За Бессмертного замолвите слово

Глава 28. КТО СТАРОЕ ПОМЯНЕТ, ТОМУ ГЛАЗ ВОН

Калиссе не терпелось похвастать пред Богданом новым платьем, ткань для которого привезли из самых дальних земель. А кафтан каков! Весь крыт великолепным шёлком с узорами. На изумрудно-зеленом фоне в медальонах изображены чудища-сенмурвы, золотой нитью вышитые. Наверху золотая застежка на галунах, два отворота с меховой опушкой, а изнутри подбит беличьим мехом. Залюбуешься! На голове шапочка ему в тон, теми же узорами отороченная.

Нечета ему Богданчик в своих-то серо-тёмных одеждах. Ну вот, скажите на милость, и что заставляет носить человека столь унылые наряды? Неужели не хочется принарядиться для девицы? А девица! Глазу зацепиться-то негде, ни один наряд краше её не сделает. Калисса недоумевал: и чего она так Богдану-то полюбилась. Он всё хотел переговорить об этом с другом, но после возвращения никак не удавалось найти подходящее время.

В большой зале замке было на удивление темно и тихо. Огонь в камине не пылал, напоминая о тех днях, когда Богдан обитался в Яви. Сердце Калисса наполнилось неясной тревогой.

— Ставр! — позвал он прислужника Бессмертного.

Ответом ему была тишина.

— Эй, хозяева, есть кто дома?! — прокричал он, подождал. — И куда их снова унесло, — вздохнул Калисса.

Он уже развернулся уходить, как сверху раздался голос Перуницы:

— Калисса, обожди!

Она так торопилась спуститься по лестнице, что из-за этого её движения стали какими-то странными, слегка прихрамывающими. Калисса впервые видел эту нелюдимую, недружелюбную и малоприятную в общении женщину столь взволнованной. Её руки дрожали, и она не пыталась этого скрыть.

— Калисса, прошу, лети на север в сторону семи холмов, догони Богдана со Златаном.

— Что произошло?

Она молча протянула берестяной свиток. Калисса развернул его и быстро пробежал по нему глазами.

— Останови их! Нельзя в Китеж-град входить. Там всё сон-травой поросло, — она в нетерпении заломила руки. — Если зайдут уснут на веки вечные.

Тревога передалась и Калисса:

— Почему ты сама их не остановила?

— Меня не было тут. А когда стала выяснять, куда они могли бы отправиться, нашла это, — казалось, она не могла стоять на одном месте и мельтешила перед ним из сторону в сторону, не прекращая заламывать руки.

— Значит, путь из Нави всё-таки существует? — прищурился Калисса. — И ты об этом знала?

Ему вспомнилось его знакомство с Бессмертным. Калисса тогда был практически желторотым ящером, наперекор сестре решившим перекинуться в человека, и мальчишкой отправился путешествовать по Нави. На второй день его схватили охотники и заточили в клеть, не позволяющую ему вернуть истинный облик и улететь прочь. Стыдно вспомнить, сколько слёз он пролил, слушая их речи о том, на какие заклинания пойдут чешуя и когти, да когда им сподручней вырезать его сердце.

Их радости не было предела, когда им удалось словить второго мальчонку, которого также посчитали драконышем. В отличие от него, Богдан не плакал и, казалось, не проявлял ни капли переживаний по поводу своей судьбы. Его стойкость и самообладание восхитили Калисса. Затем последовала безуспешная попытка Трисы вызволить их. Она была молода и неразумна, а охотники подготовлены. Они тяжело ранили сестру. А вот Перунице удалось с ними договориться. И что странно: охотники были живыми людьми, что пришли из Яви…

— Ты знала, кто их послал, — утвердительно произнес он.

Перуница замерла и удивленно посмотрела на него, но, встретившись с ним взглядом, догадалась, о чём он говорит.

— Ты знала, об этом пути ранее. Кому подчиняется Бобосайо? Кому-то в человеческом мире?

— Да, — выдавила из себя Перуница и словно не желая что-либо пояснять, поторопила: — Прошу, лети скорее.

— Он всегда считал тебя своей матерью, — с горьким сожалением произнес Калисса. — Он доверял тебе, как никому другому.

— Я ему плохая мать, — вздохнула она и упала на лавку, замерев там, страдальчески сгорбившись.

Воистину, Перуница была сама не своя. Но её душевные страдания не вызывали у него сочувствия, а вот за друга он искренне беспокоился. Глянув на неё в последний раз, Калисса развернулся и двинулся прочь из замка, на ходу высвобождая свою истинную сущность — золотого дракона.

Перуница, погружённая в свои тяжёлые мысли, так и просидела до самых сумерек. Было больно и страшно признавать, что вся её жизнь прошла в пустую. Счастье оказалось мимолетным и едва уловимым. И вскоре оно сменилось нескончаемым ожиданием Его. Она ждала, ждала, а Он всё не приходил.

