Вперед в прошлое 10

Глава 8 Эволюция взросления

Мы вышли в прихожую: я, дед, бабушка, мама. Невольно с нами присутствовал Боцман, который в помещении пригрелся и на улицу не спешил.

— Повестка дня — Наташа, — сказал я. — Это нехорошо, обсуждать человека за глаза, но другого выхода нет. Надо проговорить проблему и принять решение. Если позвать Натку, будет скандал, так что давайте без нее.

Если бы они знали, что Наташку ждало, не вмешайся я в дела семейные, возлюбили бы Андрея и молились бы на него. Но они альтернативного будущего, слава богу, не узнают никогда, как и того, что эта девочка ходит по краю.

— Возмутительно, — сказала бабушка.

— Отвратительно, — скривился дед. — Хочется его пристрелить и в лесу закопать, чтобы жизнь ей не портил. Наша девочка — и старый толстый мужик. Это противоестественно. Какая у них разница в возрасте? Явно больше двадцати лет! Да он старше Романа!

Мама молчала, она-то в некоем роде соучастница, должна была предотвратить моральное разложение дочери, но не справилась, а значит, сама заслуживала порицание, и бабушка этим воспользовалась:

— Ольга. Ты знала, что твоя дочь спуталась со стариком?

Мама потупилась и ответила уклончиво:

— Я просто знала, что Наташа с кем-то встречается. С кем-то из ее театра. Лично нас не знакомили.

— Не ночует дома, шляется где-то, а ты смотрела на это сквозь пальцы. Досмотрелась!

Зато бабушка так контролировала и подавляла дочерей, что мама, которая слабее Ирины, оказалась не готовой к самостоятельной жизни. Брызгать маслом в костер я не стал, вызвал огонь на себя:

— Я знаком с Андреем лично, и причем давно. По понятной причине говорить о нем вам я не стал.

— Ну ты же всегда был благоразумным парнем! — не поверила своим ушам бабушка. — Как же так? Я его как увидела, у меня чуть сердце не разорвалось!

— У меня тоже, — честно признался я. — И мне так же хотелось его прибить.

— Так в чем дело? — всплеснул руками дед.

Бабушка уперла руки в боки.

— Ты мне тут внука на преступление не толкай!

Пришла моя очередь говорить:

— Мама, пожалуйста, не обижайся, только правда и ничего, кроме правды. Начну издалека. Наташа — сложный подросток, очень эмоциональный. Когда отец жил с нами, она дистанцировалась от родителей, всех ненавидела, плохо училась и мечтала сбежать из дома. Ни о чем не мечтала, ни к чему не стремилась, пропадала в сомнительных компаниях, курила и пила.

Дед покачал головой, я продолжил:

— И встречалась с сомнительным парнем, за что была жестоко избита отцом. Бабушка помнит ту историю.

— Да уж. За этого мужика Ромка вообще ее убил бы. Все бы вам убить и закопать. — Она посмотрела на деда недобро, а мама на меня — с благодарностью.

— Сейчас Наташа неплохо учится, работает, готовится поступать в театральный, с мамой отношения наладила, потому что не до глупостей ей. Андрей за ней присматривает, тормозит ее буйные душевные порывы. Да, это мезальянс. Но другой парень может быть еще хуже. Нет, он с большой вероятностью будет хуже.

— И какие варианты? — проворчал дед.

— Можно запретить ей встречаться с Андреем, — попытался смоделировать ситуацию я. — И что? У нее буйный темперамент, она просто сбежит из дома и перестанет с нами общаться.

— Посадить сластолюбца старого! — не унимался дед.

— И? Каковы последствия? — спросил я.

— Перебесится и забудет, — стоял на своем дед.

— Взрослая влюбленная девушка — перебесится и забудет? — усмехнулся я. — Это не ребенок, которому отказались покупать игрушку. Она будет считать, что вы — источник всех ее несчастий. Мама, бабушка, вот что бы вы сделали, если бы вас разлучили с любимым?

Ответила бабушка:

— Я никогда с таким не спуталась бы. Это какой-то позор! Николай был равным мне.

Вот же упертая!

— Это ты, а это она, и у нее любовь. Да, вот такая перекошенная любовь. Но она — свершившийся факт, без сослагательного наклонения. Данность.

— Он испортит девочке жизнь, — стояла на своем бабушка.

— Да это скорее Наташка перебесится и испортит жизнь ему. А он ее тоже любит, верите вы или нет. Вот такая любовь. Если вмешаетесь, она не простит, сбежит из дома, пойдет по рукам и возненавидит нас, — повторил я уже сказанное чуть другими словами — очень уж хотелось, чтобы до них дошло: — Ей семнадцать лет будет в мае, взрослая уже девушка, к тому же она зарабатывает себе на жизнь и обеспечивает себя. Если хотите потерять ее навсегда — вперед. Сразу скажу, что я в этом участвовать не буду.

