Товарищи ученые

Глава 19

Даже не подумав ничего, чистым инстинктом я сперва застыл на миг — а затем так же бесшумно отманеврировал к двери. Теперь застыл здесь. И услыхал на дверным полотном опять же едва слышное, но слышное звяканье.

Это ключи! Связка ключей.

Мысль сразу отбросила все ненужное, типа: кто? Зачем?.. Все потом! А сейчас один вопрос: что делать⁈

Глаза, худо-бедно привыкнув к темноте, разобрали у левого дверного косяка хилую табуретку: дугообразные трубчатые ножки, крест-накрест схваченные болтиком, и сверху круглая фанерная сидушка. Такой эконом-вариант в модельном ряду табуретов.

Ключ с запредельной осторожностью, но для меня уже совершенно отчетливо заворочался в замке, и вслед за этим тихонько заскрипел ригель, вытягиваясь из подзамочного проема.

Других ответов на вопрос: «что делать⁈» не осталось. Я схватил табурет за ножку, перехватил поудобнее, горячо возблагодарив замочно-дверную конструкцию — как раз сработано мне под правую руку. И приник спиной к стене.

Ригель едва слышно щелкнул в крайней точке. Все! Дверь отперта. Я не стал дышать.

Дверь стала открываться.

— Тихо… — прошелестел голос. И в полутьму, к которой привыкли мои глаза, вошла совсем темная тень.

Я резко оттолкнулся от стены. Время как будто взорвалось, исчез бег секунд.

Н-на, сука — в жбан!

Конечно, я не рассчитал силу удара. Какой, к черту, расчет! Я же не профи. Бил во всю дурь, стремясь сразу закрыть проблему. И от такого удара табурет рассыпался на части — разлетелись кто куда что ножки-рожки, что фанерный диск.

Тень нелепо взмахнула руками, на миг застыла — и мягко, почти беззвучно повалилась на порог.

А дальше — я и представить не мог, что случится дальше. Одновременно с разных сторон вспыхнули лучи карманных фонарей, их огни заплясали в совершенно диком танце, стремительно сближаясь, будто дверь и крыльцо были для них сказочным магнитом.

Время вроде вернулось, но секунды понеслись впятеро быстрее против обычного. Пляшущие огни и за ними контуры мужских фигур сомкнулись на крыльце. И голоса сдавленным шепотом:

— Лежать! Лежать, паскуды! Руки за голову! Тихо! Тихо, сказал, башку сверну!

Вновь чисто инстинктивно я отступил назад, и правильно сделал, поскольку вся орава ввалилась в прихожую.

— Господи! — женский вскрик. — Что это? Что здесь происходит⁈

Аэлита! И в коротком халатике, хотя и босиком. Как она успела накинуть этот халат поверх «маминой одежки»? — ума не приложить. Но успела.

— Тихо, барышня! — цыкнул на нее один из незваных гостей, и я по голосу узнал Пашутина. — Не волнуйтесь, все в порядке! Специальная операция.

Фонарные лучи все метались по прихожей, придавая всей картине характер бредового Армагеддона.

— Тащи сюда! — вполголоса, но властно приказал Пашутин, и столь же жестко бросил Аэлите:

— Девушка! Где у вас шторы плотные в комнате? В какой?

— Где? — растерянно пробормотала та, но тут же нашлась, заговорила внятно: — Вот тут, в зале. А что?

— Задерните их!

— А они задернуты.

— Отлично. Какой-нибудь ночник там, несильный свет?

— Бра на стене.

— Еще лучше! Включите эту бру.

В Аэлите не вовремя проснулось профессиональное негодование:

— Да вы что? Это слово не склоняется…

— Быстро!

И полуголого лингвиста как ветром сдуло.

— Тащи туда! — скомандовал Пашутин.

Теперь я разглядел, что он в штатском, а прочие — четверо офицеров и прапорщиков. И среди них знакомый мне прапорщик Волчков!

Все они дружно подхватили нейтрализованных двоих и поволокли в зал.

Да, задержанных было двое. Тот, кого я ошарашил табуретом и еще один. В тусклом свете бра я разглядел: того второго я точно видел раньше, только не вспомню где. Но видел, видел, рожа знакомая! Первый же был не то, чтобы в полнейшей несознанке, но в нокауте средней тяжести — когда поверженный вроде бы шевелится, глазами ворочает, даже бормочет нечто — но ментально не совсем здесь, а сквозь фигуры ближнего мира видит звезды, туманность Андромеды, еще там черт-то что… а может и покойники с того света подъезжают в гости в подобных ситуациях, кто его знает.

— Лежать! Лежать, козлы, не двигаться! Чем ты его приголубил?

