Вперед в прошлое 10

Глава 11 …и будь что будет!

2 января 1994 г.

Дед и Анна условились встретиться на набережной, недалеко от мола — Лялилой все равно, куда приезжать, у нее выходной, а деду хотелось поностальгировать в городе, где прошла его молодость. Мопед я сегодня не брал, ждал деда недалеко от остановки, куда приходят автобусы из Васильевки.

Сегодня было тепло, + 12, снег растаял, и движение между населенными пунктами восстановилось, правда, половину рейсов отменили — видимо, не все водители оправились после праздника.

Каково же было мое удивление, когда ко мне подъехал дедов «москвич», посигналил. Мне помахала бабушка, сидящая рядом с ним. Она, наверное, просто за компанию катается, устала дома сидеть.

Я плюхнулся на заднее сиденье, и мы покатили в центр. Машина ехала медленно, дед вертел головой по сторонам, приговаривая:

— Как же все изменилось, господи! Город так вырос, и не узнать его, это уже не тот город, который я помню. Как будто и не домой приезжаешь, а в гости.

— Я тут все время, — сказала бабушка, — он меняется медленно, проходит немного времени и кажется, что так было всегда.

Видели бы они, что будет в 2017! Даже центр изменится, где сейчас пустырь, вырастет торговый центр, единственное, что останется неизменным — центральный рынок с его многонациональным составом, бетонными столиками, рядами стихийной торговли и цыганами, продающими сигареты с пола.

Так же и старость. Казалось, еще вчера праздновал двадцатилетие, и вдруг из зеркала на тебя смотрит старик. Когда успел состариться? Только, в отличие от людей, города — молодеют.

Мы проехали вдоль набережной туда-сюда, бабушка с дедом постояли то там, то тут, поохали-повздыхали. На условленное место дед прибыл минута в минуту, Анна уже ждала его у платана. Бабушка заметила ее и прищурилась.

— Я тоже хочу посмотреть, с кем Ромка Оленьке изменял. Ишь ты, сразу залетела, чтобы женить его на себе, но это она зря. Ой, зря!

Дед поджал губы — ему было неприятно слушать нехорошее про сына, но бабушка воздержалась от дальнейших оценок.

— Она хороший человек, — вступился я за Анну, — очень помогла мне с поимкой работорговцев, да и потом помогала. Странная, да, но кто из нас без странностей? Ба, мне бы не хотелось, чтобы ты ее ненавидела.

— Боже избавь! — возмутилась она. — Наоборот, бедная женщина. Когда Оля замуж выходила, я думала, что сын Шефа не может быть… неподходящей партией…

— Анна на месте, — сообщил я.

— Идешь? — спросил дед, вылезая из салона. — Представишь нас друг другу.

Он нервничал: был слишком молчалив и собран. Коробочку с подарком для Анны сжал так, что пальцы побелели.

— Она пришла, значит, настроена на диалог, — сказал я. — Идем, потом я вернусь к бабушке, а вы говорите.

Анна увидела нас не сразу. Сперва заметила меня, потом перевела взгляд на деда. Ни мускул не дрогнул на ее лице. Наверное, скучно жить с женщиной, у которой все время покер-фейс. Я представил их друг другу, Анна поблагодарила меня, и люди, связанные неродившимся ребенком, медленно двинулись по набережной.

Я уселся назад. Бабушка, провожающая взглядом эту пару, проговорила:

— Шеф не хочет пустым ехать, я ему дала контакт бригадира, у которого сама закупаюсь, но у него появится доступ к складам только четвертого января. Так что Шеф уезжает послезавтра.

— Надеюсь, он тебе не сильно мешает, — сказал я, глядя на нее в зеркало заднего вида.

— Нет конечно. Я люблю гостей, тем более таких, — последнее слово она произнесла мягким бархатистым голосом. — Раньше вообще с ума от тоски сходила, с Боцманом разговаривала, представляешь? Теперь хоть Юрка есть. И Лёшка за ум взялся, навещает, помогает иногда. Никогда бы не подумала, что человек может вот так, по щелчку, измениться. Словно в него другая душа вселилась.