Сама не заметила, как начала жить в своих грёзах. В её мечтах они проживали в небольшом домике. Он был охотником. У них было три сыночка и лапочка дочка. И её очень раздражало, когда кто-то прерывал полёт её воображения. Она совсем забыла, что её дети вымышленные, а единственные, кто считал матерью… К нему она была несправедлива, временами холодна и жестока, но чаще всего просто не замечала. Тогда почему её страшит опасность, грозящая Богдану? Отчего так щемит сердце? Она оторвалась от дум. Если бы у неё был хоть малейший шанс всё исправить, чтобы она сделала? Неужели уже поздно?

Перуница решительно встала. Покуда они живы, ничего ещё не потеряно! Златан часто обвинял, что она обманывает, говоря о позабытых тропинках в Явь. И отчасти был прав. Она не хотела помнить. Она вышла во двор замка и направилась к кованным воротам из калёного железа, что вели к выходу с западной стороны. Здесь, за этими воротами, на склоне, она когда-то разбила сад, заполнив его лечебными травами и редкими растениями. Вскоре её интерес угас. Как впрочем, и ко всему остальному в её жизни.

Перуница сняла связку ключей с пояса и, найдя нужный, вставила в замочную скважину ворот. Замок заржавел от времени и довольно долго не поддавался. Перуница давно бы воспользовалась каким-нибудь шепотком, если бы давным-давно на все ворота целиком самолично не нанесла заговор от колдовского взлома. Наконец, с пронзительным скрипом ворота отворились ровно настолько, чтобы она могла протиснуться. Она уже собиралась запереть их, когда до неё донеслось вопросительное:

— Мяу?

— Ворлост? Хочешь со мной? — высоко подняв хвост чёрный кот прошествовал к ней.

Сад уже было трудно назвать садом, всё поросло дикоросами, но зримая тропинка среди зарослей сохранилась. Перуница проследовала к деревянной калитке на противоположной стороне. Калитка, утонувшая в кустах диких роз, сопротивлялась открытию, как и ворота, словно то, что позабыто, хотело остаться забытым. Дерево отсырела и разбухло, покрылось скользкой плесенью. Она так и осталась открытой, когда Перуница двинулась по заросшей тропинке среди деревьев.

Чем дальше она шла, тем больше её обволакивала особая лесная атмосфера. Лес, после долгого солнечного дня, что покрывал верхушки деревьев и солнечными лучами протыкал тайные тропу погрузился в прохладу вечера. Глубокие ароматы, что скрывались днём теперь проявились в сумерках: запах влажной травы и земли, тёплой коры и смол. Как же она истосковалась, исскучалась по нему, что теперь не надышится. В замке стоило погаснуть огню и кругом расползался аромат сырости.

Прямо из-под ног с громким тревожным криком вырвался фазан, заставив её застыть на месте, напомнив, как гулко может биться сердце. Перепуганная птица улетела, и снова воцарилась тишина. Впереди тропинка сворачивала в неизвестность, огибая кусты остролиста, чьи блестящие листья в вечерних сумерках казались почти чёрными, а красные ягоды особенно яркими.

"Остролист рождает ягоду, красную, как капля крови"

Кто и когда сказал эти слова? Она некоторое время смотрела на куст. Странно, но ей не хотелось идти дальше, воспоминания пугали её. Она вдруг почувствовала чей-то взгляд, что из чащи слева за ней наблюдают глаза. Застыв на месте, она повернула голову.

Несколько мгновений они с духом леса в облики лисицы не сводили друг с друга глаз, затем зверь исчез, словно признав её право находится тут. Он не издал ни малейшего звука, но в том месте, где он только что стоял, зияла пустота. Перуница едва не рассмеялась, она вспоминала.

С лёгким сердцем она пошла вперед. Её не пугали ни мёртвые, ни полумёртвые, ни навьи, пугало лишь собственное прошлое. Настала пора взглянуть всем страхам в лицо, признать те ошибки, которые уже исправить нельзя. Она обогнула кусты остролиста и через какое-то время вышла к запущенному роднику. Чуть помедлив, двинулась дальше. Вековой дуб, расщеплённый когда-то пополам, всё-также стоял. Она подошла к нему положила руку на кору, прижалась лбом, а затем развернулась к старому полуразрушенному строению подле дерева. Когда-то это был крепкий и ладный дом. Сейчас его сплошь затянуло мхом, а на остатках крыши нашли себе пристанище маленькие деревца. Здесь она родилась.

Она двинулась дальше практически на цыпочках. Перуница шмыгнула носом. Эмоции, о которых она и не подозревала, охватили её: чувство потери, печаль, одиночество, разочарование, даже гнев. Она застыла в проёме, где когда-то стояла дубовая дверь, и облокотилась на покрытый мхом косяк. Его нутро мало отличалось от зарослей травы снаружи. Одичавший, опустевший, проглоченный прошлым.

Она не заметила, как по её щеке пробежала слеза, а мысли улетели куда-то вдаль… Туда, где она ещё была Жданой.