— Да что под руку подвернулось, — буркнул я. — Табуретка такая дохленькая.

— Но врезал хорошо, — прокомментировал незнакомый мне лейтенант, заметно немолодой для этого юниорского звания. — Рассыпалась она как карточный домик!

Не знаю уж, почему он выбрал такое сравнение.

Пашутин жестко схватил ошарашенного за волосы, поднял голову, всмотрелся.

— Вроде жить будет, — хмыкнул он. — К сожалению. Ты, жаба! Как здесь очутился? Кто послал? Говори, пакость!

— А-а… — пролопотал тот, — это… это на орбите… о… околоземной…

Бормотание было настолько неожиданным, что все прыснули со смеху, несмотря на остроту ситуации.

— Борис Борисыч, — усмехаясь, произнес Волчков, — он, похоже, с инопланетянами в контакте сейчас, и ты вряд ли чего добьешься. Давай-ка трясти другого.

— Другого, так другого, — охотно согласился Пашутин, отшагнул к другому и несильно, но болезненно, со знанием дела пнул того носком ботинка в бок. По ребрам. Тот дернулся, мякнул что-то.

— Больно? — с удовлетворением молвил наш главный особист. — А может быть еще больнее. Это мы умеем! То как зверь у нас завоешь, то заплачешь, как дитя. Понял, дуремар?

И пнул сильнее. В то же место. Задержанный взвизгнул.

— Не слышу ответа⁈

— По… понял!

— Василий Сергеич, — повернулся Пашутин к Волчкову, — как его зовут?

— Этот? Сидоренков, — прапорщик указал на пнутого, — монтажник в экспериментальном цеху. А этот, — ткнул в сторону жертвы табуретки, — Бубнов, водитель подсобного хозяйства.

И я заметил, как особист и прапорщик обменялись при этом многозначительными взглядами.

— А имена? — спросил шеф.

— Много чести, — усмехнулся прапор, — такому смраду. Хватит и фамилий.

— Это верно, — ухмыльнулся главный. — Сидоренков! Слышишь меня?

— Так… так точно.

— Молодец, правильно отвечаешь. Будешь дальше хорошо себя вести — глядишь, и выйдешь из этой истории сухим из воды. Обещаю! А начнешь крутить, мутить… врать, проще говоря — тогда обижайся на себя. Сядешь так, что уже не встанешь. Это я тоже обещаю! Усвоил?

— Да… Так точно…

— «Так точно» свое можешь бросить, говори проще. Сразу говорю, что мы про вас все знаем: вы шпионская сеть. Работали на противника. Все! Это не обсуждается. Не отпирайся, не трать время. Будет еще раз больно. И больнее. Усвоил?

— Так… да.

— Ладно. А отсюда мои вопросы и твои правдивые ответы. Итак, поехали! Отвечать быстро, кратко, ясно. Кто у вас главный, в вашей сети?

— Главный? Не знаю!

— Так, Сидоренков, ты меня не понял, что ли⁈ Сказал же: начнешь врать, поедешь уран добывать на рудники! И через год никто не узнает, где могилка твоя. Еще раз…

— Я правда не знаю! Всегда говорили: шеф, шеф… Как в этом… Ну, в кино!

— В «Бриллиантовой руке», — хохотнул старый лейтенант. — Все пропало, шеф!

— Тихо! — осадил его Пашутин. — Ладно, изменим вопрос: кто был самый старший для тебя? Из тех, с кем ты общался? Говори!

— Для меня? Для меня этот… Валерка Кузьмин из четвертого корпуса. А кто над ним — не знаю!

Особист глубоко вдохнул и выдохнул. Я безошибочно угадал в этом несколько наигранное, актерское разочарование.

— Так, — произнес он, — значит все-таки ты решил в шахтеры податься. Уран добывать. Нептун, Плутон… И сдохнуть на рудниках? Что ж, ладно. Дело твое.

Все это он говорил размеренно и равнодушно — и вдруг внезапно и резко топнул лежащего по щиколотке. Прямо по ахилловому сухожилию.

Но я видел, что он соразмерил силы. Бил чувствительно, но аккуратно, стараясь не покалечить.

Однако эффект был ошеломляющий. Наш пленник взвизгнул зайцем, а Пашутин тут же рявкнул, не дав опомниться:

— Еще хочешь⁈ Сейчас будет! Кто, я говорю⁈

— Рыбин! Рыбин! — плачевно простонал Сидоренков, — который завхоз! Но над ним еще кто-то, он сам говорил!

— Это он того шефом называл?