Про душу она была права как никогда, но не по отношению к Каналье.

Помолчав немного, бабушка покачала головой, глядя на Анну и деда.

— Бедная девочка! Куда ж ты лезешь! Еще и рожать собралась в таком-то возрасте, от негодного мужика! Единственное, что он сделал хорошего — вас.

— Может, еще один хороший человек получится, — отшутился.

Мимо машины прошел очень толстый мальчик, и мне вспомнился Тимофей, у которого я купил дачу. Чума вчера звонил, поздравлял, жаловался, что тяжело учиться, но он старается, и с теткой более и менее поладил. А как наш толстяк? Раз не вспоминает нас, значит, все у него хорошо. А может, просто письмо еще не дошло: почта-то под Новый год перегружена, все друг друга поздравляют. Хотелось бы следить за его судьбой. Это как когда дерево посадил и смотришь, как оно тянется вверх, как ветвится крона. Появляются цветы, а потом плоды. Тим быстро прогрессировал, сейчас, наверное, уже высокий и мускулистый.

Вскоре вернулся дед, Анна пошла в другую сторону.

— Не поладили? — предположила бабушка.

— С чего ты взяла?

— Подвез бы ее, чего ей по автобусам шляться беременной?

— Не захотела, — дед завел мотор и сказал громче: — Говорит, что Ромка дома, и если застанет ее со мной, будет скандал.

— Ой, чья бы корова мычала! — возмутилась бабушка. — Простить он не может, бедненький! А сам что творит⁈

— Что? — насторожился дед.

Бабушка сморщила нос и махнула рукой.

— Да так, ничего. Видел бы ты, до чего он Ольку довел и детей! Без него они расцвели прямо. Теперь над этой девочкой будет издеваться, кровосос! У такого отца — и такой сын. Эх…

Мне подумалось, что завистливая Ирина — тот еще цветочек, а Андрюша так вообще, но я промолчал. Дед тоже промолчал. Неужели она не видит, как ему больно говорить о сыне?

Сегодня в пять у нас планировалась тренировка в школьном спортзале, причем вести ее будет дед, но этого никто не знает. А чтобы не гонять машину туда-сюда, бабушку он привезет к нам в гости, и она подождет в квартире пару часов, а мы сразу поедем в школу.

По пути в Николаевку я рассказал, как у нас в подвале завелись «Славяне». Рассказал о расстреле авторитетов, о побоище на рынке, который видел своими глазами, и незавидном финале беспредельщиков. Дед слушал, качая головой. Потом пару минут о чем-то сосредоточенно думал, и выдал:

— У меня тоже было приключение. Здесь уже, в двухсот километрах от вас, смотрю: «тойота» приметная, праворульная на хвосте. То приблизится, то отстанет. А потом вдруг пошла на обгон и давай притираться. Я — по тормозам.

— Зачем притираться? — воскликнула бабушка. — Ремонт ведь дорогой.

Дед дернул плечами.

— Я сразу заметил, что машина странная. Свернул на обочину. Никого вокруг. Темнеет. Чисто поле, и машин мало. Достал пистолет и занял позицию за своей машиной. Смотрю, эти тоже скорость сбросили, потом увидели ствол и — по газам.

— Поняли, что связываться себе дороже, — прокомментировал я и объяснил бабушке: — Они ездят на битой машине, подставляются, а потом бедолагу прессуют, денег требуют. Потому и иномарка, чтобы побольше стрясти. Работают в связке с гаишниками или другими бандитами.

— Вот оно что, — задумчиво протянула бабушка.

Дед надолго замолчал, а я подумал о вчерашнем разговоре с Василием и сразу взмок от волнения.

По сути, авантюра чистой воды. Если бы не Виталя, который рассказывал, как он поднялся в девяностых: сперва торговля в Москве, потом пекарня и бартер — ни за что на такое не решился бы. Да попросту не додумался бы! Это особый склад ума нужно иметь. Вот бы сейчас найти Виталю, у него именно такой склад ума, и партнер он надежный. Но не было у него должной поддержки, не на тех людей поставил и прогорел.

