Товарищи ученые

Глава 18

Эти слова так шандарахнули мне по мозгам, что я сорвался на дурацкий вопрос:

— Как пропал⁈

— Так… — был ответ. — Не вернулся с работы

Из глаз ее побежали слезы, губы искривились в порыве плача.

— Стоп! — жестко заговорил я, вводя Аэлиту в более-менее рабочий режим. — Стоп. Давай по порядку. Как человек может пропасть в закрытом городе⁈

— Может, — всхлипнула она.

— Ладно. Давай по порядку.

Я говорил это, а сам стремительно соображал. Мысль настойчиво повела меня куда-то, в пункт назначения, которого я еще не знал.

Аэлита начала рассказывать — отчасти сбивчиво, но в общем, вразумительно.

Ипполит Семенович в последние дни был одержим темой безопасности дочери, поэтому с работы звонил домой, в коттедж чуть ли не каждые полчаса:

— Аэлита! Ты дома⁈ Все в порядке⁈ — и по правде говоря, порядком достал дочь своей заботой. В последний раз позвонил после обеда, предупредил, что придет пораньше. И не пришел. Ни пораньше, ни попозже. Исчез.

— Да погодите, Аэлита, — сказал я рассудительно. — Не пришел, так придет. Задержался где-то…

— Нет! — визгливо вскрикнула она. — Уж я-то знаю! Если он хотел прийти раньше — он расшибется, но придет! Не может по-другому быть… Нет, с ним что-то случилось!

Слова захлебнулись в рыданиях. Я начал было успокаивать ее, но толку из этого вышло немного. Редко мне доводилось видеть, чтобы человек был в таком отчаянном шоке. Ничего не осталось от той бойкой, самоуверенной, языкастой девчонки, какой я привык ее видеть.

— Ну, Аэлита, ну что ты, — приговаривал я, а потом приобнял, утешая — и она послушно уткнулась мне в плечо, продолжая всхлипывать.

Тут подоспел Вован с продуктами. Удивился, конечно:

— Что это у вас здесь происходит⁈

Я вкратце объяснил. Он озадачился:

— Да-а? Ну, точно тут что-то не так! Семеныч педант, он не опаздывает. Неужели дальше пошло? Все та же цепочка? Но где связь⁈

Услышав такое, Аэлита зарыдала сильнее, а я выразительно зыркнул глазами Вовке: тихо! Не сыпь соль на рану! Он сообразил, но тему повернул не слишком удачно:

— А-а… Ну, еще рано пугаться. То есть, тут еще надо разобраться…

Девушка вцепилось в меня сильнее, подняла заплаканное лицо:

— Максим! Я не останусь дома одна. Это ужасно! Я этого не переживу!

Володька растерянно уставился на меня, но я уже принял решение:

— Хорошо. Идем к тебе. Володь, ты ступай домой. Я провожу Аэлиту.

— Я одна не останусь!

— Ладно, ладно. Побуду с тобой. Все, Володь, давай! А мы пойдем.

Пошли. Аэлита немного успокоилась, хотя чувствовалось, что ее все еще трясет дрожь. Я понимал, что в этом случае пытаться говорить что-то вроде: ты не волнуйся, все будет хорошо — не годится. Нет. Нужно переключить внимание.

Тем более, что мысль моя покатила в интересном направлении.

Я вспомнил нашу последнюю встречу с Кондратьевым. Точнее, последний эпизод этой встречи. Когда он вновь вспомнил давнюю автокатастрофу, в которой погиб шофер Савельев. Что-то несомненно посетило тогда память снабженца! В том давнем случае он вдруг уловил связь с нынешними событиями.

Значит, и мне надо найти эту связь!

Задумавшись, я шагал широко, решительно. Аэлита, держа меня под руку, семенила рядом. Я отрывисто, деловито спросил:

— Слушай, а в последние дни ты ничего особенного не замечала? Отец ничего не говорил, не спрашивал? Чего-то необычного такого.

— Да не знаю, — неуверенно проговорила она. — Он, конечно, нервничал из-за меня, все говорил, чтоб я была осторожна… Постой-ка!

Последнее слово она прямо вскрикнула. Остановилась даже. Ладонь крепко стиснула мое предплечье.

— Ты знаешь, я вот сейчас только вспомнила… Вернее, не вспомнила, а обратила внимание. Вчера. Отец что-то писал в своей комнате! А я ведь даже не поинтересовалась. Думала, письмо кому-то пишет, мало ли что. А вот теперь думаю…

— Постой, постой! Письмо?

— Ну, я не знаю, письмо-не письмо, что-то писал, да так усердно!

— И куда все это делось? Написанное.

