За Бессмертного замолвите слово

Глава 15. НЕ ВСЕ КРЫЛАТЫЕ — СОКОЛЫ

Парящая над городом птица с серповидным размахом крыльев заставляла тревожно приглядываться голубей да воробьев, обитающих за белокаменными стенами. У пернатых с рождения заложено таковое чутьё на силуэт хищника. Молодняк, бывает, пугается даже тени чайки или халея в небесах, случайно пролетающих в сторону широкой реки, огибающей Новый град.

Но сегодня их опасения были оправданы. За час пал уже не один из голубиной стаи. Городской люд, конечно, не замечал напряжённого затишья среди пернатых. Что с птиц взять сидят себе под крышами, ну, подумаешь, не курлычут или чирикают. Да разве на это внимания вообще обращают? Спешат по своим делам, озабоченные мирскими заботами, да успокоенные стенами каменными, в небеса редко головы поднимают. А если бы посмотрели, то приметили птицу со светлым оперением на груди, с поперечной исчерченностью на спине, а на щеках, словно с усами чёрными. Наконец, тёмные глаза хищника приметили жертву.

Далеку внизу, на окраине, только закончили выгружать зерно. А чуть до этого один из мешков развязался, когда снимали его с телеги, и пригоршня пшеницы по земле рассыпалась. Не удержался молодой голубок от такого соблазна, слетел собирать. Бедняга даже не подозревал, что его пригласили на званный обед, где он будет главным блюдом. С высоты небес, вертикально по отношению к нему стремительно пала тёмная тень. Сильный удар. Брызги перьев. И на земле осталось лишь крыло красно-коричневого окраса.

Сокол набирал высоту, зажимая в лапах поникшего головой голубя коричневого окраса. Он летел в самый центр города, в его сердцевину, к белоснежному кремлю. Приземлился сокол на перила второго этажа, куда выходили двери главных залов кремля и где хищника ожидали трое.

— Хороша, девочка! — похвалил птицу князь Всеволод, забирая добычу: — И тебе моя похвала, сокольничий, — кивнул он мужчине, что по струнке вытянутый рядом стоял.

Ворота, ведущие во внутренний двор, резко распахнулись без предупреждений и оглашения. Князь Всеволод замер, с интересом рассматривая въезжающих: без затруднений признав людей из своей дружины и бородатого волхва.

— Сновид, я уж начал подумывать, а не издох ли ты часом, — крикнул князь Всеволод, вместо приветствия.

Волхв, к которому он обращался из-под бровей, хмуро наверх глянул, ничего не ответив.

— Да чего ты бычишься? — воскликнул князь, ничуть не обидевшись. — Девять дней прошло, никак целая неделя, а от тебя ни слуху ни духу.

— Поговорить надо бы! — бросил Сновид, спешиваясь.

— Ну, коли надо, так двигай ко мне, — усмехнулся князь Всеволод, отвернулся от двора и бросил тушку голубя на поднос к остальным: — Отнеси это повару, пусть жарит и на обед подаст, — велел он прислужнику. — А ты, сокольничий, хорошо накорми мою девочку, — и махнув рукой отпустил обоих.

Поклонившись князю, удалился услужливый люд.

— Я смотрю, Богдашу ты с собой не привез?

— Правда, что ли? Неужто заметил? — с ёрничал волхв, что совершенно было ему не по статусу. Бросил взгляд по сторонам и добавил: — Он в Навь сбежал. И девицу с собой прихватил, которая, как говорят, влюблена в него по уши.

Князь Всеволод задумчиво по усам провёл:

— Ты же вроде в сказки о любви не веришь?

— Но ты-то в них веришь, а не верить тебе у меня оснований нет, — лаконично заметил волхв, обхватив посох двумя руками и прижавшись к нему щекой.

Какое-то время они помолчали, глядя друг другу в глаза, словно вели беззвучную беседу, а затем князь спросил, снова глянув во двор:

— А где Владимир?

— Я его с нашим человечком послал к кудеснику Краснобаю, — пояснил Сновид.

Тут князь нахмурился:

— Ты не забыл, что Владимир мне живым нужен?

— Богдаш совсем не простым стал, — пояснил Сновид. — Он брата девицы волком обратил. Я Владимира с ним и отправил. Обещал волчонку человеческий облик вернуть, коли колдуна убьёт.

