Выброшенная жена для генерала дракона

Глава 14

Меня словно молнией ударило!

Я вздрогнула, отвернулась, но он меня уже заметил.

— Эглантина? — в голосе бывшего мужа послышалось удивление, как у мужчины, решившего в кое-то веков воспользоваться услугами продажной любви по причине «бабьей холодности» и случайно обнаружив свою жену среди ее верных жриц.

Он стоял в том же самом сюртуке, что и в свадебную ночь. Только теперь он выглядел… меньше. Бледнее. С глазами, полными чего-то, застрявшим между страхом и надеждой.

— Ты здесь? — прошептал он, оглядывая аптеку, как будто не верил своим глазам.

Я не двинулась с места. Внутри всё сжалось, как кулак, но голос вышел ровный, как лезвие:

— Что тебе нужно?

— Эгла… — голос дрожал, как у ребёнка. Он не смотрел в глаза. — Я пришёл не за тобой. Я знаю… ты не вернёшься.

Он сжал кулаки, будто пытался удержать себя от падения.

— Я пришёл… потому что не могу дышать. С тех пор как ты ушла, в доме стало… пусто. Отец говорит, что ты — позор. А я… я вижу только твои глаза. Те, что смотрели на меня в ту ночь. Не с ненавистью. С разочарованием.

Он поднял взгляд — и в нём слёзы.

— Прости меня. Не за то, что я молчал. А за то, что до сих пор не нашёл в себе силы сказать: «Нет».

— В этом доме нет безопасности, — повышая голос сказала я, вспоминая каждый удар. — Там только ложь, трость и холодный пол. Я туда больше ни ногой. Никогда!

— Но я всё осознал, — почти закричал муж, сжимая кулаки. — И… я… понял, что вёл себя неправильно!

Казалось, мир замер.

Я поймала себя на мысли, что не чувствовала уважения к этому мужчине.

Я молчала. Смотрела на его сюртук — тот самый, что был в свадебную ночь. Потом — на руки. Те самые, что не шевельнулись, когда трость врезалась мне в скулу.

— Ты всё ещё ждёшь, что я поверю тебе? — наконец спросила я, не повышая голоса.

Йенсен открыл рот. Закрыл.

— Я…

— Не надо, — оборвала я и отвернулась к полке с пустыми склянками. Пальцы сами потянулись к одной — и сжали горлышко так, что стекло заскрипело.

Я понимала, что любовь у нас не успела зародиться. А уважение скончалось в конвульсиях на холодном мраморном полу в ту ночь, когда все узнали, что я — бесприданница.

Йенсен опустил голову. Потом поднял глаза — молящие.

— Почему ты не сказал ему «нет»? — спросила я, не скрывая горечи. — Ты же взрослый мужчина.

Муж сжал кулаки — и вдруг резко отвёл взгляд, будто боялся, что я увижу в его глазах того мальчика у конюшни.

Голос дрогнул, прежде чем выдавил:

— Ты думаешь, я не пытался?

Йенсен осёкся. А потом тихо сказал:

— В десять лет я заплакал, когда он приказал убить моего коня. Ему было всё равно, что конь старый. Что он служил верой и правдой двадцать лет. И что я любил этого коня. Отец заставил меня стоять, пока палач бил его до тех пор, пока тот не перестал вставать…

Он посмотрел на свои руки, а потом осторожно отогнул манжету.

Я увидела старый шрам на его руке.

— Каждый раз, когда я пытался сопротивляться, он находил способ показать: моя слабость ранит других. А не его.

— Так борись за себя! — вырвалось у меня.

— Я не знаю, как, — прошептал он. — Я забыл, как это — быть собой.

Он поднял на меня глаза, полные слёз.

— С тех пор я знаю: если ты не сильный — ты мёртвый. А я… я не умею быть сильным.

А что, если бы у него была хоть капля поддержки? Может, всё было бы иначе? Может, я должна была стать для него этой поддержкой? И тогда бы всё изменилось?