Товарищи ученые

Глава 9

— А кто у нас сегодня повар? — слегка передразнил Вовка. — У него и спрашивайте!

— И сосиски ты не сварил?

— Сварил. Но сожрал.

Пауза.

— Спасибо, — со скорбным сарказмом проронил я.

Вован расхохотался:

— Да шучу я! Сделал, конечно. Иди, лопай. Правда, только сосиски и макароны. Ну, и чай. Одно дежурство должен!

— Без вопросов, — сказал я солидно.

— А я пока погружусь в мудрые мысли босса, — Володька взял монографию.

После ужина я присоединился к чтению, и убедился в том, что руководство нашей «семерки» протежирует Мартынюку совершенно справедливо. Все, что он излагал в книге, он делал четко, ясно, по сути. И видно было, что он ищет в науке новые пути, живет жаждой познания. Может, это и помпезно звучит, но что есть, то есть.

Стиль изложения, конечно, у него был суховатый и отрывочный — да он ведь и не спец в художественной словесности. Работал на знатока. А мы как раз такими знатоками и были. И не могли, конечно, не оценить оригинальности и смелости его мысли.

— Толковый, черт, — признал Володька, зевая.

За окном уже была ночь с россыпью звезд.

— Что день грядущий нам готовит? — философски произнес Мечников, глядя на Луну.

— Поживем — увидим… — тоже зевнул я.

Грядущий день приготовил нам Мартынюка на ступенях Первого корпуса. Он приветливо улыбнулся:

— Парни, специально вас жду! Отойдем чуть в сторонку.

Недоумевая, мы отошли. Он понизил голос:

— Сегодня в метро не спускаетесь. Потрудитесь в лаборатории. Режим осторожности, сами понимаете. Идем, познакомлю вас с моими ребятами, вы еще не всех знаете. Кстати: состав у нас исключительно мужской! У меня в этом смысле принцип, как у капитана корабля: без женщин на борту. С этим, так сказать, справляйтесь на берегу… По анкетам вы холостяки, я знаю. А как оно в жизни?

— Так же, — сказал я. — В свободном полете.

— С чем вас и поздравляю. И не спешите! Я вот только год как женился. Все замечательно, лучше не бывает. Скоро прибавка в семействе будет. И правильно сделал, считаю, что не торопился. Твердо на ноги встал, путь-дорогу выбрал — вот тогда можно… Ну, идем в лабораторию!

В лаборатории встретили нас замечательно, по-товарищески, как своих. Познакомили со спецификой деятельности. Мы сразу же вошли в рабочий ритм — я, несмотря на плотный темп, ощутил замечательный исследовательский азарт, такой, при котором время летит без устали. А славную трудовую усталость ты начинаешь ощущать, уже идя с работы домой… У меня, конечно, было преимущество в плане послезнания: все, что происходило в лаборатории, мне было знакомо, но я старался пользоваться этим плюсом очень аккуратно. Выглядеть вундеркиндом мне было вовсе ни к чему. И я сумел поставить себя так, что выглядел очень сообразительным парнем с отличной вузовской подготовкой. Ровно то, что надо.

Так мы с Володей по-настоящему стали своими в лаборатории, а лучше сказать, в спецподразделении кандидата наук Мартынюка. Как будто всегда тут трудились! Работа спорилась, надежды руководства мы оправдывали, я чувствовал, что попал именно туда, куда надо.

Незаметно промчался остаток недели, а вечером пятницы к нам в квартиру заявилась Ирка.

— Здрасьте, Зинаида Родионовна! Постояльцы ваши дома?

— Отдыхают, — неприязненно ответствовала хозяйка. — А у тебя какое к ним дело?

— Личное, — отрезала гостья. — Я пройду!

И ловко прошмыгнула в прихожую.

Зинаида Родионовна недолюбливала Ирину Ромашкину двукратно. И как беспокойную шумную соседку, и как возможную Оленькину конкурентку. Второе, конечно, было уже старческим перекосом, так как Оленька, похоже, и не собиралась к бабушке в гости. Но многоопытным взглядом старушка видела в Ромашкиной магическую женскую сущность, заставляющую мужиков терять головы — и это не давало покоя. Болезненно не желая признавать этого, наша хозяйка, видимо, замечала, что в плане шарма, привлекательности, очарования Оленька Ирке в подметки не годилась.