— Д-да…

Волчков и Пашутин вновь переглянулись. Прапорщик едва заметно пожал плечами. Контрразведчик вновь хотел что-то спросить у задержанного, но тут в тему ворвалась Аэлита:

— А папа! Это же они пришли… Значит, они к папе! Где он⁈ Он жив⁈

Одновременно ужас и ярость полыхнули в ней. Она фурией метнулась к Сидоренкову, но Волчков и еще один прапорщик успели перехватить:

— Стой! Стой! Девушка, вы что⁈ С ума сошли?

— Аэлита! — бросился я к ней, но она билась в руках военных, захлебываясь в рыданиях и ругани в адрес задержанных. Честно говоря, я попросту обалдел от этого, хотя чего тут не понять: стресс, шок, истерика! Совершенно естественно, хотя и необычно. Но сейчас все было необычно.

И это видимо, стало для критическим моментом для зашуганного, перепуганного Сидоренкова — какую-то пломбу в нем сорвало. Он сбивчиво, всхлипывая, затараторил:

— Я скажу, скажу! Да, Рыбин послал. Девчонку… извините, девушку припугнуть, чтобы язык держала за зубами. И тетрадку найти!

— Так-так-так, — торопливо и успокоительно заговорил Пашутин, чувствуя, что схватил кончик нити. И умело размотал Сидоренкова: тот, подстегиваемый направляющими вопросами, рассказал, что их срочно вызвал Рыбин и сказал:

— Так, слушай меня, агентура. У нас еще тот Гондурас вышел, — и рассказал, что к нему явился взбудораженный, взлохмаченный Кондратьев, с отчаянными откровениями: он догадался, что его старый знакомый, можно сказать, друг — глава шпионской сети! И забросал сослуживца горькими вопросами и упреками. В том числе сердясь и на свою собственную слепоту.

Видя, что он расколот, разоблачен, Рыбин вынужден был пойти на крайние меры.

— Убили⁈ — угрожающе вскрикнула Аэлита. — Да я сейчас сама вас тут убью!

— Тише! Да тише вы! — взмолились наши блюстители, боясь переполошить соседей.

— Нет! Нет! — умоляюще вскричал Сидоренков. — Да ни за что! Ну сами подумайте: только-только несчастный случай с этим…

— Кленовым⁈

— Да! Да! И так все на ушах, а тут еще главный снабженец исчезнет⁈ Да это невозможно! Нет. Его Рыбин нейтрализовал в погребе. Временно, говорит. Мы, говорит, все проблемы решим, не волнуйтесь, я все продумал…

— Как? Как собрался решать⁈

Пашутин чрезмерно взволновался, поймав сыщицкий кураж, и почуяв возможность сейчас вытряхнуть из предателя все — но вдруг вмешался Волчков:

— Потом! Борис Борисыч, надо срочно Рыбина брать. А Кондратьева спасти. Эти, — он кивнул на лежащих, — от нас не уйдут. Распотрошим до дна, все расскажут, всех сдадут! Сам видишь. А главаря надо брать сейчас.

Пашутин замешкался на секунду.

— Тогда как? — спросил он.

Волчков легонько ткнул ногой Сидоренкова:

— Ты, козлиная рожа! У него оружие есть?

— У Рыбина?

— Нет, у Луи де Фюнеса! Конечно, у Рыбина, у кого еще.

— Э-э… Вроде да, есть. Пистолет.

— Какой?

— ТТ вроде. Но не знаю точно.

— Хм, — насупился Пашутин. — Ладно. Так, этих двух заблокировать! Руки-ноги связать, чтоб шевельнутся не смогли. Веревки есть?

Веревки нашлись, конечно. Задержанных спеленали так, что они и вправду вряд ли могли двигаться. К Бубнову при этом начало возвращаться какое-то соображение, он забормотал:

— Серега! Серый!.. Где мы? Что за хрень?..

— Хрень у тебя на зоне будет, — пообещали ему. — Готовься! Если только лоб зеленкой не намажут.

Неизвестно, как задержанный воспринял такие прогнозы, но заткнулся. Пашутин стал было распоряжаться, велев мне и лейтенанту:

— Так! Ты, Иваныч, и Скворцов останьтесь тут, с хозяйкой, и этих двух обормотов посторожите на всякий случай…

Но Аэлита вмиг опрокинула эти ходы, вскричав:

— Нет! Я к папе! Где он⁈ Я тут не останусь! Где папа? Я к нему!

Голосила она бессвязно, но оторванно, чем начальника убедила. Вернее, жизненный опыт подсказывал ему, что с вошедшей в раж женщиной спорить бесполезно. Тут надо либо в пятак пробивать, либо уступать. Первое в данном случае невозможно, поэтому босс решил уступить, понимая встрепанные дочерние чувства.

