Товарищи ученые

Глава 25

«Трешка» резко взяла влево, нырнув под «кирпич» — знак «проезд запрещен».

— Вот сука! — в злом азарте выкрикнул Волчков, мчась следом.

Невольно приходилось нарушать.

Отчаянно и возмущенно загудел встречный микроавтобус РАФ — белые «Жигули» летели на него лоб в лоб, водитель «рафика» судорожно вильнул влево, налетев колесом на бордюр. Машину подкинуло как пружиной, и вой клаксона прервался на свирепой ноте.

Резким вывертом руля вправо «трешка» влетела во двор — а там, не разбирая пути, понеслась по траве — газоном это не назвать, просто заросшее травой пространство — и шмыгнула в узкий проем меж ветхими сараями.

Волчков начал сквозь зубы материться, но пока цепко держался на хвосте — сбросить нас у беглецов не получалось. Пролетев меж сараями, и они и мы вырвались на улицу индустриального вида: за бетонным забором виднелись какие-то цеха и складские помещения.

Где были наши прочие коллеги, зевали они, не зевали — черт их знает, я не видел.

У Волчкова затрещала, захрипела рация — черный «кирпич», которым при желании убить можно.

— Ответь! — крикнул он мне, изо всех сил гоня за «трешкой». — Ответь, кнопка приема… Нажми и держи!

Если б еще знать, где там эта кнопка⁈

— Вот эта?

— Да! Нажми, держи, ответь!

Я нажал:

— Прием! Прием!

Из динамика бешено заклокотало:

— … где… р-р-р…хр-р-р… мать вашу… где⁈

— Нажми кнопку передачи! Ответь!

Я нажал другую кнопку:

— Это Скворцов, Волчков! Преследуем преступника! Белые «Жигули» третьей модели! Номер восемнадцать-двадцать шесть! Повторяю: восемнадцать-двадцать шесть! Перехожу на прием.

— б-б-ж-ж… мэ-э… п-ш-ш…

Волчков заматерился пуще прежнего:

— … нет, ну что это за музыка⁈ Когда не надо — хоть с Хабаровском говори! А когда надо — так хоть плачь!

Я обернулся — наших не видать.

— Раззявы! — зло процедил Волчков. — Как смотрели? Куда⁈ Пеньки с глазами!

Доля правды в этой критике была. Готовились-готовились, планы прорабатывали — а в реале все планы как ветром сдуло. Радиосвязь — ни к черту! Теперь вся надежда на нас двоих.

Мы вырвались из города и мчались по шоссе средь полей, перелесков. Куда несся водитель «Жигулей», неясно, зато ясно, что водитель он супер-класса. И на ровной пустой трассе он стал уверенно отрываться от нас.

— Отстаем! — взвыл Волчков. — Отстаем… Ну, конечно! У «трешки» мотор — семьдесят пять лошадей! У нас — шестьдесят… Уйдут ведь, а⁈

Я тоже видел, как разрыв нарастает.

— Максим! — выкрикнул Василий. — Стреляй! У меня справа «Макар» в кобуре, достань… Стреляй, пока мы не отстали. Авось попадешь! Скорей!

— Где?

— Вот тут. Давай! Умеешь?

— Учили на военке в институте.

— Уже неплохо. Лупи! Затвор не дергай, патрон в стволе. Бей!

«Треха» ушла от нас метров тридцать. Впереди на шоссе замаячил какой-то не то грузовик, не то автобус. Мешкать нельзя!

Я открутил окно, тугой встречный ветер ударил в лицо.

— По колесам бить?

— Как выйдет! Куда получится! Не до жиру!

Ветер хлестал в лицо так, что глаза слипались сами. Целиться — прорезь, мушка — я вас умоляю! Какой прицел⁈ Мотает так, что положиться можно только на везуху… Ладно! Везет не дуракам, вранье это! Везет тем, кто за правду.

Первый выстрел — самовзводом, очень тугой ход спуска…

Бах! Затвор дернулся назад-вперед, выплюнув стреляную гильзу. Мимо!

— Бей! Бей! Уйдут!..

Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Заднее стекло белых «Жигулей» вдруг разлетелось вдрызг.

Машина припадочно вильнула, точно раненая. И понеслась в правый кювет.

Не знаю, что там делали внутри. Может, пытались что-то предпринять. Но счет шел на мгновенья, и какой-то доли секунды не хватило.

Правые колеса «трешки» сорвались с асфальта. Машину крутануло сильней, она стала неуправляемой, передние колеса оказались в воздухе — и лишенный опоры автомобиль клюнул вниз, бампером и колесами боднул обратный откос кювета, вспахал дерн и замер.

