Товарищи ученые

Глава 11

Я читал эти строки, лихорадочно анализируя ситуацию. Факты стремительно превращались в интерпретации.

Так! Что мы имеем?

Во-первых, странную зацикленность на 20.00. Почему?..

Пустой вопрос. Узнаем.

Во-вторых, все та же авторская бесполость. Предложения построены таким образом, чтобы невозможно было определить мужчина это написал или женщина.

И третье! Точки встречи абсолютно противоположные. В первый раз это было одно из самых многолюдных мест, теперь — одно из самых малолюдных.

Почему?..

А вот это как раз понятно. Но это подтвердим при встрече.

Сейчас я был уверен, что встреча состоится. Автор уже наигрался в кошки-мышки. Ну и ладно! Будь что будет.

И я оборвал цепочку мыслей, здраво решив, что дальше они будут превращаться в фантазии. Ждем-с!

Воскресенье проползло довольно тускло, если не считать того, что мы с Вованом вдоль и поперек проштудировали монографию Мартынюка, чуть ли не наизусть ее выучили. И в понедельник утром при встрече на крыльце Первого корпуса Вовка так радостно и брякнул:

— Геннадий Кириллович! Мы вашу книгу-то от корки до корки прочли. Спасибо вам, как автору, очень многое почерпнули!

Завлаб усмехнулся:

— Ну что ж, рад. Не буду зря скромничать: кое-что я сумел сделать. Правда, кое-что там уже и устарело, но если вы теорией вооружитесь, то на практике легко догонитесь. На самой передовой сможете держаться… Ну, вперед! Сегодня у нас лаборатория. Вы поднимайтесь, а я спущусь ненадолго. К Рыбину. Надо бы одну вещь прояснить.

Мы пошли вверх, и у меня мелькнула мысль: а уж не просек ли наш завлаб, кто на него капнул Котельникову? Но от кого? Мы с Вовкой молчали как статуи, Рыбину молчать как рыбе сам Бог велел, а Котельников…

Неужели от него протекло⁈ Да непохоже, мужик серьезный, дальше некуда. Тогда что? И у стен бывают уши? Неужто я сам не понял, когда сказал такое, насколько был прав?..

А может, все эти рассуждения на пустом месте. Мало ли зачем заведующий лабораторией может отправиться к заведующему хозяйством? Да подобных дел может быть как снега зимой! И я умничаю на пустом месте. Подождем.

Пока наш руководитель выяснял нечто с Рыбиным, в лаборатории распоряжался замзавлаб Капустин, совсем молодой парень, немногим постарше нас и чуть помладше Мартынюка.

— Так! — объявил он, перелистнув страницу лабораторного журнала. — Значит, на сегодня у нас расстановка кадров следующая…

И начался трудовой день, насыщенный рутинной работой. Команда Геннадия Кирилловича умела пахать, выкладываясь по полной, и мы с Вовкой не отставали, чувствуя, что вполне вписались в ритм.

Сам завлаб появился вскоре. На лице его блуждала странноватая ухмылка, выражавшая сложную эмоцию. Некую смесь восхищения и разочарования.

— Н-ну, завхоз! — громогласно воскликнул Мартынюк. — Ну, чертила, мать его!

И разразился таким словесным пируэтом, которому позавидовал бы закоренелый флотский боцман. И расхохотался.

К нему подскочил Капустин, они зашептались о чем-то, после чего дружно посмеялись и разошлись по рабочим местам.

Естественно, я этот факт прочно зацепил памятью, как якорем. И улучил момент.

Это было в минуту «второго завтрака» — имелась в нашем распорядке дня данная негласная традиция. В лаборатории, разумеется. В «метро» подобного позволить мы себе не могли, а здесь немного расслаблялись. Без отрыва от работы. Занимались своим делом, жуя бутерброд, пирожок или что-то в том же духе, запивая чаем, кофе, минералкой, лимонадом… Шут знает, когда в коллективе Мартынюка завелась эта привычка, но все старались соблюдать ее строго, я бы даже сказал, суеверно. Типа: не сделали такого перекуса — день пропал. Но никто не смел это нарушить. Естественно, и мы с Володькой не отступили от доброй приметы.

Начальник наш мог быть резковатым, насмешливым, мог приложить крепким словом, хотя и беззлобным. Он вообще был хороший мужик, без занудства, без придирок, тем более без подлянки. А во время самодеятельного перекуса и вовсе размягчался. Именно этот момент я и подгадал.