И спасибо ему, что досаждал нам своими россказнями, да в деталях все и в лицах, хочешь не хочешь — запомнишь.

Василий же мне не поверил и уперся: ерунда, ничего не получится. Час убил, доказывая ему, что за спрос не бьют в нос — ну а вдруг все будет, как я говорю? Тогда и ему работа будет, и грузовик он сможет выкупить. Но нет, отчим со свойственным ему ослиным упрямством доказывал мне, почему не получится, и доводы его были весьма убедительными. Если бы не видел Алексеевича в деле, как он клялся-божился, что мед через брюшину просачивается, повесил бы нос, крылья сложил бы и признал несостоятельность своей идеи.

Но был человек, который все эти схемы обкатал. Если бы свои не подставили, Виталя стал бы долларовым миллионером. Потому я тоже уперся, и так мы бодались очень долго, аж захотелось Василию внушить, но я нашел другой способ на него повлиять. Он очень любил спорить, и его, как ребенка, легко было развести на слабо. Вот я и поспорил на десять долларов, что выгорит. А десять долларов, на минуточку — одиннадцать тысяч пятьсот рублей. Он поставил десять своих против моих, и мы договорились в среду, пятого января, поехать на переговоры с директором завода ЖБИ.

Сама схема-то и ребенку понятна, но дьявол кроется в деталях. При ближайшем рассмотрении она начинала покрываться пробелами и трещать по швам. Виталя рассказывал примерно так: «Приходишь на предприятие к директору… Не смотрите так, тогда к директору можно было просто зайти, без звонка и договоренности. И мордовороты при входе пропуск не требовали. Короче, приходишь и говоришь, что тебе нужно. Спрашиваешь, что нужно ему, и бежишь это искать».

Ну, допустим, найду я это необходимое, а дальше что? Как оформить бартерную сделку, когда ни у кого нет наличных? Ясно, что в наше время, когда надзорные органы только зарождаются, можно творить, что хочется. Пока не начнешь составы по железной дороге гонять туда-сюда, разумные люди всегда договорятся и найдут лазейки — Виталя же как-то это делал. Но действовать без четкого плана было так непривычно, что я не ощущал почву под ногами, и чем дальше, тем больше начинал психовать.

Я настолько погрузился в мысли, что в реальность вернулся, только когда дед подъехал к нашему дому, остановился возле «Волги» Василия, вышел, открыл дверцу перед бабушкой и протянул ей руку.

Ого! Что-то не замечал за ним раньше такой галантности. Бабушка, наряженная в подаренное Ириной пальто, с высокой прической, кокетливо улыбнулась и воспользовалась помощью.

Перед глазами встала молодая любовница деда. Если у мамы — вторая молодость, но у них, выходит, третья? Под семьдесят обоим, неужели между ними пробежала искра?

Это еще безнадежнее, чем мои фантазии о Вере: бабушка приросла душой к своему дому, она ни за что не уедет в Москву, да и не сможет она в столице. А у деда дела там. Хотя на каждом его слове, взгляде, жесте — налет ностальгии, это не причина возвращаться.

А может, мне это все только кажется.

— Идем с нами, — позвал меня дед. — До тренировки еще сорок минут.

С большим удовольствием я побыл бы с друзьями, по которым соскучился, но тут или идти в квартиру, или тухнуть полчаса в машине. Я выбрал первое. Дед запер «Москвич», и мы направились на второй этаж.

Уже на лестничной клетке я услышал возмущенное бормотание Василия и напрягся, предчувствуя скандал. Но никто ему не возражал. Может, по телефону ругается?

Но по обрывкам фраз я понял, что нет:

— … засранцы… мать убирает… за собой…

Я распахнул незапертую дверь. Из зала выглядывал Борис, он стоял против света, выражения лица было не разглядеть, только уши алели. Василий, стоя к нам спиной, направил указующий перст, рискующий стать карающей дланью, на Борины грязнющие ботинки, весь коридор был в грязевых комках. Рядом с ботинками стояли начищенные до блеска туфли Василия.