— Ай да Скворцов! — ликуя, вскричал Волчков.

— Ай да сукин сын! — в тон ему воскликнул я, смеясь.

Не знаю, как он, а я испытал совершенно дикое облегчение. Мы взяли их! Вот точно, сила в правде.

Секунда, две — мы подлетели к потерпевшей аварию машине. Правая передняя дверца с великой натугой приоткрылась, и встрепанный, помятый, без очков Султанов стал выползать в образовавшуюся щель.

И сразу же я увидел, что его роскошный светлый костюм забрызган кровью.

Волчков лихо притерся к обочине. Из «копейки» мы выскочили синхронно, но у меня путь был покороче, и к беглецу я успел первым.

— Не спешите, Лев… Как по отчеству?

Он поднял искаженное болью лицо, постарался улыбнуться, но вышло криво и страдальчески:

— Неважно. Да и не Лев.

— И не Султанов?

— Нет, конечно.

— А как же?

— Да теперь уж и не скажу. Знаете ведь как: я менял города, я менял имена… А с чего все началось, право, не помню. Так давно это было!

— Ну, пошел балаболить, гадское отродье! На Лубянке все вспомнишь, — зловеще пообещал подоспевший Волчков. — И чего не было, вспомнишь. Почему побежал, как таракан от тапка⁈

Лже-Султанов поморщился:

— Помогите мне, пожалуйста. Мне кажется, я сломал ногу. Правую. В голени.

Я глянул на его правую ногу — она в самом деле была неестественно вывернута.

— Василий, — окликнул я, — похоже на правду с ногой-то…

И осекся, взглянув левее.

Водитель сидел в самой странной позе: откинувшись на спинку кресла, закинув голову за нее так, что небритый подбородок остро торчал вверх, а обе руки плетьми свисали вдоль тела.

Подголовников в креслах первого ряда тогда еще не было.

— Помоги этому выйти, — скривился Волчков. — Пушку верни!

Он протянул руку над крышей машины, и я передал ему пистолет.

— Смотри, осторожней, — предупредил он меня, — чтобы эта сволочь чего-нибудь не выкинула! Фортель какой-то. От него всего можно ждать!

— Да полно вам, — пострадавший крепко вцепился мне в предплечья, не в силах опереться на сломанную правую ногу. — Снявши голову, по волосам не плачут. Игра сыграна, пришла пора расплаты.

Произнес он это совершенно спокойно.

Волчков ухмыльнулся, отправляя пистолет в кобуру:

— Философом стал! Как башкой долбанулся о переднюю панель, так и талант прорезался.

Разбитые очки и верно, валялись на резиновом коврике на полу машины.

Тут вдруг в «копейке» ожила брошенная рация, и даже осмысленно:

— … ответьте второму! Пятый, ответьте второму!

— Ну вот! — Василий кратко рассмеялся. — Вот что за смех и грех⁈ Когда не надо… — и оборвал себя: — Ладно! Помоги этому фантомасу, я сейчас. Но все-таки осторожнее с ним будь! Чем черт не шутит.

И побежал к своей машине.

Я помог Султанову сесть на траву.

— У вашего друга, — морщась, произнес тот, — отменное чувство юмора. Полагаю, мог бы со сцены выступать. Как конферансье, например.

— Думаю, он нашел себя в жизни, — ответил я суховато.

Мне совсем не улыбалась такая соплежуйская болтовня. Не в тему, ни к месту, ни ко времени. Да и вообще никак.

— Да ведь как сказать, — живо возразил он. — Сплошь и рядом бывает такое, что судьба у человека одна, а призвание другое… Вот вы, кстати, не очень похожи на чекиста. А вернее, совсем не похожи.

— Знаете, Султанов-не Султанов-неважно кто, — жестко промолвил я, — давайте помолчим. Мне от этого разговора тошно. И вообще говорить с вами не хочу. Готовьтесь к разговорам в другом месте, а здесь ставим точку.

— Знаете, это может оказаться многоточием…

— Точка, я сказал. Точка.

И отвернулся.

Я ничуть не боялся, что он «выкинет фортель», по словам Волчкова. Я это почувствовал по всем его, то есть Султанова, повадкам. Он в самом деле очень измотан, утомлен, выгорел изнутри от сволочной шпионской жизни, и сейчас если не рад, что она кончилась, то во всяком случае, как гора с плеч у него свалилась. Что будет дальше — неведомо, а пока так.