Воцарилось молчание, видно было, что дед отчаянно ищет аргументы и не находит, в его глазах вспыхивало «расстрелять» и «закопать».

— Что думаете? — спросил я.

— Я в этом фарсе… тоже участвовать не буду, — проворчал дед.

— Только не скандаль, Шеф, я тебя знаю. — Похоже, бабушка приняла или Наташкину сторону, или нейтралитет.

— Просто делайте вид, что его нет, — осторожно посоветовала мама.

— Утром они уйдут, — уверил всех я. — Андрей и сейчас порывается, но — не по-человечески же.

— А я бы с этим… как его… зятем познакомилась получше, — сказала мама. — Может, пригласим его к столу?..

По лицам поняв, что не нашла взаимопонимания, мама смолкла.

— Спать пора, да и у тебя Вася есть, — съязвила бабушка, намекая, что Андрей больше подходит маме, чем Наташке, и добавила: — Надо же, какая срамота, и в моей семье! Но Пашка прав, вмешаемся — потеряем Наташку.

— Он хороший человек, — сообразив, что уже можно, встал на защиту Андрея я. — И Наташка с ним спокойная, не швыряет ее из стороны в сторону.

— Как бы в подоле не принесла, — сказал дед.

— В подоле — не самое страшное, — высказалась мама. — Самое страшное — что прибьют ее где-то, или в Турцию продадут, или колоться начнет.

— Насчет подола я с Андреем серьезно поговорил, — уверил их я. — Он мужчина взрослый, вменяемый.

— Вменяемый, да уж, — буркнул дед. — Его для меня просто нет. А утром желательно, чтобы он убрался и не попадался мне на глаза.

— Постелю ему в прихожей. — Бабушка посмотрела на Боцмана. — Выживаем тебя, да.

Пес разинул пасть и зевнул, несколько секунд — и все мы сладко зевали.

— Паша, иди поговори с этим, я не могу, простите. Оля, Шеф, помоги мне с матрасами, жених будет спать тут, в прихожей. Оля с Васей, как договаривались, на диване, Шевкет — в кухне, остальные вповалку на полу.

Я отправился в летнюю кухню. Под бормотание радио Наташка мыла посуду, Андрей спал на раздолбанном грязном диване у стены, накрывшись двумя полотенцами. Сестра повернулась на скрип петель, приложила палец к губам, я кивнул и прошептал:

— Смертоубийство отменяется. Да, они не рады, но смирились. Утром вам лучше уйти.

Натка сморщила нос.

— Да, придется. Дай отгадаю, дед больше всех бесится?

Я снова кивнул.

— Андрей будет ночевать в прихожей, ты — с нами вести половую жизнь. — Она усмехнулась, покраснев. — То есть спать на полу. Утром мы с Василием, если он будет в состоянии, поедем поздравлять разных людей и вас подбросим в центр.

Мы с ней вышли во двор, заметенный снегом. Сестра потянулась, улыбнулась:

— И все-таки хорошо! Могло быть куда хуже.

Она сгребла меня в объятия, дохнула в ухо:

— Спаси-и-ибо! Лучший мой новый год! Как я вас всех люблю! Просто уи-и-и! И красота какая! — Она закружилась по двору.

Я заглянул в окно прихожей, где мама застилала полосатый матрас, на котором придется ночевать Андрею.

— Иди, буди его, и — на боковую. Скажи, чтобы деда не провоцировал, — посоветовал я сестре.

В дом я не пошел, решил остаться на улице, полюбоваться новогодней сказкой. Снег — как это все-таки красиво, празднично. Кому-то пальмы и магнолии — экзотика, для нас, южан, экзотика — это снег. Сосульки искрятся от света лампы, снег блестит, аж лучики пускает. Деревья одеты в белое, все такое чистое, свежее…

Память взрослого напомнила, каково это — откапывать и подолгу прогревать машину, но я был с ней не согласен.

Вскоре вышел Андрей, отекший, осунувшийся, похожий на сомнамбулу, он подрагивал, как будто все не мог отогреться. Наташка повела его к сараям — подальше от дедовых глаз, чтобы они не дай бог не пересеклись. В дом они вошли, когда дед переместился на кухню.

В прихожей было холодно, тепло от печи сюда доходило слабо, и Андрею выделили пуховое одеяло. Наташка порывисто обняла Андрея.

— Располагайся. Я пойду.

На ее лице отобразилось страдание — то ли потому, что придется расстаться с любимым, то ли из-за нежелания предстать пред осуждающим взором бабушки и выслушивать ее нотации.

— Я тут не пропаду, — без особой уверенности сказал Андрей.

Обняв Наташку за плечи, я повел ее к двери.