А Ирка уже весело стучала в нашу дверь:

— Ребята, открывай! Можно к вам?

— Заходите, фея розовых аллей! — весело воскликнул я.

Она так и расцвела от удовольствия:

— Вот как приятно общаться с галантными мужчинами, слышать от них такие комплименты! Эх, были бы все как вы!

— Э, нет, — возразил я. — Тогда бы что я делал на столь блестящем фоне?

Не сомневаюсь, что игривый диалог был Зинаиде Родионовне как ножом по сердцу. То, что она ревниво подслушивала, затаившись рядом — сто процентов.

А мы еще немного побалагурили, потом Ирка взяла серьезный тон:

— Короче, ребята! Вы же помните насчет завтра? Жду вас у себя. В девятнадцать ноль-ноль. Идти вам недалеко, надеюсь, не опоздаете. Ну и ваших друзей всех прошу! Передайте им. Саше, Ярику, этому… грузину вашему, как его?

— Георгий, — подсказал я.

— Да! Все забываю. Пусть приходят. Хочу собрать приличное общество!

— Аристократический салон, — я усмехнулся. — Анны Шерер.

Ирка сдвинула брови:

— Кого?..

— Это из «Войны и мира», — ответил за меня Володя. — Не читала, что ли?

— А! — наша замечательная гостья прояснилась. — Читала, помню, только подзабылось. Ну, это ладно! Передадите, значит?

— Непременно, — галантно ответствовал Вован. — С одним условием: не называйте Ярика Яриком.

— Как это? — не догнала Ирка.

— Неважно, — поспешил сказать я, зная по опыту, что попытка объяснить Ирке что-либо приводит к большим затратам усилий с пустяковым результатом.

Она похлопала чудесными пушистыми ресницами. И видимо, решила не углубляться в тему.

— Короче, жду! Приходите, будут сюрпризы, — многозначительно повторила она.

Назавтра мы с Володькой готовились так ретиво, будто и вправду нам предстоял визит в великосветский петербургский салон. Помылись-побрились, принарядились. И в целом ощущалась атмосфера приподнятой предпраздничной суеты, подготовки к чему-то вроде фестивальному. Ирка умела создать такое настроение, надо отдать ей должное. Такой карнавал, праздник, который всегда с собой. Она, похоже, сама не отдавала себе в том отчета. Но могла.

— Слушай, — озабоченным тоном говорил Вовка, нещадно драя джинсы платяной щеткой, — надо же, наверное, не с пустыми руками идти. Спиртное там, что-то деликатесное… Как думаешь?

— Поддерживаю, — произнес я, придирчиво осматривая моднейший венгерский батник небесно-голубого цвета, приобретенный у Фрэнка. — Насчет спиртного надо Жору приподнять, у него наверняка коньяк еще остался. А мы тогда возьмем колбаску, окорок, вообще всякого такого. Складчина, короче говоря. Колхоз.

— Точно! — озарился Вован. — Это мысль! Я к нему сейчас слетаю, пулей. Договорюсь.

— Тогда уж и в магазин заскочи на обратном ходу. Возьми колбасы хорошей. Сырокопченой. Ветчину там какую-нибудь. Шпроты, крабы… Сообразишь на месте! Деньги вот. Да! Цветы найди, Ирке подарим. Девушки это больше всего ценят.

— Это Ирка-то девушка⁈

— Я — говорю в общем, — сказал я с легкой язвинкой. — Абстрактно.

Ну и так, шаг за шагом, собрались. Без пяти семь, нагруженные покупками, благоухающие импортной туалетной водой, мы пошли вниз, и ближе к третьему этажу услыхали веселый приподнятый гомон. Вечеринка была на старте.

— Тебе цветы вручать, — решил я и подтолкнул Мечникова с букетом вперед, сам скромно укрывшись в арьергарде.

Ирка, увидав цветочный презент, просияла необыкновенно.

— Ой, ребята! Какое спасибо вам от меня! Необыкновенное!

Никогда не понимал сильнейшего волнения женской души, вызываемого растительным подарком — но факт есть факт.

— Проходите, — возбужденно затараторила хозяйка, — проходите… А цветы я сейчас в вазу. Мара! Мара! Помоги, пожалуйста!