— Он же, как я, бессмертный, покуда мы связаны.

Усмехнулся кривоватой улыбкой Сновид:

— Эх, ни черта ты в любви не шаришь, князь. Я на то и рассчитываю, что братец её об этом не ведает. А когда Богдан волчонка прибьёт, то и придёт конец любви у девицы.

Ох, и расписным же был терем у Остромира! Стены, лавки, столы все узорами украшено да такими искусными и красивыми в желто-красных цветах с контуром черненьким, что аж в глазах от яркости зарябило. Кони красные с жёлтыми гривами по полям цветочным скачут над ними птицы летят, и вся эта красота завитками оформлено.

— Остромир росписью увлекается, — пояснил Богдан.

— Руки у него талантом полнятся, — отозвалась Мира.

Уселась Мира за стол, а Богдан по кладовым шуршит, снедь какую на стол собирает.

— А ничего, что мы так без хозяина? — опасливо поинтересовалась Мира.

— Он же нас пригласил, значит, разрешил похозяйничать, — улыбнулся Богдан. — Кстати, Мира, пока ты тут никого в гости не приглашай, а коли пригласишь, то срок обговаривай. Никому в дом ходу нет без приглашения, — сказал он назидательно, чуть подумал и добавил: — Ну, не на всех, конечно, запрет действует, но мелочь всякая войти не посмеет.

— Вот оно что, — Мира молвила и призадумалась: — А как же Горда в мою комнату проникла?

— Горда слишком нахальная. У меня куст роз зачах. Вот и решила дерзнуть перед Лўной Чёрной выслужиться.

— Розы? — удивилась Мира.

Богдан кивнул:

— Духи всякие диких роз боятся.

— Почему?

— А кто их знает, — пожал плечами Богдан, исследуя ещё один шкаф на следы пропитания. — Они разве признаются. У меня розы из мира живых вокруг замка сажены, как охранка.

По итогу розыска раздобыть удалось немногое: кадку яблок мочёных да варенье вишневое, что торжественно и водрузил на широкий дубовый стол Богдан. Глядя на это, Мира так и вздохнула:

— Эх, жаль, что Горда не мне скатерть-самобранку передала.

— Да, полезная вещица, — согласился Богдан, яблоко укусив: — Большинству здесь живущих еда ни к чему, питаются лишь по привычке. А нам живым без еды никуда.

— Ты же бессмертный, — заметила Мира, яблоко прихватив.

— Так оно так, — Богдан согласился. — Но меня скверна таки прибила на время. Неприятное это ощущение смерть испытать, а потом воротиться.

Мира так и замерла, яблоко не дожевав. Сколько она тут дней? Три-четыре? И вот так запросто с колдуном болтает. А уж что пережить да повидать случилось — в голове не укладывается! Самое поразительное, что если её это и удивляет, то ни капельки не пугает. Ведь должна она всего бояться, верно? А может, это с ней что не так?

Посмотрела она на Богдана. А он яблоко укусил. И медленно жует, вдумчиво. Роспись на стене разглядывает. Лицо у него чуть грустное будто. Вот за эту тень грусти в облике она его когда-то и полюбила. Сейчас и лицо другое, но чувствует, как сердце от жалости вздрогнуло, как и раньше. Он же тут один одинешенек рос, бедняжечка. Богдан на неё взгляд перевел:

— Что? — удивился он, глазами с ней встретившись.

Мира судорожно сглотнула, словно её на чём-то запретном поймали. Едва не подавилась, еле в горло пролезло яблоко, плохо прожёванное:

— Задумалась.

— О чём?

— Как тебе тут жилось?

— Одиноко, — внезапно признался Богдан. — Я очень часто об этом размышлял, живя в Яви. Сравнивал. У людей на зависть большие семьи, куча родни. Если бы я только знал, кто я и откуда, то, возможно, мог помощи у рода попросить, чтобы предки чем подсобили.

Он помолчал какое-то время, словно собираясь с силами.

— В детстве у меня только Перуница была. Нам повезло попасть под крыло Великого Юдо. Юдо хоть дракон умирающий, но силой великой обладает. Он как-то обмолвился, что живет с создания мира. Возможно, она умышленно к Великому Юду пришла, зная, что обережет он живых. Хотя Перуница и сама силой обладает, да практически ни во что не вмешивается.

