За Бессмертного замолвите слово

Глава 30. СЕМЬ БЕД — ОДИН ОТВЕТ

С того дня, как молния дуб расщепила, прошёл уж Круг Лет.

И решил отец Ждану в город к среднему брату Деяну отправить, что лет пять назад женился на дочери купца из торговых рядов. Мол, откуда жениху в лесах взяться, а возраст уже подходящий. Сама Ждана о замужестве и не помышляла. Жила себе спокойно, размеренно. Отец настоял. Честно сказать, в городе Ждана и не бывала никогда, хотя от братьев была наслышана. А когда ездить? Зимой долго и холодно, а в другое время она с подружкой расставаться и не желала. Да и вряд ли найдётся кто-то более Мары знающий и интересный.

А тут и Мара давай убеждать:

— Любой девице следует за мужем сходить.

— Сама и сходи! — возмутилась Ждана.

— А я замужем.

Челюсть Жданы так и отпала.

— Впервые слышу! И почему раньше не рассказывала?

— Да повода не было, — улыбнулась Мара. — Второй муж у меня замечательный. Я счастлива, чего и тебе желаю.

— Второй?! А что с первым?

— Коварный колдун! Похитил меня с сестрами и околдовал. Чудом от него избавились. Мой второй муж нас освободил. Да ни к чему о нем вспоминать, как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон.

— А кто забудет, тому оба.

— Погляди на неё какая смышленая стала, — рассмеялась Мара и, как в детстве, прищипнула за нос.

И вот на недели день сидя рядом с отцом на слегка поскрипывающей телеге, ближе к полудню они въехали в город. До глубины души поразил Ждану град под названием Родень, что многие роды и племена городищами своими объединил, многолюдностью, схожей разве, что с ульем. Оглушил он её своей многоголосностью. То там, то тут доносились до неё говорки инаковые да интонации.

Пересекли они второй круг стен бревенчатых, что заостренными пиками топорщились и дома все как один в два этажа пошли, ничем не хуже, чем терем подруженьки Мары. К одному из таких домов они и подъехали. Деян их встречать выскочил, а жена с родичами на крыльце ожидают и её разглядывают, засмущалась Ждана и глаза в землю опустила. Слышала она как-то разговор между отцом и матерью, что повезло Деяну с женою — старшей дочерью купца Емельяна. В семью его взяли, да как сына приняли, которого сами не народили.

Пожали отцы руки, обнялись.

— Ну, кто бы мог подумать, что брат и сестра одинаковы с лица окажутся. Да на тебя оба похожи. Ни за что не спутаешь, что твои дети Державины, — молвил Емельян.

Улыбнулся отец и с гордостью отвечал:

— Крепкое у нас наследство, даже спорить не буду.

Позже Ждана поймет, что ни похвала это была вовсе и как они с отцом заблуждались. А пока смутилась она, да так, что аж уши покраснели. Усадили за стол с яствами, которых и не видала девица отродясь, и давай расспрашивать. Обратится кто за столом, а она словно разум весь растеряет, разволнуется, руки с потеют, ком в горле встанет, что еда не пролазит и слова связного вымолвить не может. Уж и брат её подбадривал, и отец, а ничего с собой поделать не может, не привыкла с людьми разговаривать.

Отец уезжать, а она едва не рыдает. Оставаться у чужих людей ей не хочется. Выделили ей комнату отдельную, по соседству от кухни, тёплую, уютную, с оконцем на улицу. И стали женихов водить на знакомство под предлогами разными. Никто не по нраву Ждане. Да и она им, видно, не очень была, раз более не возвращались. Не печалило это её, только домой очень хотелось. Ни с женой брата, ни с её сестрами подружиться у неё не получилось. Разговоры не ладились. Уж больно молчаливой Ждана сделалась, слова не вытянешь. Стали сестры её Махрюткой называть. Так к ней это и прилипло, что к следующему лету все уже так и звали, позабыв об имени.

Приблизительно в это время ухажёр у неё появился. Мелкий такой, с лицом рябым, никак какую болезнь в детстве перенёс. Повёл он её как-то на прогулку по городу — есть калачи, и стал разговоры такие вести:

— Махрютка, хочу я на большую землю перебраться в деревеньку. Утомляет меня город. Тебе я вижу он тоже не по душе. Мне бы такая, как ты в хозяйстве пригодилась. Деток бы народили, помощников. Что скажешь, Махрютка? — и так вопрошающе снизу вверх смотрит.