— Ладно, гражданка Кондратьева, поехали. Только сидеть в машине, даже не высовываться! Ясно?

Гражданка Кондратьева кивнула. И тут встрял я:

— Я тоже! Не оставлю ее.

— О! А ты здесь кто? Зятек уже, что ли? Зять хочет взять?

— Неважно, — упрямо сказал я. — Поеду.

И здесь меня внезапно поддержал умудренный жизнью лейтенант Иваныч:

— Борис Борисыч! Да пусть едут. Что я, один эти два чувырла тряпочные не укараулю? Да они у меня и пикнуть побоятся!

— Иваныч, вот только твоих советов мне и не хватало! Титулярный советник, м-мать… — особист с усилием оборвал фразу. — Ладно, черт с вами! Кондратьева, вы как собрались ехать? С голой задницей?

— Что за лексикон проснулся, товарищи офицеры⁈ — строптиво заворчала Аэлита. Вновь вдруг из нее полез филолог.

— На войне, как на войне! — огрызнулся Пашутин. — Ну, чего стоим в трусах, Скворцов? Пинкертон хренов… Минута на сборы!

Мы метнулись в спальню.

— Папа, папа… — причитала Аэлита. — Только б жив был! Господи!

— Нормально! Все нормально будет, — твердил я.

Уложились секунд в пятьдесят.

— Вперед! — скомандовал Пашутин. — Иваныч, бдительность!

— Не учите воевать, лучше на поллитра дайте — был ответ.

Лейтенант был тот еще юморист.

УАЗ военных был припаркован в сторонке — сюда они подкрадывались тихим сапом. Мы добежали до машины, набились в нее, Волчков за руль — и понеслись, стиснувшись, как шпроты в банке.

В пути офицеры-прапорщики рассуждали о плане поимки Рыбина. У Пашутина имелся ПМ, у прочих автоматы АКС-74. Вроде бы огневое преимущество подавляющее. Но это с одной стороны.

А с другой — ночь, темень, сад. Это все факты против.

Завхоз проживал в таком же коттедже, что и Кондратьев. Один. Давно вдовец. И в этих условиях, разумеется, мог бы нанести урон атакующим. Конечно, в конце концов он был бы нейтрализован, однако и словить пулю из ТТ не хотелось никому.

Впрочем, что же поделать! Все люди служивые, все сознавали, что риск, в том числе смертельный — часть профессии и судьбы, которую они сами себе выбрали. И никто из них не струсил, не уклонился от этой своей судьбы.

Впрочем, что можно толком решить за пять минут пути от коттеджа до коттеджа? Да ничего. Ничего не решили, кроме того, что действовать по обстановке. Вышибить дверь, ворваться в дом, а там видно будет.

Поэтому, когда приостановились метрах в пятидесяти от дома Рыбина, заранее выключив фары, настроение у всех было решительное, но немного нервное.

— Так, — велел Пашутин, — Скворцов, Кондратьева, в машине остаетесь. Никуда из нее ни на шаг! Пока не позовем. Ясно?

— Конечно, — сказал я.

— Тогда еще раз: сидим, как приклеенные, ни шагу без нашей команды! Скворцов, машину водить умеешь?

— Да. Права есть. Категория «Б».

— Орел! Василь Сергеич, дай ему ключ на всякий случай. Остальные — вперед!

И они пошли вперед, крадучись цепочкой вдоль забора, поросшего вишней, смородиной, сиренью и рябиной — и растворились во тьме.

Пришла тишина. Мне казалось, я слышу, как стучит мое сердце.

— Папа… — заныла Аэлита.

— Тихо! — цыкнул я. Вышло грубовато, но эффективно. Заткнулась. Ночная тишина почудилась какой-то совершенно немыслимой, абсолютной.

Да ведь и час какой — самая глубина ночи перед третьими петухами. По народным поверьям самое зловещее время.

И вдруг темное безмолвие взорвалось гулким ударом, криком:

— Стой! — и гулко хлопнул выстрел.

— Папа! — взвизгнула Аэлита.

Я промешкал секунду, не успев ее удержать. Она стрелой вылетела из машины.

Я глазом не успел моргнуть — а она уже неслась вдоль забора.

— Стой! — я чуть не захлебнулся. — Стой! Куда⁈

И выскочил в другую, левую дверь.

В этом маневре я потерял секунды две. Но быстро настиг беглянку — скороход из нее был, прямо скажем, никакой.

— Аэлита, постой!

— Папа!

По ходу бега и выкриков я стремительно соображал. Единственный выстрел продолжения не имел. Значит?.. Значит, все кончилось.

Чем⁈