— Не знаю, — девушка горестно вздохнула. Но я постарался выдернуть ее из душевного омута, засыпав вопросами:

— Точно не знаешь? Не отправил? Не видела ты, чтобы в конверт запаковал?

— Да нет же! Честно говоря, я тогда и внимания не обратила. Ну пишет и пишет! А теперь-то думаю: это же неспроста! Ведь…

— Ведь он что-то хотел сказать! Поведать письменно. Так? Похоже на то.

Меня слегка залихорадило — в хорошем смысле. От азарта, от предчувствия близкой развязки.

— Похоже, — кивнула она. — Вообще, знаешь, я ведь уже отвыкла от родного дома, три года в общаге…

— Ты это к чему?

— Да к тому, что забыла кое-какие отцовские повадки. Надо же! Вот опять только сейчас вспомнила: он это делал, когда что-то обдумывал. Привычка такая.

— Стоп! С этого места подробнее: у Ипполита Семеновича есть привычка думать письменно, если я правильно понял?

— Можно и так сказать. Если сильно задумается, может сесть и писать. Как бы помогает себе. Чиркает, перечеркивает. Если честно, пишет безграмотно, но это понятно, образование у него…

— Ну, это понятно, — кивнул я, вспомнив слова Кондратьева о войне.

Мы уже почти дошли. Вечер быстро подступал к ограде коттеджного участка, погрузил в полумрак кусты вишни и смородины, и запах вечернего сада, позднего лета овевал нас.

Аэлита забренчала связкой ключей, отыскивая нужный:

— Где же он?.. А, вот.

Мы ступили на крыльцо. Девушка открыла дверь:

— Проходи. Есть хочешь?

— Не откажусь, — скромно молвил я.

— Сейчас разогрею. Котлеты, картошка жареная — годится?

— Вполне, — я скинул туфли, прошел в дом, где ощущался уютный, теплый дух хорошего, здорового жилья. Уютно. Хозяйка порхнула в кухню, загремела посудой. Зашумела газовая плита.

Я же решил с места в карьер взяться за дело.

— Аэлита!

— Да?

— Где отец где писал этот трактат?

— Да вот в той комнате, — она указала взглядом. — Можно сказать, это его рабочий кабинет.

— Я посмотрю с твоего позволения?

— Ты думаешь найти эту запись?

— Как минимум попробовать надо.

Она размышляла несколько секунд.

— Ну хорошо. Попробуй.

И я шагнул в кабинет. Совсем маленькая комнатка. Письменный стол, лампа, стул. Кровать. Старинная, массивная, из цельного дерева. Ковер на стене. Тоже мощный, огромный, с густой шерстью — все это вещи из эпохи, когда все делалось из натуральных материалов. При одном взгляде на ковер казалось, что он весит килограммов тридцать, если не больше.

Мысль моя закрутилась в нужном направлении.

Та-ак… Где прячут лист? В лесу. Древняя мудрость. Смысл: сперва ищи самое простое, даже примитивное решение. И только если оно не привело к результату, ищи что-то более сложное.

Огляделся. Стол, ага!

Тоже, подобно кровати и ковру, заслуженный, дубовый, с места не сдвинешь. Две могучие тумбы по три выдвижных ящика в каждом. Ну-с, по порядку: слева направо, сверху вниз…

И выдвинул верхний левый ящик. Там аккуратно были сложены листы писчей бумаги, а поверх них небрежно брошена обычная школьная тетрадка: зеленая обложка, 12 листов, цена 3 копейки.

Хм! Неужели так стремительно помогли древние мудрецы? Загадка решена⁈

Я схватил тетрадку, развернул — и понял, что нашел. Но загадка не решена.

Ипполит Семенович обладал почти каллиграфическим почерком и малой грамотностью. Писал ровно, старательно, но отрывочно, почти не признавая пунктуации и прописных букв. Собственно, текст был таков:

«А когда тогда с Пашей случилось так он тоже был там. А тут этот кленов он тоже пошел слишком много совпадений!!! Это сеть. она шире стала. Надо проверить, трудно поверить., но проверить надо»

Написано синей чернильной ручкой — а ниже две-три строки так густо замазаны этими самыми чернилами, что оторопь берет. Будто бы товарищ Кондратьев написал нечто, чего сам устрашился. Или не пожелал поверить в написанное. И зачеркнул со свирепым рвением, не пожалел чернил. Теперь, конечно, ничего разглядеть было нельзя.

Я направился в кухню, уже благоухавшую горячими блюдами:

— Аэлита! Взгляни.

Она всмотрелась:

— Похоже… Да, точно, тетрадка та же самая.

Прочла, непонимающе уставилась на меня:

— И что это значит⁈

— Вот и я хотел бы знать, что это значит.