Не пойми с чего на неё злоба нашла.

— Не Махрютка я! — вскричала она и как толкнёт его в грудки.

Упал он так, что аж перекувыркнулся. Оглянулась Ждана в ужасе от того, что натворила, а прохожие приостановились и на неё пялятся. Развернулась она и домой бежать. С того дня слух о ней пошел, что мужчин она поколачивает. Прознав об этом, Борислав лишь смеялся да в дружину к себе зазывал. Деян же с семьёй своей новой все больше печалился — не ходило больше женихов к ней знакомиться. А вскоре она неумышленно разговор Деяна с женой подслушала.

— Деян, не знаю я, что делать, — признавалась жена. — Не сыскать нам ей жениха. Молва о твоей сестре уже весь город обежала. Ты не обижайся, но похожесть вас Державиных для мужчины хороша, а вот девицу не красит. Может быть, это и не помешало бы, если она хоть разговорчивой и весёлой была.

— Сестра моя хороший человек, — возражал брат. — Не привыкшая с людьми болтать просто.

— А я и не говорю, что плохая. Сложно с ней очень, — помолчала она чуток, подумала: — А давай её в лавку к отцу определим, счёту она обучена. Там люд ходит, может разговорится?

Так они и поступили. С тех пор сподручной стала Емельяну в торговле, да только не помогало это Ждане. Все сильнее за ней прозвище Махрютка закреплялось. А после того подслушанного разговора, у неё всё больше мысль прочилась, что не такая она, как все другие девицы. Ранее никогда себя и не сравнивала. А сейчас явно видела, что против остальных дородная она и большая. Вон что жена Деяна на фоне мужа хрупкая, ладная да фигуристая. А Ждана себе больше бочонок напоминала.

Сменилось так четыре лета. Отца с матерью ездила навещать, домой просилась, а отец со словами: «Мужа ищи!» обратно в город отправлял. День сменялся днём, похожим на предыдущий, словно поверхность вод Ворлоста ни всплеска, ни ряби. Пока она не повстречала того, кто на веки лишил сердце покоя.

— Подскажи, красавица, а почем лисьи шкуры продаёте?

Она как раз наводила порядок на полках и повернута спиною стояла, но этот теплые низкий голос с неслыханным ей говорком окружил и заворожил, что дрожь по телу всему пробежала. И не сразу сообразила, что мужчина к ней обращается. Никто доселе из незнакомцев её красавицей и не называл. Повернулась она и обомлела.

Перед ней стоял мужчина ростом не меньше сажени царской, что повыше её братьев будет, да только худ настолько, что сразу же его откормить захотелось. С ярко-рыжими локонами волос и светло-зелёными чарующими глазами. А вот бороды не было и кафтан на нём непривычный.

Стоит Ждана, молчит, в глаза смотрит да отвести не может. И страшно стало и боязно, ибо все по глазам иноземец понял, да улыбнулся ей по-доброму. Тут Емельян подбежал:

— Вы уж извиняйте, это Махрютка сестра зятя моего. Она у нас неразговорчивая.

Хотела Ждана сказать, что не Махрютка она вовсе, да сил нет, язык к нёбу прилип. Так и смотрела, черты лица купца огневолосового в себя впитывала, пока тот с Емельяном о поставке договаривался.

— Значит, до завтра, — пожали мужчины руки, а уходить к ней повернулся и говорит: — До свиданья, красавица, — и вышел.

На лице Жданы улыбка растеклась сладкая, как липовый мёд. Увидал Емельян, что впервые девчонка нелюдимая улыбается, так челюсть его и отпала:

— Махрютка, неужто понравился он тебе?

Ждана тут же улыбку глупую спрятала, да молчит.

— Да ты что?! — воскликнул он. — Мало того, что лицо голое, так он красно-рыжий. Ясное дело человек опасный. Да и иноземец. Такой свататься к нашим и не пойдёт.

Может она разумом это и понимала, но никто же ей мечтать о нём запретить не в силах? Всю ночь не спала, о рыжем думала. Захотелось ей его имя вызнать.

На следующий день пришлый всё также её красавицей назвал, чем и подпитал кострище её чувств к нему. Уж и корила она себя в мыслях, а слова вымолвить не смогла. Сообразила в бумагах имя его подглядеть. Германом красавца звали. Пошептала она его имя и дюже оно ей понравилось. Покатились её дни от вторника к вторнику, от встречи к встрече. Настолько одержима стала, что сниться начал. И во сне они разговоры вели не хуже, чем с подруженькой Марой. Вызнала она, в какой части города иностранцы обитают, и принялась по седьмицам там прогуливаться в надежде повстречать желанного.