Но я не испытывал к нему ни малейшего сочувствия. И к покойнику, стывшему в жуткой неестественной неподвижности. За что боролись, на то и напоролись. И никаких интеллигентских передряг: ах, я стрелял, я убил! И что сейчас творится в моей душе?.. Да ничего не творилось. Да, стрелял. Да, убил. На войне, как на войне.

Волчков, меж тем, потолковав по рации, зачем-то полез в багажник своей машины, а вынырнул из него, держа в руках две недлинных доски.

— Первая помощь из подручных материалов, — пояснил он, сбежав ко мне. — Эй, инвалид! Ложись, сейчас шину наложу. Костюмчик твой теперь только в помойку годится, так что пачкай смело. Готовься к тюремной робе!

— Поговорили? — спросил я, разумея радиосвязь.

— Да, сейчас тут будут, — отозвался Волчков, накладывая шину на сломанную ногу. — Перелом несложный, — сказал он, — уж не знаю, тебе от этого легче будет или нет. В принципе плясать сможешь.

— Конечно, это утешает, — невозмутимо заявил задержанный. — Могу переквалифицироваться по сценической специальности. В танцоры.

— Ну, это вряд ли, — с неподражаемо-ехидной интонацией произнес Волчков, продолжая ловко фиксировать шину. — Хотя поживем — увидим! Жить все равно придется, пусть и недолго.

— Это вы в мой адрес?

— А то в чей же!

— Хм. А вот у меня предчувствие, что жить я буду долго и, надеюсь, комфортабельно.

— Ну, если на том свете… И все, хватит пустых разговоров! Если уж толкуем, то по делу. Мертвяк в машине, шоферюга — кто таков? Поясняй, паразит.

— А стоит ли? Документы при нем. Посмотрите, все выясните.

— Ты здесь не умничай, куриная жопа! Поздно умничать. Говори, когда спрашивают!

Султанов вновь ответил горделиво-туманно, и оба пустились в препирательства — со стороны это выглядело так, как будто два приятеля подкалывают друг друга, довольно остро, но в общем, беззлобно.

Но я уже не очень слушал. Мне было ясно, что моя жизнь окончательно свернула на иную дорогу, мне теперь идти по ней. И куда она приведет меня⁈

Ответа на вопрос, конечно, не было. Но я все равно думал об этом. Теперь я сознавал, что надо смотреть в будущее, надо пытаться предвидеть его, прогнозировать свои действия. А то, что мое будущее влечет меня в мир таинственный, скрытый от большинства людей — это мне было ясно. Он и для меня был таинственный, я чувствовал себя путешественником, кем-то вроде казака из отряда Ермака, в какой-то миг увидевшего перед собой необъятные таежные просторы. Ну что ж! Выходит, я вот так нашел себя в этом мире. Путь избран, надо идти вперед.

Тут подоспели наши коллеги на трех разноцветных «Волгах». Распахнулись двери машин, бравые парни в штатском дружно высыпали из них.

— К шапочному разбору, — проворчал вполголоса Волчков. — Явились-не запылились!

Ребята, видать, в глубине души сознавали свой косяк, поскольку действовали излишне шумно, агрессивно, напоказ. Можно было бы поспокойнее и потише.

Пашутин сразу подскочил ко мне:

— Взяли⁈

— Так точно, — я позволил себе скупо улыбнуться.

— Отойдем в сторонку.

И мы отошли.

— Слушай, — сказал он приглушенно, чтобы никто не слышал, — во-первых, спасибо тебе… вам с Васькой, что взяли этого черта! Ведь еще бы немного — и упустили. Ну, конечно, мы здесь маху дали, говорить нечего…

— Так вроде бы все ходы-выходы перекрыли?

— Вот в том и дело, что вроде — в огороде! Перекрыть перекрыли, да. А ребята расслабились. Перекусить решили. Бутерброды там какие-то, боржоми, что ли. Балбесы! Ну, я им еще клизму вставлю по полной. Короче, когда этот черт в машину шмыгнул, они пока хватились, глаза дурацкие протерли, пока мотор запустили… А потом те как дернули по встречке! Вы-то проскочили, а там микроавтобус, «рафик»…

— Я его помню.

— Вот-вот. Его занесло, развернуло поперек дороги, и заглох, как назло. Ну, сам понимаешь… А вы просто молодцы! Слов нет!

— А награды есть? — спросил я с максимально невинным видом.

Пашутин разулыбался, подмигнул лукаво:

— Зришь в корень! Вопрос законный. Решаю не я, сразу скажу. Но принял к сведению. Что от меня зависит, то сделаю. Мое мнение: заслужили!

Я кивнул. И сказал:

— Борис Борисович, еще дело есть.

— Слушаю.