— Геннадий Кириллович! Можно вопрос?

Тот с благодушным видом кивнул, жуя бутерброд:

— Можно, пока я добрый.

— Да вы всегда добрый, — сказал я совершенно чистосердечно, без малейшего подхалимства. Что есть, то есть.

— Ну! — завлаб шутливо отмахнулся. — Это просто ты меня пока не знаешь. Всякое бывает. Смотри, еще креститься будешь, как тот мужик из присказки.

— Не понял?

— Пословица: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Слыхал?

— А! Теперь понял. Гром гремит, земля трясется…

— То-то же. Так что за вопрос?

Я заранее выстроил стиль разговора в данном случае. Нужно вести речь как можно более простодушно.

— Да понимаете, краем уха услышал ваш разговор про Рыбина. Стало интересно.

Мартынюк на секунду застыл. В одной руке — чашка с кофе, в другой — бутерброд с сыром. Секундная пауза.

— Про Рыбина? — переспросил босс.

— Да. Интересный персонаж.

Геннадий Кириллович все стоял с чашкой и бутербродом, как с державой и скипетром. Наконец, словно опомнившись, аккуратно опустил их на лабораторный стол. Отряхнул руки.

— Ну-ка, разверни тезис, — потребовал он.

Я к этому вопросу был готов. Сказал, что в завхозе чувствуется некое богатое прошлое. Похоже, он прошел сложную жизненную школу. И при желании может рассказать о ней много интересного. Но будет ли желание! — вот вопрос.

Мартынюк слушал меня, позабыв и о бутерброде и о кофе. Выслушав, хмыкнул.

— Любопытные вещи говорите, товарищ Скворцов… — протянул он.

— Замечали что-то похожее?

Завлаб вернулся к продуктам. Пригубил из чашки.

— Да. То, что он тип занятный — это точно.

— В каком смысле, Геннадий Кириллович?

Тот пожал плечами:

— Да черт его знает. Слушай, а ты, часом, не скрытый гуманитарий?

Он произнес это не то с иронией, не то всерьез.

Теперь пожал плечами я:

— Не думал об этом.

— Так подумай.

— Попробую.

Тут завлаб принялся за кофе с бутером основательно. И заговорил плотно, четко строя речь:

— Ты знаешь, я вот все-таки человек из сферы точных наук. Привык к жесткому строю мысли. Мне сложно эти туманные тонкости ловить. В потемках наших душ, — он усмехнулся. — Ты понимаешь, о чем я?

— Конечно.

— М-да. То есть, что-то мне чудится, и в этом есть истина, а вот поймать, тем более сформулировать я вряд ли смогу.

— Ну а все-таки? — осторожно поднажал я, понимая, что сильно давить в данном случае нельзя. Но его самого тема захватила, хоть от психологии он и далек. Я ощутил, как он увлекся. Начал формулировать образно:

— Ты знаешь, есть ведь люди, в которых чувствуется глубина. Такая Марианская впадина, что ого-го! Я не только Рыбина имею в виду, но и его тоже…

Я навострил уши с огромным интересом, но тут монолог прервался — и не чем иным, как явлением Константина Федорова.

Лабораторная дверь распахнулась — и предстал он собственной персоной. Сияя улыбкой, картинно вскинув руку в революционно-романтическом приветствии: сжатый кулак на уровне плеча.

— Салют, камарадос! — вскричал он и расхохотался, очень довольный столь эффектным появлением.

Я не заметил, чтобы наш завлаб сильно обрадовался визиту младшего коллеги. Да и слабо не обрадовался. Тем не менее, здравия пожелал:

— И вам не хворать. Какими судьбами?

— Пути Господни неисповедимы, Геннадий Кириллович! Так говорили наши предки. Отчасти заблуждались, конечно, но в чем-то были и правы.

Константин, похоже, давно выработал и усвоил светски-развязные повадки в стиле петербургской «золотой молодежи» минувших дней. Что проистекало, разумеется, все из той же моды: неумеренной романтизации царской России. Многим образованным юношам и девушкам она представлялась блестящим обществом Чацких-Онегиных-Печориных, Татьян Лариных и Элен Курагиных, несмотря на то, что девять из десяти этих молодых людей — потомки крестьянского сословия, а их родители поднялись на советских социальных лифтах. Ну, а в эпоху Брежнева-Косыгина сформировалась уже настолько мощная культура, особенно научная, которая побивала достижения Российской империи как туз валета. Но вот поди ж ты! Мы так устроены, что прошлое зачастую мерещится нам «золотым веком».