И в один день повезло ей. Идёт Герман на встречу, на неё смотрит и улыбается. Губы сами собой радостью растянулись, а душа волнением наполнилась. А он возьми и мимо пройди. Ждана так и замерла с открытым ртом и словами приветствия, готовыми сорваться с губ. Стоит, смотрит, как Герман со знакомым здравствуется, что за ней шёл, а прохожие, кто видел, хихикают. И так пристально глядела, что он её взгляд почувствовал. Встретились они глазами и, вроде, как обрадовался, её увидав:

— О! Доброго дня, Махрютка! А ты чего тут?

— Ждана я, — нашла она каплю смелости поправить его.

— А? Что? Меня ждала? — и щеку её тыльной стороной руки погладил.

Мысли её в миг попутались и дальше, как в тумане. Говорил чего, спрашивал, отвечала ли и не помнила. Очнулась по дороге к дому, щёку поглаживает, да его прикосновение вспоминает. Сил нет, как с ним быть хочется и ничего более. Что же делать в голове своей кумекает. Шумят мысли, словно пчёлы в улье. Одна из них образ воспоминаний и принесла о том, как сказывала Мара о Гнездовьем обряде, что вровень в праздник Велесень проводился, то бишь завтра.

Не уснула Ждана в эту ночь, еле утра дождалась. А спозаранку в осенний лес снарядилась. И такое блаженство её душу охватило. Так тихо тут, спокойно. Под ногами красно-жёлтая листва шуршит. Поклонилась Хозяйке леса Ждана, пояс, собственноручно плетённый, на землю положила и слова тайные молвила:

— Хозяйка лесная, дом чей стоит на семи холмах, семью ветрами обдуваемый. Будь моей сватьей. Суженного ко мне приводи. Пусть вокруг меня землю топчет, на других не смотрит. Хочу с ним жить, детей народить.

Гнездо птичье быстро высмотрела, обрадовалась — пустое оно оказалось. Подняла, к сердцу прижала и в город воротилась. На подоконник в своей комнате установила да кистями красной рябины в защиту украсила. И так ей это силы придало, обряд верный: быть Герману с ней уже неотвратимо. Проснулось в ней упорство, характеру её присущее. Как дружбы с Марой добивалась, так и любви Германа возжелала.

Решила она, что раз иноземец он и сам к ней свататься не пойдет, явиться к нему, а там пропади оно всё пропадом, если не сложится. Нарядилась в сарафан красный, на лоб очелье, самой Марой подаренное, на грудь подвеску и отправилась дом Германа разыскивать. И вот уже в двери стучится. Отворил ей Герман в виде домашнем, в штанах да рубахе с распахнутой грудью на манер местный.

— Ждана? — удивился он.

Так тепло на сердце стало, что имя её он всё-таки запомнил и как прорвало её:

— Не мила жизнь без тебя, Герман! День и ночь только о тебе думаю. Как увижу тебя душа радуется. Давай жить вместе, всё что угодно для тебя сделаю, — не жива ни мертва, всё так с порога и выпалила.

— Добро, — согласился Герман и в дом запустил.

А сам кафтан накинул, где живёт Емельян спросил, и ждать велел. Сначала Ждана напряженно сидела, дышать боялась. Затем чуть расслабилась, огляделась. А дом не по местным обычаям строен. Первый этаж каменный, комнаты все большие, очаги открытые в них, но по-своему уютный, только тёмный немного. Оконца все маленькие и ни одно на улицу не выходит. Тут Герман воротился. Уж неизвестно Ждане, о чём он там с роднёй ее сговорился, но вещи принёс, даже рябину с гнездом не позабыл.

Стали они с того дня вместе жить. Определил он ей комнату просторную, на втором этаже, рядом с собой. Хозяйкой дома сделал. Ждана и не нарадуется, как на крыльях летает. Потекли счастливые дни своим чередом. Она хозяйство ведет, за порядком следит, вещи чистит да Германом любуется. Откормить только вот никак не получалось. Наготовит бывало, стол от еды ломится, а мужчина по кусочку от всего попробует и сыт, говорит. Понятно отчего худ. Где же видано, чтобы мужчина так скудно питался. И ещё больше готовит. А он, хитрый лис, говорит:

— Слушай, Жданочка, готовишь ты больно хорошо, да я едок никакой. Разрешишь соратников своих на ужин приводить?

