.

В каком-то смысле быть нищим хорошо – никто к тебе не подходит, никому ты не нужна, кроме единственного дядечки, бросившего мне медяк. Я так забываюсь, пока сканирую локацию, что не сразу замечаю это внезапное проявление доброты. Дядечка останавливается, выгнув бровь.

– О спасибо, господин! – спохватываюсь я, кланяюсь и трясущейся рукой выуживаю монетку из грязи. – Спасибо, здоровья вам, милостивец!

Дядечка удовлетворенно хмыкает и величаво шагает далее.

– Чтоб тебе пусто было, боров, – тихо говорю ему вслед, сунув монетку в карман. Однако! Первый заработок! Ничего себе прогресс – еще утром меня везли на плаху, а сейчас – судя по всему, уже перевалило за полдень – уже перепал какой-никакой грошик.

Есть повод для гордости, да? Эх ты, замухрышка…

Мимо дефилирует модник с лютней. Усики, острая бородка, шляпа с пером залихватски сдвинута набекрень, курчавая челка. Лютик, чтоб меня, точно он. Нет, староват, конечно, видны морщинки, на чуть отекшей физиономии следы возлияний, но всё же. Ну ладно, постаревший и подурневший Лютик.

Окатив меня равнодушным взглядом, менестрель начинает петь, слегка аккомпанируя себе на лютне:

– Та красногривая лошадка

На бедных рыцарей так падка,

что дарит… но не сердечное томленье,

не страсти нежной грусть,

и не слова любви из робких уст.

А только выбитые зубы, носы

расквашенные, потерянную честь…

И что в ответ кричим мы

Обиженно зализывая раны?

«Вот, глядите – дьяволица, порожденье тьмы…

Ату ее! Ставим капканы!»

Ну а что, думаю, всё правда. Молодец менестрель, хоть один с башкой, хоть и качество его творения, мягко говоря… Но что-то мне подсказывает, что мужик лукавит – стихоплет, как никак, а поэты, музыканты, блогеры, прочие бездельники – все такие, им лишь бы хайпануть на теме.

Как по мне – никчемный народец. Встречалась я с одним таким, рокером, гитаристом и занудой. Всё время надоедал: «гляди, Насть, какой классный риф сочинил! Послушай, Насть, солягу, только придумал! Послушай! Зацени! Ну как, драйвово?» Дерьмово, так и хотелось сказать ему. Целыми днями бренчал, сидя дома, гонял в «Доту» и залипал в телефоне. Вот и вся его карьера. Пошел он к черту! Антоха и тот был лучше.

– Ладно, – бормочу, провожая взглядом псевдо-Лютика. – Я с тобой еще познакомлюсь. Чую, не простой ты фрукт, поэтишка засратый. Красногривая лошадка, значит? Ну-ну…

Кроме менестреля, подмечаю в толпе еще пару ребят, неприметных с виду. Стоят в сторонке, поплевывают, вроде маются со скуки. Но время от времени к ним подбегают мальчишки, что-то им суют. Вот и мафия тут как тут. Думаю, первым делом надо заиметь контакт с ними. Другого варианта нет – я тут преступница, значит надо залечь на дно, а там можно разузнать что почем. Где искать подлеца Горацио, и кто он такой вообще. Да и как тут что устроено, чем живет народ. Это вам не универ, где в случае чего мама прибежит, и, пользуясь авторитетом кандидата наук, уговорит пышущую яростью деканессу Марину Павловну – Марин Палну, Мар Палну или просто Палну, – понять и простить непослушную дочурку, в очередной раз вляпавшуюся в передрягу, связанную с мальчиками. Как там у менестреля? Обиженно зализывают раны? Вот-вот.

Здесь ты, Настюха, сама. Работай кулаками и умом. Нет, наоборот – лучше все-таки умом, а кулаками только когда иного выхода нет.

И тут, наконец, высматриваю в толпе подходящего юношу. Всё как надо: с меня ростом, худоват правда, но главное что в штанах до колен. Правда болотного цвета, но сойдет, ничего. Дополняют образ белая рубашка, алый галстук, затейливо повязанный на шее, коричневая жилетка с вышивкой, кожаные штиблеты[3], рапира и черный бархатный берет, правда без пера, ну да ладно. Перо не проблема, найдется.

И еще на поясе, кроме рапиры, кошель. Мажор-идеалист решивший, видимо, поискать приключений.

– Беру, – потираю я руки, следуя за ним. – Заверните мне, только без мальчика, пожалуйста.

___________

[1] Д. Джойс, «На помине Финнеганов», кн. 1, гл. 1, «Смерть от падения» (перевод А. Рене).

[2] Ландскнехты – немецкие наемники эпохи Возрождения. Славились чрезвычайно украшенной и вызывающей одеждой.

[3] Кожаные штиблеты – в данном случае: обувь из сукна, полотна или кожи на пуговицах сбоку, плотно облегающая ногу и доходящая до колена. Изначально штиблетами звались кожаные или суконные гамаши.