Я пришла в себя от холода.
Не от боли — хотя она пульсировала в висках, будто кто-то вколачивал гвозди в череп.
Не от страха — хотя он уже сидел в груди, как камень.
Просто холода.
Лежа на мраморном полу.
В воздухе что-то прошуршало и прилетело мне в лицо.
Дрожащими пальцами я подтянула это к себе, пытаясь понять, что это такое?
Только спустя секунд десять я осознала, что мне швырнули что-то грубое, пахнущее пылью и плесенью.
Рубаха?
Длинная, серая, с дырой под мышкой и пятнами, похожими на старую кровь.
— Оденься! — прорычал лорд Арвейн, не глядя на меня. — Нечего тут голой грудью мозолить глаза! За рубаху тоже отработаешь! Тоже с тебя вычту!
Я схватила рубаху дрожащими пальцами. Ткань была жёсткой, как мешковина. Натянула её через голову, чувствуя, как каждое движение отзывается болью в спине — от ударов тростью.
Но хуже боли было унижение.
Обманутые надежды.
В голове вспыхнули обрывки: поздравления, тосты, поцелуй у алтаря…
Всё, что я приняла за начало.
Оказалось концом.
Дрожащими руками я расправила рубаху.
Лорд Арвейн даже не соизволил отвернуться.
Стоял. Смотрел. Оценивал.
Как хозяин — новую скотину.
«Баба в доме — скотина в хозяйстве», — мелькнуло в голове, горькое, как полынь. Это как в песне. Слова чужие. Боль — моя.
Старик принялся расхаживать кругами вокруг меня, постукивая тростью. Сейчас он напоминал охотника, который наслаждается видом раненой дичи.
Я почему-то вспомнила, как с любопытством рассматривала охотничьи трофеи, которыми был увешан холл поместья.
Взгляд старика скользил по моему телу с таким презрением, будто я не человек, а испачканная тряпка, которую он вот-вот выбросит.
— Роскошные платья? — процедил он, а я видела злость в его глазах. — Украшения? Ты думала, они твои?
Он резко наклонился, схватил меня за запястье и сорвал браслет — тонкий серебряный обруч, подарок матери на свадьбу. Потом — серьги.
Потом — кольцо с жемчужиной, которое Йенсен надел мне на палец ещё у алтаря.
— Это кольцо носила моя мать! И мать её матери! Оно не для нищенок! — резко произнес лорд Арвейн.
Каждое движение — как пощёчина.
Каждый щелчок застёжки — как удар.
А на запястье, на мочках ушей, на пальце — осталась только пустота. Холодная. Окончательная.
— С платья пусть тоже срежут украшения! А платье продадут! — произнес лорд Арвейн, мусоля пальцами дорогую ткань.
Его взгляд упал на меня.
— Тебе ничего не полагается, — сказал он, пряча украшения в карман и похлопывая по нему рукой. — Ничего. Ни единого лорнора. Ни единой нитки шёлка. Ты должна отработать долг — за эту свадьбу, за этот дом, за честь, которую ты, как выяснилось, не заслужила.
Я попыталась встать на ноги, но тело не слушалось. В голове всё ещё стоял туман — густой, липкий. Мне казалось, что я в каком-то сне. И всё вокруг нереальное.
И вдруг всплыло воспоминание.
Я вспомнила, как за неделю до свадьбы мать сидела у окна с расчётной книгой. Пальцы дрожали. Она сжигала какие-то бумаги в камине.
— Не волнуйся, — сказала она, увидев мой взгляд. — Просто старые счета. Всё под контролем.
А потом обняла меня так крепко, будто прощалась навсегда.
Я тогда подумала: она волнуется за меня.
А теперь понимаю: она прощалась с совестью.
Боль ударила не в скулу — в сердце.
Они не просто отдали меня. Они продали — и соврали, чтобы я сама вошла в клетку с улыбкой.
— Я не буду ничего отрабатывать… — прохрипела я, не узнавая своего голоса.