Василий обернулся к нам, увидел пожилой состав и смолк, потому что бабушка могла его отчитать так, как он только что отчитывал Борю.

— Я к тебе на чай, хозяюшка! — не замечая конфликта, крикнула бабушка. — Оленька, ты где?

Из спальни вышла печальная мама, с неодобрением посмотрела на Бориса, сжавшего кулаки, на Василия, перевела взгляд, полный благодарности, на бабушку.

— Заходите, — попыталась улыбнуться она, делая приглашающий жест в сторону кухни.

Все, включая Василия, переместились туда, захлопнулась дверь, и только тогда Борис в сердцах пнул стену, запрыгал на одной ноге, шипя и чертыхаясь, а потом накинул куртку и вылетел из квартиры.

Я рванул за ним, крикнув:

— Боря! Боря, стой!

Догнал его я на улице. Сопя, как паровоз, и размахивая руками, он шагал вдоль дороги к школе.

— Что случилось? — спросил я.

Не сбавляя темп, он ответил:

— Придолбался ко мне вообще ни с чего! Говорит, что я засранец.

— Из-за ботинок? — уточнил я.

Боря мотнул головой.

— Если бы. С тем, что грязь принеси виноват, я согласен. — Брат сморщил нос и продолжил жалобно: — Бардак, видите ли, на столе. Я еще не дорисовал, вот и лежало все… как придется. А он прям коршуном налетел и давай долбать. Я ему сказал, что это мой стол, он ему не мешает, а мне так удобно. Тогда он сбросил мои вещи со стула на пол, сказал, что на стуле им не место. А куда я их? Шкаф и так раздулся, скоро лопнет. И за чашку немытую на столе долбал, а потом уже — за ботинки. С-сука! — Боря по-гопничьи сплюнул. — Ненавижу. Колхозник тупорылый.

Мы немного прошли молча, и он продолжил негодовать:

— Это мой стол! Мой! Я на нем рисую, никому не мешаю — какого черта? Вали к своим детям, учи их! Приперся в мою квартиру и права качает, ну не охренел ли он?

«Недолго музыка играла», — подумал я с сожалением. Конфликт педанта и рассеянного мечтателя возможно разрешить, только если оба достаточно взрослые и способны принять мир во всем его разнообразии. Педанта трясет от хаоса, что сеет вокруг себя мечтатель. Мечтателя раздражает въедливость педанта. А мы что имеем? Подросток и упрямый ишак.

Плохо, что Боря может обидеться всерьез и надолго, а Василий не признает свою вину даже частично. Боря кто? Неряшливый подросток. А детей что? Надо воспитывать, а то так и вырастут неряхами. То, что квартира — не только мамина, но и наша, он в расчет не берет.

— Ладно бы он меня содержал, — возмутился Боря. — Так ведь нас ты содержишь! Но права не качаешь, а он — качает!

Я попытался ему объяснить, почему так:

— Он как прапорщик. Считает, что делает для тебя хорошо, воспитывая…

— Да плевал я на то, что он, дебил, считает! — взорвался Боря.

Н-да, сейчас доводы типа «Так будь умнее» не подействуют, попробую потом.

— И мама была за него! Когда он за стол меня долбал, — чуть не плача закончил Борис.

И как ему объяснить, что в этом детсаду всех надо водить за руку, в том числе отчима? Никак. Сейчас так точно никак, потом попытаюсь их помирить.

«Мама у нас маленькая забитая девочка, которая за полгода повзрослела с одиннадцати до тринадцати лет. Она ищет мудрого и доброго взрослого, которого готова во всем слушаться. Вот только со взрослыми засада: или незрелые попадаются, или недобрые и немудрые».

Надеюсь, на тренировке Боря выпустит пар, успокоится.