Да разве могла она ему в какой просьбе отказать?

Не заблуждайтесь, если решите, что Ждана после согласия Германа разговорчивой стала. В его присутствии в её голове каша редкая делалась да мысли так и путались от волнения. Между тем, всё меньше у Германа тайн от неё становилось. Рассказал ей, что не только купцом иноземным является, но и главарём ушкуйников, что на лодках по рекам татарские города грабили. И даже молчать об этом просить не пришлось. Знал, что она и под пытками не выдаст.

Два лета так прошло. Печалило Ждану лишь одно — свадебку они так и не сыграли. Как женщина, не интересовала она его, видимо. Ручки целовал, щёчки гладил и всё на этом. А в одну ночь, показалось, крик её женский разбудил. Кинулась она, как была в сорочке, в комнату Германа, а он её на пороге встречает, весь в крови перемазанный. Взволновалась она, с перепугу почудилось, что глаза Германа в темноте красным отсвечивают, а он её успокаивает:

— Всё хорошо, Ждана. Побриться решил, да свеча погасла. Я порезался.

Знала она, что не топит он свою комнату. Холод любит. Как ещё одна причина, по которой в разных комнатах обитаются.

— Охо-хо! Кровищи-то натекло. Почём погляди вся из твоего тощего тела вытечет, — всплеснула руками Ждана.

Рассмеялся Герман:

— Да невелик порез.

— Идём ко мне. Умою, да переоденешься. Я как раз тебе новую рубаху пошила.

Первый раз он у неё в кровати спал, а она в отблесках от камина им любовалась. Пореза никакого и не обнаружилось.

«Цел и то хорошо» — ласково так думает.

Вскоре он по делам ушкуйнинским отправился. Она, как обычно, комнаты прибирала. В кровати Германа длинный черный волос нашла, да очелье женское. Опечалилась очень. Отродясь Ждана русой была. Да за время, что Германа нет, она бы оправдание ему придумала. А тут возьми и заявись к ней жена Деяна, что на сносях была, и давай вызнавать, как да чего ей с Германом живется. А Ждана возьми и разрыдайся. Всё золовке и рассказала, что не видать ей детишек, видимо. А золовка нахмурилась и говорит:

— Никак он девиц водит. Не муж он тебе! В челядь тебя превратил. Обслуживать его велико-то дело. Ты как он воротится поставь вопрос ребром, пусть женится!

Согласилась Ждана со всем, а сама о другом думает. Страшно ей до жути впервые в жизни стало. А вдруг откажет, что тогда делать то? Как жить? А золовка, как мысли читает:

— А не согласится, братьям пожалуемся. Они его уму разуму научат.

«А если прибьют» — с ужасом подумала Ждана.

Покивала и выставила золовку за двери. Одного ей только и хочется — желанной Герману быть. В окно смотрит, как снежок валится. Одиноко ей стало, а на душе словно кошки скребут. И тут как осенило! На улице месяц айлет, значит, Мары дома нет. Запрягла она сани и к родителям в гости отправилась, про подарки не позабыв. Порадовались родичи, приветили. А как уснули, Ждана к дубу да через расщелину.

А с другой стороны снега и нет, летняя лунная ночь. Подивилась Ждана, впервые тут в это время оказавшаяся. Кафтан сняла, на сук повесила, и к дому Мары направилась. К мосту подошла, через перила свесилась:

— Ворлост, ты тут?

Высветила луна на поверхности дорожку от берега прям к ней, и кот желтоглазый в ней отражается.

— Желаешь чего?

— Желаю, — молвила Ждана, а кот, словно улыбнулся и ждёт. — Хочу стать красивой, как Мара, и не такой здоровенной быть, как мой братья.

Видит Ждана сменилось отражение с кота на девушку. Смотрит на неё та глазами синими, как её, улыбается. Косу тёмную, да не чёрную, но и не цвета мышиного, как волосы Жданы, изящной рукой поглаживает. И ладная вся и прекрасная, словно сестра Мары младшая.

— Такой хочешь быть? — голосок мелодичный, девичий.

— Да! — вскричала Ждана.

— Ну и ладненько, — улыбнулась девушка.

Навалилась на Ждану сонливость неподъемная, прям к земле клонит, давит. Пошатнулась она и осела на мостки. Померкло всё в глазах.