— Идем. Не съедят, обещаю.

Андрей опустился на матрас и принялся стягивать брюки.

Наташка напряглась, просто каменной стала, и чем ближе подходили к залу, тем больше она каменела. Бабушка, готовящая постель на полу, старательно делала вид, будто ничего не случилось. Настолько старательно, что, психуй она, ее отношение к Андрею казалось бы естественным, теперь же она напоминала убийцу, испытывающего ненависть к будущей жертве и вынашивающего коварный план. Мама тоже отводила взгляд. Только Борису было все равно, он с Каюком пытался разобраться в инструкции машинки, написанной по-английски.

Я лег с краю, возле выхода. За мной — Каюк, Борис, потом Наташка и бабушка.

Засыпая, я думал о Наташке и Андрее. Сколько просуществует их союз? Отпустит ли бабушку? Лимонов и Настя Лысогор. Чаплин и его малолетние жены. Гир и Сильва. Бондарчук и Андреева. Кончаловский и Высоцкая. Всех не вспомнишь. Счастливые и не очень. Живущие вместе до сих пор и разбежавшиеся. Нет единого рецепта счастья.

И сразу же вспомнились союзы, где женщина старше, и меня передернуло. Из всех, кого вспомнил, только Белуччи с брутальным бородатым избранником смотрелись достойно. Сразу же на ум пришла маленькая хрупкая Вера — талантливая, остроумная, находчивая, и сердце зачастило. В глазах общества это извращение покруче, чем у Лимонова. И плевать всем, что у меня разум и знания взрослого мужчины, и не она меня старше, а я ее — почти на двадцать лет.

Нет, даже думать не стоит, этот мезальянс обречен: во-первых, она не воспримет всерьез мальчишку, а если воспримет, ей этого не простят.

Снилась мне Вера. Мы поссорились, я шел к ней по зимнему лесу, замерз, захотел в туалет… И проснулся с тем самым чувством. Все у бабушки хорошо, кроме уличного туалета, куда мне предстоит дойти.

Гирлянду на елке не выключили, и она мигала, освещая комнату то синим, то розовым, то зеленым, вещи я отыскал без труда, встал, осмотрел спящий отряд и не нашел бабушку. Тоже по нужде вышла, или душит Андрея подушкой, смывает с Наташки позор?

Я выскочил в прихожую: Андрей что-то бормотал во сне, метался по лежбищу, а с улицы тянуло табаком и доносился приглушенный бабушкин голос. Фу-ух, отлегло.

Я выглянул в окно. Занимался рассвет. Бабушка и дед стояли, опершись о забор, плечом к плечу, смотрели вдаль и ворковали, и это выглядело романтично. Бабушка подалась к нему и что-то шепнула на ухо. Он запрокинул голову и расхохотался, и в этот момент я нарочито медленно распахнул дверь. Жаль было нарушать идиллию, но куда деваться?

— Доброе утро, — хрипнул я и поспешил в туалет, который находился между домом и сараями — каменный скворечник под черепичной крышей.

У взрослого меня были проблемы со сном: мне сложно было найти удобную позу из-за убитого позвоночника и вечно болящей спины, нынешний я засыпал, едва голова касалась подушки.

Второй раз я проснулся, когда через меня пытался перелезть Боря. Уже рассвело, я встал и посмотрел на диван: Василия Алексеевича на месте не было, а мама еще спала. Часы с кукушкой, которую бабушка заставила замолчать, чтобы не будила нас, показывали пятнадцать минут десятого.

Наташка тоже уже проснулась, а бабушка мирно посапывала, откативший на самый край, зато Каюк раскинул руки и ночи и блаженно улыбался во сне. Маленькая комната была занята Ириной и Толиком, в зале спали, и все пространство, где можно было разместиться — широкий коридор, даже скорее комната от прихожей до печи, куда вынесли стол.

За ним сидел Василий с чашкой чая, подперев голову и читая книгу. Боря поздоровался с ним и пошел в туалет, а я уселся напротив и спросил:

— Вы как? План поработать Дедом Морозом не изменился?

Будущий отчим сверкнул глазами и мотнул головой:

— Нет. Но — дороги…

— Мы же вниз поедем, это проще, с цепями — вообще плевое дело. К обеду все расчистят, и мы без проблем вернемся.

Отчим отхлебнул чаю, кивнул на заварку в чашке, на бутерброды и конфеты (рядом лежала кучка фантиков), потом — на чайник, стоящий на печи.

— Пей чай, и погнали.

Лотерея опять отменяется, снова Боре и Каюку ждать.

Через десять минут, прихватив подарки, мы неторопливо ехали из Васильевки, рассчитывая вернуться в два часа дня — к торжественному столу в честь бабушкиного шестидесятидевятилетия. Позади сидели Наташа и синюшный, какой-то одутловатый и потный Андрей.