Иркина «двушка» была полным-полна народу, знакомого и полузнакомого. Внезапно я увидал бас-гитариста из «Большого взрыва», того самого, о котором недавно говорил Фрэнк.

Сам он, конечно, тоже был здесь. И Жора с Яром уже тут как тут. На кухне топталась туповатая бухгалтерша Марина, которую Ирка запросто называла «Марой».

— Макс! — махнул мне рукой Саша. — Идем! Мы тут!

Прокричал он это радостно-возбужденно. Вообще атмосфера вся была такая приподнятая, и я странным образом ощутил сходство с описанием светского приема в классических романах. Гости разбились на кучки по интересам по три-четыре человека, образовав множество кружков — ну точь-в-точь светский раут с поправкой на тесноту хрущевки-двушки.

Очень довольная, хозяйка поставила цветы в хрустальную вазу и постаралась перекрикнуть многоголосие:

— Дорогие гости! Прошу внимания! Давайте послушаем сначала нашего музыканта, а потом… Потом что?

— Потом другую музыку, — снисходительно усмехнулся басист.

Это был высокий стройный молодой человек располагающей внешности, с приятными, можно сказать, изысканными манерами. Я мысленно поймал его на том, что он — осознанно ли, неосознанно — подражает в повадках Косте Федорову. Столичный денди успел вселить в местную молодежь мажорские повадки.

Случайно мой взгляд пересекся со взглядом Ярослава, я угадал в его глазах едкую насмешливость. Не почудилось!

Меж тем музыкант, сопровождая речь вальяжными жестами, как бы свысока поведал собравшимся о том, что собирается осчастливить данное избранное общество новейшими магнитофонными записями Владимира Высоцкого. Дело вроде бы не сложное, но говорил выступающий нарочито туманно, наводил тень на плетень. Это малость раздражало, так и хотелось ляпнуть: да не мути ты воду, говори ясно!..

Я, впрочем, быстро понял, что речь идет о знаменитом Парижском концерте Высоцкого. Вернее, не концерте, а студийной записи, сделанной летом 1977 года на студии «Полидор» по инициативе Марины Влади. Она лично организовала это действо, где неповторимый голос Владимира Семеновича звучит не под его обычный гитарный бой, а в сопровождении полноценного и очень неплохого оркестра. Конечно, в более поздние годы «Парижская запись» широко разошлась по миру, но тогда, летом 1978 года она была, конечно, в новинку. И знакомство с ней могло породить во многих головах мысль о причастности к элитарному кругу. В частности, у собравшихся. Так что психологически бас-гитарист, он же сотрудник одной из лабораторий четвертого корпуса, был прав. Слушали его благоговейно. А он упивался всеобщим вниманием.

Георгий разлил по рюмкам коньяк, произнеся вполголоса:

— Ну, давайте! За Владимира Сэмэновича! Очень его уважаю!

Никто не возражал. Чокнулись, выпили.

И зазвучали первые аккорды.

Слушали зачарованно. Песни в магнитофонной записи звучали одна за одной практически без разрыва — и качество было неплохим. Пленка новенькая, незаезженная. Может быть, даже первый прогон.

Народ, если и переговаривался, то даже не шепотом, а микрошепотом, друг другу на ухо. Выпивать — выпивали, чрезвычайно культурно, даже с крепкими напитками обходились благородно. Хотя в основном употребляли самые разные вина.

К Владимиру Высоцкому в кругах советской интеллигенции 70-х годов отношение сложилось чуть ли не как к полубогу. Определялось это, конечно, тем необычным статусом, в котором оказался артист: на грани официальной «звезды» кино и театра и чего-то контркультурного, с оттенком протеста. Государственная идеология в ту эпоху в глазах образованных людей воспринималась с иронией, и модной сделалась атмосфера полуподполья, что ли. Ненаказуемого форса своей независимостью. В закрытых научных городках — типа нашей «Сызрани-7» — эта осторожная, с оглядкой бравада была особенно безопасной. Власти на аккуратное вольнодумство интеллектуалов смотрели сквозь пальцы: пусть тешатся, лишь бы результат давали… Конечно, до определенного предела. Перегибать палку не позволили бы. Ну и, скажем правду, советские ученые мужи и дамы отлично смекали, что можно, что нельзя. За буйки не заплывали.