Пружинящим спортивным шагом, с ясной улыбкой Костя подошел к нам:

— Никак, у вас пополнение, Геннадий Кириллович? Рад познакомиться!

— Максим, — представился я, уйдя от выражения ответной радости.

Что правда, то правда. Не испытал я этого чувства. Уж больно лощеным, раскованно-вальяжным выглядел столичный выходец. Нет, он ничуть не корчил из себя сноба, напротив, демонстрировал полное дружелюбие, но…

Выше среднего роста, изящный, элегантный, в фирменном джинсовом костюме «LeviStrauss», в кроссовках «Adidas». Речь льется свободно, совершенно правильно. Представляю, что для женского пола он мог быть неотразим.

Но от меня отразился.

Назвать это неприязнью? Да нет, пожалуй. Но напрягло, это верно. А он сиял белозубо, поливал словесным сиропом:

— Наслышан, весьма наслышан! Говорят, очень перспективные исследователи влились в коллектив Мартынюка… Геннадий Кириллович, вы прямо-таки обираете все прочие направления. Это с вашей стороны просто пиратство! — воскликнул я шутливо.

— Ну, положим, я тут ни при чем, — усмехнулся наш заведующий. — Такова была воля начальства. Правда, я не спорил.

— И я бы на вашем месте спорить не стал, — любезно ответил Федоров и вновь повернулся ко мне. — Ну что ж, еще раз: рад познакомиться лично. Надеюсь, что и в дальнейшем знакомство будет приятным.

Я тонко ухмыльнулся.

— Надежда, — молвил с расстановкой, — наш компас земной. Как говорится: вся жизнь впереди, надейся и жди!

Тем самым сомкнув две строки из двух популярных песен.

Федоров взглянул на меня цепко. В глазах мелькнули насмешливые огоньки — видно, ему понравилась моя способность к словесному фехтованию. Решил не уступать:

— Dum spiro, spero, — кольнул меня по-латыни: «Пока дышу, надеюсь».

— Ну что ж, дышите, — позволил я. — Воздух бесплатный.

— Пока так, — ответил он и вновь протянув руку, стиснул мою со значением. Ладонь у него была сухая, сильная, странно горячая. И тут же отвернулся к завлабу:

— Да, Геннадий Кириллович! Я ведь собственно зачем к вам…

Они отошли в сторону, толкуя о своем. Я проглотил остаток пирожка с капустой — перекус пора было кончать и приступать к работе.

И я занялся делом, а Мартынюк с Федоровым перетерли о чем-то своем, тоже обменялись рукопожатием, и завлаб направился ко мне, улыбаясь.

— Ну, Максим Андреевич, — сказал он с юморком, — живое продолжение нашей темы. Я, знаешь, страшно далек от психологии, вообще всякой гуманитарщины, но куда ж деваться — человек есть человек, и ничто не чуждо… Ты с этим Константином прежде знаком не был?

— Не общался. Но видел, слышал. Можно сказать, наслышан. Личность известная.

— Согласен, — Мартынюк кивнул. — И вот какая штука: мы-то с ним общаемся регулярно. Хоть он из другой команды, но находим общие точки. И хочешь-не хочешь, а я к нему пригляделся. И что заметил, как ты думаешь?

— Марианские глубины?

— Примерно так. Парень непростой. Очень непростой. Вся эта мишура — пижонство, светский лев, гитара — это так, поверхность. А я вот чувствую в нем эту глубину. Понимаешь? Что-то он носит в себе.

— Что?

— Тайну, — сказал завлаб совершенно серьезно.

Это слово так и огорошило меня, я хотел переспросить, но именно тут собеседника окликнули:

— Гена! — «старые» сотрудники обращались к начальнику запросто.

И он поспешил на призыв.

Конечно, будь моя воля, я бы так просто Мартынюка не отпустил, вытряс бы из него информацию. Но уже и этого хватало.

Я работал и думал. Мой прежний опыт позволял справляться с лабораторным оборудованием почти автоматически. Руки сами знали, что делать. А думал я о произошедшем и о словах заведующего.

Ведь я уже был настроен, заточен на то, чтобы в любом событии видеть ключик-звоночек к сгустку тайн. В потоке случайностей ухватить золотую крупинку истины. И вот я, кажется, ее нашел!