Сомнений у меня не было. Очевидно, что чернила свежие, тетрадка новая. Та самая запись.

Аэлита перечитала, но вряд ли это помогло. В глазах вновь заблестели слезы:

— Слушай, что это значит? Что с ним могло случиться⁈ Какая это сеть?

Мне-то было понятно, что за Сеть, но поразило прямое совпадение. Кондратьев назвал ее точно так же, разве что со строчной буквы. И что Паша — это Савельев, а Кленов — это Кленов, тоже ясно. Ипполит Семенович догадался, что в этих двух смертях с разницей во много лет есть нечто общее. Сеть.

Но это значит, что Костя Федоров к Сети непричастен! К Савельеву он вовсе никакого отношения иметь не мог. Значит?

Значит, истина там, в чернильной замазке.

Строчки, сделанные отцовской рукой, видно, тронули тонкие душевные струны Аэлиты, она вновь приготовилась распустить нюни. Но я понимал, что этого допустить нельзя. Мы подобрались к рубежу. Моменту истины.

Похоже, что Кондратьев понял, кто глава Сети. И это поразило его до таких глубин, что он не хотел этому верить. Чисто психологически — такой удар, такой стресс, что даже видеть это он не смог. И в шоке наглухо зачернилил это имя.

Аэлита всхлипнула, но я тут же перебил:

— Стоп! Стоп! Аэлита, это очень важно: постарайся вспомнить, кого отец упоминал вчера, кому звонил. Может, случайно обмолвился. Еще раз, Аэлита, дорогая: вспомни! Пожалуйста! Это очень важно!

— А что, я уже дорогая? — она постаралась улыбнуться.

— Ну не дешевая же. Вспомни, пожалуйста!

Последней фразы я мог и не говорить, потому что лицо Аэлиты изменилось:

— Вспомнила!

— Ну⁈

— Вспомнила, — твердо сказала Аэлита. — Вчера. Вот он писал, писал, я на это не очень внимание обращала… А потом позвонил.

— Так, — повторил я, чувствуя, что азарт переходит в предстартовую дрожь и остужая себя: рано, рано! Еще не та стадия. Спокойствие, Макс, спокойствие. — Кому звонил?

— Он назвал — Андрей Иванович… — произнесла девушка не очень как-то уверенно

— Андрей Иваныч? — я нахмурился. На ум никто не приходил. — Это кто?

— Ну, это вроде бы его подчиненный, — произнесла Аэлита по-прежнему с сомнением, но тут же развеяла его: — Нет! Точно. Точно! Это его какой-то помощник. Андрей Иванович, да.

— И о чем говорили?

Она вздохнула горестно:

— Да я ведь и не слушала толком. Вот «Андрей Иванович» — это услышала. Да! Он Рыбина еще упомянул. Это вроде бы как хозяйственник ваш? Завхоз?

— Официальная должность — заместитель директора института по административно-хозяйственной части… — медленно выговорил я. Мысли начали сползаться в нечто, еще до конца не понятное, но жгуче интересное. Такое, что бывает лишь на верном пути, ведущем к разгадке. — А как упомянул, что сказал? Конкретно!

— Конкретно? — Аэлита сдвинула брови, закусила губу, вспоминая. Прояснилась: — А! Он спросил — ты, мол, завтра, с Рыбиным договаривался? А тот что ответил, не знаю. Папа сказал: хорошо. И трубку положил. Вот и все! Совсем короткий разговор.

Я вмиг представил этот разговор.

Видно, Ипполит Семенович спросил, где и когда Андрей Иванович с Рыбиным договаривался о некоей деловой встрече. И решил к этой встрече присоединиться. Зачем? И почему бы ему просто не позвонить Рыбину, своему старому приятелю, можно сказать другу?

Мысль эту я не успел додумать, поскольку Аэлита спросила:

— Так что, ужинать-то будем?

— Конечно, — сказал я, и в ту же секунду раздался телефонный звонок. Аэлита опрометью метнулась к аппарату:

— Да!

И лицо ее странно изменилось. Она скосила взгляд на меня, а пальцем ткнула в телефонный аппарат так, что я сразу все понял.

— Да, — продолжила она, — здравствуйте, Михаил Антонович. Ипполита Семеновича? Его нет еще, с работы не вернулся… Очень странно, сама удивляюсь, он всегда вовремя является. В кабинет ему звонила — трубку не берет. Даже не знаю, что думать…

Свою трубку Аэлита держала на небольшом расстоянии от уха — не знаю уж, сознательно, или само собой так вышло — и я услыхал, как там мягко, вкрадчиво зарокотало. Слов было не разобрать, но ясно, что голос стремится успокоить. Что-то он так гудел, бухтел басовито, как шмель, а девушка только повторяла:

— Да, да, конечно… да, понимаю… — и при этом вовсе не впадала в отчаяние, не рыдала и не причитала, говорила сдержанно, даже любезно, и попрощалась вежливо:

— До свидания, — и повесила трубку.