И самым явным символом этого дозволенного выпендрежа, до линии буйков, стали бард Высоцкий и писатели-фантасты братья Стругацкие. «Слушаю Высоцкого», «читаю Стругацких», «был на спектакле на Таганке»… — совершенно четкий маркер. Такие заявы сразу показывали, что слушатель, зритель, читатель — своего поля ягода, из круга «возьмемся за руки, друзья». Свободомыслящий интеллигент.

Кстати говоря, наряду с ходившими по рукам магнитофонными записями Высоцкого, в том же кругу пользовались популярностью, хотя и меньшей, песни совсем уж подпольных Аркадия Северного и Бориса Чернорубашкина. Первый — сочинитель-любитель, совершенно никакого музыкального или артистического образования не имевший, тем не менее, бренчавший на гитаре и распевавший приблатненные песенки. Фигура загадочная, какая-то призрачная — толком никто не знал, есть ли такой, нет ли. Единственное проявление на поверхности бытия — непрофессиональные звукозаписи плохого качества и смутно-почтительные слухи. О, это сам Аркаша Северный, талант!.. И больше ничего внятного о нем рассказчик сообщить не мог. Чаще всего в ход шли некие легенды: сидел… на Колыме золото мыл… Магадан, Ванинский порт… из лагеря бежал, опять сел… Все это был простительный вздор в рамках брутального советского фольклора. На самом деле Аркадий Звездин (псевдоним «Северный» ему придумал ловкий проходимец Рудольф Фукс, теневой жук тогдашнего шоу-бизнеса) жил вполне безбедной жизнью столичной богемы. Правда, бухал как из пушки и скитался без своего угла по друзьям — но все это сугубо добровольно, не по нужде, а потому, что самому так хотелось.

Что касается Чернорубашкина (у этого псевдоним был простой до глупости — Рубашкин), то он иностранец, потомок русских эмигрантов времен Гражданской войны. Жил в Австрии, пел сентиментальную кабацко-цыганскую дребедень. Кто-то из наших туристов или дипломатов записал на пленку ряд его песен, переправил контрабандой в Советский Союз. И взлетело! Политики тут вроде бы никакой не было, но жителям позднего СССР уже далекая от них Российская империя зачастую мерещилась миром высокой утонченной культуры, дворянских балов, кавалергардов, корнетов, юнкеров и прочими хрустами французских булок. И вот эти самые розовые сказки о потерянной царской Атлантиде каким-то боком отзывались в пении Рубашкина — что обеспечило тому подпольный успех.

Впрочем, это к слову, конечно.

Итак, Высоцкий под оркестр гремел раскатами хриплого баритона, народ самым почтительным образом слушал. Яр с Фрэнком о чем-то неслышно переговаривались. Георгий умеренно подливал нам коньяку, себя не забывал. А я не забывал наблюдать все вокруг.

Понятно, что в этом собрании народ рассредоточивался в компании по интересам, а так как все молодые, вольные, со свободными нравами — то основной мотив быстро наладился в тему «мужчина — женщина». Я не без любопытства отмечал, как образовывались или не образовывались пары. Видно было, что кому-то из девушек заигрывания ребят не по душе, и они, девушки, вежливо отгораживались. А у кого-то обоюдная «химия» срабатывала, и это было заметно. Например, у нашего друга Ярослава с бухгалтершей Мариной, которую он припер с собой, и от которой на самом деле веяло обольстительной женственностью. Дура она, не дура, это вопрос отдельный, а мужиков обворожить может. Другое дело, что лично на меня особо не повеешь, я умею ставить блок этим флюидам. Вернее, выбирать, кому веять, кому нет.

Себя не обманешь: мне сделалось немного грустно от того, что нет Аэлиты. И я уверен, что Ирка не пригласила ее нарочно, из ревности. Не по отношению ко мне, а вообще. Аэлита, бесспорно, стала бы звездой вечера. Благодаря и внешности и умению подать себя. Эти два фактора в ней счастливо сочетались. И где-то, как-то тонким чутьем Ирина ухитрилась это угадать. И поставила сопернице шлагбаум.

Подумал я об этом мельком, потому что внезапно обратило на себя внимание одно обстоятельство. Хм! Интересно… Ну-ка, вглядимся повнимательнее.