Я любовался заснеженными деревьями, пытался впитать атмосферу праздника, чтобы пронести ее с собой сквозь года, и думал о том, что наиболее ярко эволюция взросления прослеживается на примере отношения человека к новому году.

Вот тебе пять лет. Для тебя новогодняя ночь — таинство и пора чудес, аромат хвои и мандариновой кожицы, нарядная красавица-елка, игрушки в пыльной коробке, которые ты еще не запомнил, Дед Мороз, незаметно кладущий подарки под ёлку. Ты ждешь огромный самосвал, на котором можно кататься. Стараешься не заснуть, караулишь Мороза, ведь ты хорошо себя вел и не расстраивал родителей.

Вот тебе десять. Ты знаешь, что Дед Мороз — это родители, никакого чуда ночью не случится, тебе подарят не долгожданные «тетрис» или приставку, а трусы или в лучшем случае — школьный рюкзак. Игрушки в пыльной коробке — уже не сюрприз, ты их все помнишь. Но ощущение таинства, робкая надежда на чудо остается, подкрепленное ароматами, хвойным и мандариновым.

Тебе пятнадцать. Ты хочешь тусоваться с друзьями, а приходится сидеть за столом со скучными родителями, недовольными друг другом и тобой. Друзья — вот где праздник и чудо, и веселье. Чудо для тебя — праздник вне этих стен. Но стоит учуять очищенную мандаринку — и возвращается ощущение, что вот сейчас, вот-вот случится что-то волнующее, волшебное.

Двадцать — тридцать лет. Новый год с друзьями или любимой женщиной, веселье и приключения. Дед Мороз возле городской елки. Дед Мороз в кафе. В дорогом ресторане. Он просто статист, клоун, распинающийся перед тобой. Все, что тебе нужно, ты можешь взять сам. Кроме тех, кто особенно дорог, тех, ради которых готов идти раздетым по морозу, как Андрей, только бы это имело смысл. Долгожданный звонок, неожиданная встреча, возвращение дорогого человека — вот, что стало чудом.

Сорок лет… Как? Когда ты успел пересечь экватор жизни? Я — одиночка, отрезанный ломоть, но отлично представляю, как у других, потому что самому хотелось бы, чтобы было так. Ты приезжаешь к родителям и видишь, как постарела мама, отец уже совсем седой, сутулится, держится за поясницу. И понимаешь, что Дед Мороз — теперь ты. Теперь ты — чудо и радость для них. Берешь посох, взваливаешь на спину красный мешок…

Костюм Мороза лежал в багажнике, как и подарки для всех, к кому мы хотим заскочить. Сначала отчим хотел заехать к своему совладельцу «КАМАЗа», Лёхе-менту, потом — к дочкам, они жили в пятиэтажке почти на набережной, недалеко от Андрея. Но поскольку он с Наташкой были с нами, сперва мы поехали в центр.

Затем я загляну к Анне и Лике. Хорошо бы познакомить Анну с дедом, как-никак она носит его будущего внука, но это потом. Сперва сиротки. Игорь. Одноклассники. Директор. Вера… При мысли о ней сердце зачастило, и стало горячо.

Василий довез Андрея до его дома, но Наташка с ним не пошла, у него гостила кровопийца-мать, обняла любимого и попросила отзвониться, пожелала здоровья матери и разлеглась на заднем сиденье.

— Я с вами побуду. Не помешаю?

— Жаль, раньше не знал, шо ты с нами, побыла бы Снегурочкой, — улыбнулся отчим и завел мотор.

Отчим переоделся тут же, нацепил бороду и шапку, помахал двум мальчишкам лет семи, поманил их и вручил по леденцу, проговорив басом:

— С новым годом, дети! С новым счастьем!

Так в костюме он и поехал. Припарковался на набережной, взял из багажника подарки дочерям и удалился. Я скосил глаза на дремлющую Наташку и подумал… о Вере. И понял, что расстроюсь, если не застану ее дома… Хуже того, она может быть с мужчиной, Вера ведь интересная яркая женщина.

Черт, сколько ни запрещаю себе думать о ней — а все равно лезет в голову. Девчонки-ровесницы с их упругой кожей, подтянутыми ягодицами, стоячей грудью воспринимаются как дети, дочери, но точно не объекты страсти, тут я Андрея не понимаю. Смысл нянчиться с малолеткой, терпеть ее глупости, когда можно любить такую, как Вера — и молодую, и созревшую ментально.

Я могу быть взрослым и рассудительным, так какого черта потею и бледнею лишь о мысли о ней? Надо на отца переключиться. Тоже может получиться веселый прием, учитывая, что как он отреагировал на появление у мамы кандидата в мужья. Ну а в том, что ушел из семьи, которая ему не нужна, он справедливо винит нас.