Из Илюхиного двора нам наперерез вышла процессия с сумками и чемоданами: пожилые мужчина и женщина и… Вера, волокущая клетчатую сумку. Мужчина — то ли бурят, то ли кореец, а мама — круглолицая блондинка. Родители Веры! В гостях у нее был отец, а не поклонник.

Ощущение было, что треснула тесная куртка, которая сжимала ребра и не давала вздохнуть.

— Верочка наша, — сказал Боря. — Давай поможем?

Мы ринулись им наперерез, забрали часть поклажи и побежали на остановку, куда уже подъезжал автобус. Боря запрыгнул первым, встал в дверях, чтобы он не уехал, крикнул:

— Подождите! Люди с сумками! Тяжелыми.

Вера добежала первая, потом доковыляли ее родители.

— Это же ты был тем Морозом? — спросила Вера, подавая родителям сумки.

Я сделал удивленное лицо.

— Каким?

— На такое способен только ты. Спасибо.

Вера запрыгнула в автобус и помахала мне рукой. Правильно было бы сказать «нам», но хотелось думать, что только мне.

Едва мы перешли дорогу, как с холма скатился дедов «Москвич» и поехал к школе.

Визит деда я держал в секрете, хотел сделать друзьям сюрприз. Потому в спортзал он вошел за две минуты до начала тренировки. Я думал, у меня барабанные перепонки лопнут от криков радости. Алиса не сдержалась, обняла его как родного. Парни выстроились в очередь и принялись жать ему руки. Памфилов, Кабанов, Лихолетова и Мановар, которые влились в компанию позже, стояли в стороне, не понимая, что происходит. Дед помнил всех наших, каждого назвал по имени и что-нибудь спросил. Я наблюдал за ними и улыбался, согретый Вериным «спасибо».

Длилась тренировка дольше обычного. Дед зверствовал и сам с нами занимался в меру сил, разрабатывал травмированную ногу. В конце все, в том числе я, упали на маты и выслушивали еще минут пятнадцать, какие все молодцы и какой у каждого прогресс.

Потом мы все убрали, я закрыл спортзал и отдал ключи пьяненькому сторожу.

С Борей домой мы пошли вместе. После тренировки он был веселым и заводным, но мрачнел с каждым шагом, а когда показался наш дом, вовсе потух.

Дома Василий исподтишка поглядывал на него злобно, но старательно делал вид, что пасынка не существует — видимо, так посоветовала мама. А может, бабушка, которой палец в рот не клади, его отчитала и пригрозила что-нибудь ему открутить, если будет обижать внуков. Но судя по тому, что мама более-менее довольна, конфликта со старшим поколением не было. Наверное, просто собрались за столом и поговорили о ситуации, и Василий послушался, потому что старших надо уважать, это догма.

Ну и хорошо. Это не самый худший вариант развития событий. Главное, чтобы противостояние не перешло в хроническую форму.

Завтра нам предстояло сложное и важное дело. Я собирался материальную заложить основу под фундамент нашего будущего дома. Думал, буду до утра ворочаться, как всегда перед знаковым событием, но дедова тренировка сработала лучше снотворного, и я уснул.

Чтобы без спешки доехать на завод, утром я проснулся по будильнику в восемь, когда все еще спали. Только в кухне громко сёрпал чай Василий Алексеевич. Стоило мне показаться, он глянул со скепсисом и сказал, улыбаясь в усы:

— Ну шо, Павлик, приготовил десять долларов?

— Надеюсь, они у вас есть, — серьезно произнес я — больше, чтобы раззадорить его. — Хотя неважно. Если все получится, в плюсе будут все.

Выглядеть уверенным было непросто, потому что по ходу дела придется импровизировать, используя меняющиеся вводные, а это очень непросто. Как и непросто будет держаться уверенно и на равных с директорами предприятий, когда ни в чем нет уверенности.

Проскользнула малодушная мысль сдаться, отдать то, что проспорил, и не бросаться очертя голову в неизвестность, но я отогнал ее.

Как говорится, делай, что должно, и будь что будет. В первый раз, что ли?