Зачем Косте приходить к нас в лабораторию?.. Ну да, можно допустить, что чисто по работе. К Геннадию Кирилловичу. Но точно так же можно предположить и другое! Он хотел прощупать меня психологически. Взглянуть глаза в глаза, сказать какой-нибудь пустяк, чтобы вызвать ответную реакцию и понаблюдать ее.

Похоже на правду? А почему бы нет.

И в нем есть тайна, в этом Косте! Мартынюк не психолог, да. Но умный человек есть умный человек: он если и не видит, то улавливает в другом человеке то, что тот хочет спрятать.

И чем больше я думал, тем крепче эта схема мысли утверждалась во мне. Конечно, никакой реальной связи между Костей, прослушкой в вентиляции и безымянными письмами не было, но как минимум сегодня в 20.00 что-то должно проясниться.

Наверное, не надо долго говорить, как ждал я этого часа, и как томительно тянулось время. Я только и отмечал: осталось четыре часа. Три. Два…

И вот осталось четверть часа. Вовке я загадочно сказал, что иду на свидание — собственно, так они и было, а в нюансы он не полез. И пошел.

Настрой? Странный. Тревожный и возвышенный. Мне чудилось, что я приближаюсь к некоей если не развязке, то развилке, за которой события наберут новый ход и характер.

Не дойдя до пруда метров сто пятьдесят, на линии коттеджей, я приостановился. Вслушался. Сумерки стали гуще. Все было очень тихо, мирно. Никого. Слегка веяло фруктово-садовым ароматом. Где-то невдалеке слышались голоса из телевизора. Я глянул на часы. 19.56. Пора!

За дальним коттеджем тропка сбегала по травянистому пологому склону к пруду. Никем не замеченный, я свернул на эту тропу, стал спускаться…

И вдруг услышал отчаянный женский вскрик.

Я ничего не успел сделать, даже подумать — точно из ниоткуда возникла девичья фигура, кинулась ко мне.

— Господи! — воскликнул я. — Аэлита! Это вы⁈

Это была она. В шикарном джинсовом костюме, вся ухоженная — но на лице дикий ужас.

— Там… — задыхаясь, пробормотала она, — Боже мой, Максим! Там… там труп!

Последнее слово шарахнуло как обухом по голове, но я тут же справился с собой.

— Спокойно, Аэлита! Спокойно.

Она в шоке бросилась ко мне, прямо вцепилась в руки:

— Максим! Максим!..

— Тихо! — я встряхнул ее за предплечья. — Тихо, я говорю. По существу: где труп, какой труп?

По правде, я все это говорил, чтобы выбить ее из состояния грогги. Вопросы не несли в себе практического смысла. Однако, девушка вдруг ответила совершенно осмысленно:

— Труп — там, — и показала рукой. — Вон за теми зарослями. В воде. Мужской. Судя по виду, молодой мужчина.

Этот четкий, ясный ответ сразу построил во мне программу действий.

— Так. Идем, покажешь. Ты его не опознала?

— Н-нет…

— Что неуверенно говоришь?

— Н-не знаю… Что-то вроде бы… Но нет, не знаю.

— Ясно. Пойдем, посмотрим.

— Нет! — взвизгнула Аэлита, вцепившись в мою руку. — Мне страшно.

— Хорошо, хорошо. Стой тут, я сам схожу, гляну.

— Нет! — снова взвизгнула и вцепилась пуще прежнего. — Здесь еще страшнее!

Женская логика и рассмешила, и рассердила меня.

— Ну и что прикажешь делать⁈

Она помолчала, подумала.

— Ладно, — согласилась она. — Пойдем.

И мы пошли. Я первым, Аэлита, трясясь и обмирая, пряталась за мной.

— Это ужасно! — твердила она. — Ужасно! Я глазам своим не поверила. Как будто страшный сон какой-то. Ведь этого не может быть! Ну как? Ну как так⁈

Я вполне понимал ее. Научный городок, закрытый, охраняемый, абсолютно безопасный. Какие трупы в прудах⁈ Бред. Ну да, теоретически может быть несчастный случай на производстве, хотя практически такого не было. И я бы глазам не поверил. Вот только…

Только поверить пришлось.

Мы обошли густые заросли камышей — дальше они расступались, и берег становился травянистым с песчаными проплешинами, и отсюда все было хорошо видно.

Все — это тело мужчины, лежащее в воде лицом вниз.