— Шофера-то я завалил. Собственно, не хотел. Надо было их задержать, а при такой гонке… Ну, вы понимаете. Куда попал, туда попал. Как говорится, надо было остановить любой ценой.

Полковник сделал решительно-отсекающий жест:

— Даже не думай! Тут все верно, разумно и так далее. Это я решу. Сто процентов! Я же тебя в эту операцию привлек со стороны, я и объясняться буду. Ну и все на том!

— Понял, — сказал я, про себя подумав, что разговор еще не закончен. Но расспросы ни к чему. Все постепенно станет ясно.

— Борис Борисович! — крикнул один из оперов. — Задержанный готов к транспортировке.

— Ну если готов, так транспортируйте, — малость сварливо ответил Пашутин. — Я тут при чем? И смотрите, головой за него отвечаете! Глаз не спускать!

Спрашивающий замялся:

— А куда его? В городское управление?

— Ну при чем тут город⁈ К нам везите. Сперва в больницу, пусть гипс наложат, или что у них там… А дальше я с ним буду разбираться. Насчет ответственности все понятно?

— Так точно! Есть!

Несколько человек подхватили зафиксированного в шине Султанова, поволокли к одной из «Волг». А Пашутин окликнул Волчкова:

— Василь Сергеич! Подойди.

Тот подошел, с брезгливым видом отряхивая руки.

— Слушай, — в голосе полковника зазвучали просительные нотки, — можешь считать, что не в службу, а в дружбу: останься тут, обыщи покойника. Всю предварительную информацию из него выжми. Потом доложишь. Труп в городскую судмедэкспертизу, там начальник отличный мужик.

— Знаю.

— Тем лучше. Скорая, ГАИ — проследи чтобы все было по закону, комар носа не подточил. Мы все еще по краю ходим, найдется кому нам палки в колеса сунуть.

— Да уж теперь, я думаю…

— Не думай! Делай, как я говорю.

— Вот я и хотел сказать, что думаю все так и выполнить, — вывернулся Волчков. — Если по правде, так мне самому не терпится узнать, что это за тип.

— Ладно. Возьми себе одного в помощники… Стеценко!

— Я! — откликнулся молодой, лет двадцати пяти, парень.

— Останешься под началом Волчкова.

— Есть!

— Ну, а мы поедем.

И мы взяли курс домой, на «Сызрань-7». Я, Пашутин и водитель, до крайности дисциплинированный мужик, за всю дорогу не промолвивший ни слова. Как робот. И начальник, видимо, доверял ему до самого дна. Считал, что при нем можно говорить все.

Впрочем, до поры-до времени шеф помалкивал. А потом вдруг обернулся ко мне с переднего сиденья:

— Честно сказать, еще не верится. Ведь мы сделали дело! А все висело на волоске. Буквально.

Я лишь кивнул, чувствуя очень странное: что мне хотя бы для видимости, пусть на несколько дней придется возвращаться в прежнюю жизнь, к прежним друзьям: в лабораторию, в коллайдер, к Володьке, хозяйке Зинаиде Родионовне, к другим… Странно то, что в это невозможно было поверить, все это, еще несколько дней назад бывшее моей жизнью, теперь унесло куда-то немыслимо далеко. И ведь не то, чтобы я ко всему этому охладел, как-то стал иначе относиться! Нет, просто эти дни изменили все. Поставили меня на те рельсы, по которым теперь мчаться дальше. А назад возврата нет. Вот и все.

Не знаю, угадал ли мои мысли Пашутин или нет, но сказал он так:

— У тебя как самочувствие?

И я ответил честно:

— Пока не совсем понимаю, на каком я свете. Скажем так.

Но полковника это вполне удовлетворило:

— Это нормально. Боевое крещение, скажем так. Тебе раньше стрелять доводилось?

— На военных сборах по мишеням.

— Ну, это совсем другое дело. А тут по врагу. Бой самый настоящий… Ты вот что: завтра отдыхай. С начальством я решу. А послезавтра утром в кабинете у Котельникова. Задача ясна?

— Совершенно.

— Тебя куда подбросить?

— Домой.

— Точнее? Ты ведь теперь на два дома, — Пашутин рассмеялся.

— По старому адресу.

И когда мы уже в сумерках въехали на территорию, подкатили к нашему жилкомплексу, шеф сказал, как бы извиняясь:

— Мы тебя вот тут высадим, ладно? В больницу надо срочно, этого гада трясти…

И высадили меня метров за двести от дома. «Волга» тут же поспешно рванула в сторону больницы, а я пошел домой.

Прошел примерно полпути, когда сзади окликнули:

— Макс!