По лицу Миры пробежала тень удивления, что он точно про мать свою сказать не может:

— Тебе надо с ней познакомиться. Перуница, что меня воспитала и которую я матерью называю — женщина необычная. Многому меня научила, но я сам не уверен, что до конца о её знаниях ведаю.

И опять сердце Миры кольнула жалость, но неожиданно она кое-что вспомнила:

— А что случается с живыми в Нави?

Богдан изменился в лице, его кадык судорожно подпрыгнул, и он быстро отвел взгляд.

— Ты не хочешь говорить? — догадалась Мира.

Богдан шумно выдохнул:

— Наверное, тебе стоит знать, — тяжело вздохнул он. — Думаю, ты уже поняла, что живым здесь не место.

Мира согласно кивнула.

— Навь — это место для мёртвых. Это переходный мир. Души людей попадают в Навь на какое-то время, а затем исчезают, уходя дальше. Кто-то отправляется в Правь, кто-то в Пекло. Другие если не достигли уровня ни того, ни другого, вновь уходят на перерождение в Явь. Некоторые остаются в Нави. Живые нарушают баланс, и сила Нави разрушает тело и душу навсегда. Таким образом восстанавливая баланс.

Мира какое-то время молчала, осознавая сказанное, а затем с дрожью в голосе уточнила:

— Получается я умру? — а уже в следующее мгновение швырнула недоеденным яблоком в Богдана: — Да как ты посмел так поступить со мной?!

— Мира, послушай, — следующее яблоко едва не влетело ему в лоб. — Я допустил ошибку, — ещё одно просвистело мимо. — Но мы найдем решение, обещаю. Если ты полюбишь меня всё станет гораздо проще.

— Проще?! Полюбить тебя? Да я должна совершенно выжить из ума для этого! — горячо возразила она и соскочив с лавки, запустила уже в него деревянной тарелкой. — Это в какой миг времени до того, как я умру или после. Хотя, погоди, а как же они жили долго и счастливо? Нам бы больше подошло любовь до гроба — дураки они оба. А нет, постой, ты же Бессмертный! — она наступила на одно из яблок и поскользнулась.

Мира неосознанно взмахнула руками и угодила в объятия Богдана.

— Я всё исправлю, обещаю, — сказал он, глядя прямо в глаза. Так уверенно, неотступно…

Этот взгляд связал их в одно мгновение. Взгляд — это точка встречи. Встречи с её Богданом. Подобно руке, соединяющей тело с сердцем, подобно нити соединяющий физическое с душевным. В этот миг она нисколько не сомневалась, что это он. Взгляд, что становится губами. Он говорит. Говорит красноречивее губ. Всё встало на свои места. Притяжение и диалог.

Он осторожно убрал прядь волос от её лица, что упала, когда она бушевала. Легко провёл пальцами по щеке и коснулся подбородка, чуть приподнимая, и робко поцеловал, словно страшась отказа. Мира закрыла глаза. Она даже не представляла, как же скучала по столь знакомым нежно-ласковым прикосновениям. От радости она будто оказалась на седьмом небе. А Богдан, продолжая её возносить, стал целовать щёки и шею.

Могучая волна света ударила сквозь окно, а последовавший за ней первый удар грома был такой силы, что казалось, земля вздрогнула у них под ногами. Мира испуганно дёрнулась, очнувшись от наваждения чувств, но всё же замерла в объятиях Богдана. Такой грозы в своей жизни Мире видеть не приходилось. Словно где-то высоко в небесах, над городом Мёртвых, молнии пытались вырваться из какого-то плена. Они яростно рычали за непроницаемой стеной своей темницы, почти беспрестанно вспарывая черноту неба, но кто-то каждый раз мгновенно захлопывал створки с неописуемым грохотом, сотрясая округу.

— Не боись, — прошептал ей на ухо Богдан. — За птицами гамаюн следуют грозы и бури, но они скоротечны.

Миру, конечно, пугала внезапно разбушевавшаяся гроза. Но также опасалась она и собственных чувств, разыгравшихся перед началом непогоды. Сейчас ей бы следовало освободиться от объятий Богдана, но её с детства страшили стихии природы. Ведь её матушку в поле убила одна из таких молний…