— Рыбин? — спросил я. Она кивнула:

— Очень удивился, когда я сказала, что отец с работы не пришел. Но сказал, чтобы я не волновалась, все такое. Мол, просто задержался где-то. Но я не верю! Не могло этого быть!

Губы вновь искривились, глаза поехали на мокрое место.

— Постой, постой, — заговорил я тоном психотерапевта, — спокойно! Главное — спокойствие. Все будет хорошо!

— Ой, Максим! Ну что ты меня утешаешь⁈ Я разве не вижу? Не вижу, что все нехорошо!

Говоря так, она шагнула-не шагнула, но как-то подалась ко мне, а я к ней…

Бывают в жизни такие мгновенья, когда и не поймешь: как так оно сбылось, как сладилось? Должно быть, про такие секунды и надо сказать — вот она, судьба, и она умнее нас. Я это к тому, что моргнуть не успел, как девушка очутилась в моих объятиях. А в следующий миг наши губы нашли друг друга. И не смогли друг от друга оторваться. И мы тоже.

Я проснулся посреди ночи, хотел глянуть на часы — но лежал я у стенки, отгороженный от миря чудесно теплым Аэлитиным телом, которое час-полтора тому назад было страстно-горячим. А теперь — умиротворенное, нежное, такая живая грелочка. Аэлита спала, пристроив голову на моей правой руке, и я ощутил, как эта рука затекла. Осторожно, по сантиметру, я высвободил ее, не потревожив сон обретенной мною женщины. И продолжая думать.

Все эти думы как-то так закономерно стекались к одной точке.

К Михаилу Антоновичу Рыбину.

Прежде всего, это касалось записки Кондратьева. Несомненно, что его ужаснул вывод, к которому он пришел. Также нет сомнений, что этот вывод касается Сети. А вот отсюда уже начинаются догадки.

Что мог автор столь яростно зачиркать пером? То, что потрясло его до глубины души. А что его потрясло? Да то, что он увидел главу Сети в ком-то давно и хорошо знакомом.

Ну и в ком он мог его увидеть?

Мой ответ — в Рыбине Михаиле Антоновиче.

Конечно, ни малейших доказательств этого у меня не было. Прямых. Но косвенные улики!.. Они сами собрались в кучу, как снежный ком, и к ним стали прилипать совсем уж призрачные психологические тонкости. Память начала рисовать мои нечастые встречи с завхозом, его слова, жесты, взгляды. Там, например, в подвальном хранилище.

Все тайное когда-нибудь становится явным… — говорил он.

И еще: эти ребята работать умеют… — про местную контрразведку во главе с Пашутиным.

И еще: меня жизнь учила лучше, чем всякий факультет… тебе такие университеты и не снились…

И еще: я когда-нибудь такого шороху наведу!..

Да отродясь бы я не вспомнил такие мелочи, если бы не поворот обстоятельств! А тут память начала исправно подсовывать все это, дополняя картину.

Но и этого мало! Добавился до кучи и странный рассказ Рыбина о таинственных явлениях в подземелье коллайдера. С иронической пометкой: а я вам этого и не говорил. То есть с готовностью в любой миг отказаться от своей мистической повести.

Но она была! Была. И никуда от этого не деться.

Напряженные раздумья довели меня до того, что во рту пересохло. Дико захотелось пить. Какое-то время я стойко терпел жажду, но затем все же решил ее удовлетворить, благодаря судьбу за то, что завтра суббота, можно дрыхнуть сколько влезет.

И начал осторожно переползать через Аэлиту. Ну здесь уже незаметно не вышло.

— Ты куда? — пробормотала она сонно и встревоженно, хватая рукой мою руку.

— Попить, — ответил я шепотом и поцеловал в щечку.

— А, — ответила она, поерзала щекой по подушке, прилаживаясь спать дальше.

Я перебрался через волшебно-теплое тело, ощупью нашел трусы.

Естественно, мы нежились под покрывалом в одеждах Адама и Евы. Идти даже на кухню, даже в темноте в этом костюме мне не позволяло воспитание — вот такой я деликатный молодой человек. И босиком терпеть не могу ходить. Оттого нашарил в темноте и тапочки, надел трусы, надел обувь, и осторожно двинулся на кухню.

Я старался шагать бесшумно, чтобы случайно не разбудить Аэлиту — видимо, именно поэтому разобрал еле слышный, но слышный скрип снаружи. На крыльце.

Кто-то пытался вскрыть дверь.