Товарищ "Чума"#12

Глава 9

Фролов удовлетворенно улыбнулся — это была привычная для него работа, допрашивать врагов страны Советов. И он умел делать её хорошо. Благо, немец-диверсант отлично понимал по-русски. Фриц выложил все, что знал: цель группы, явки, пароли, радиочастоты… В общем — всё. Информация была ценной, даже бесценной, как заявил чекист.

Капитан госбезопасности подошёл к мне и кивнул в сторону немца:

— Всё. Он больше не нужен. Можно и его скормить кровососам.

Фриц, услышав чудовищный приговор, замер. Его глаза, полные животного ужаса, метались от каменного лица чекиста к неподвижным фигурам упырей, неподвижно стоявших в тени подбитого танка.

Отец Евлампий резко шагнул вперед, загораживая немца спиной. Его лицо исказила мука.

— Капитан! Так нельзя! Он же безоружен! Он — пленный! Это… это убийство!

— Это война, святой отец, — голос Фролова звучал устало, но и не допускал возражений. — У нас нет ни лишних конвоиров, ни времени, чтобы тащить его с собой. А если он сбежит? Он может много рассказать. О нас. О них, — капитан бросил взгляд на упырей. — Этого допустить нельзя, батюшка. Поэтому, так будет правильно…

В глазах священника вспыхнули отблески той самой Благодати, которую он с таким трудом сдерживал.

— Тогда я не позволю! Это грех, который ляжет на все наши души!

— Ты прав, отец Евлампий, — тихо произнес Фролов, незаметно поморщившись, словно у него разболелся зуб. — Это грех. Смертный грех… Но на нас, на всех уже столько грехов, что не унести, и не отмолить… Надо двигаться дальше…

В этот момент рядом с пленником бесшумно возник Каин. Он не сделал ни одного резкого движения, просто встал между священником и пленным. Его древние, пустые глаза были устремлены на отца Евлампия, а в них читалась бездна такого холодного, древнего и нечеловеческого спокойствия, что священник ужаснулся.

— Изыди, Сатана! — хрипло произнёс он, понимая, что не сможет остановить то, что сейчас произойдет. С одной стороны, это была суровая военная необходимость, а с другой — смертный грех.

— Прости, батюшка, — бесстрастно произнёс упырь, — но я — Каин. А Сатану я и сам недолюбливаю.

Фролов отвернулся и сделал шаг прочь, сигнализируя тем самым, что разговор окончен. Он не собирался смотреть, как Каин приведёт приговор в исполнение. Я, взяв отца Евлампия под руку, молча отвел его в сторону, давая понять, что согласен с капитаном госбезопасности.

Тащить этого фрица с собой не было никакого резона, как и оставлять его в живых. Всё по жестоким законам военного времени. Это не мы к ним пришли, а они к нам. Вот пусть теперь черпают собственное дерьмо полной ложкой!

Каин беззвучно двинулся к пленнику, и его глаза уже начинали светиться темным багровым светом голода. Лицо упыря гротескно исказилось, собравшись глубокими морщинами вокруг носа, а из-под верхней губы выпрыгнули острые и длинные игольчатые клыки.

Немец, увидевший эту метаморфозу, понял всё без слов. Ледяной ужас, парализовавший на мгновение, неожиданно сменился животной и инстинктивной жаждой жизни.

— Nein! Nein, das nicht (Нет! Нет, только не это)! — его крик был похож на вопль затравленного зверя.

Он отполз к подножью разбитого танка и упёрся в холодную сталь спиной. Его дикий взгляд метнулся по сторонам, ища спасения, и остановился на неподвижной, молчаливой фигуре Матиаса. Тот стоял рядом в слегка потрёпанной форме офицера СС. И в отчаявшемся мозгу диверсанта родилась безумная идея.

— Herr Sturmbannführer! — Его голос сорвался на визгливую, истеричную ноту. — Я же вижу, что вы — настоящий немец! Вы же были один из нас! Я молю вас проявить снисхождение… Спасите меня… от них…

Он тянулся к бывшему камраду, словно к последней соломинке. Матиас медленно повернул голову. Его лицо, белое как мрамор, не выражало ровным счетом ничего. Ни гнева, ни презрения, ни воспоминаний. Он уже не был человеком, лишь сохранил внешнее сходство. Теперь у него были другие камрады, другие командиры и другой хозяин.

А сидевший перед ним немец был лишь пищей. И этого было достаточно. Матиас наклонился над диверсантом. Последнее, что увидел фриц — это бездонная чернота глаз и сверкнувшие длинные клыки. Его предсмертный хрип был коротким, «влажным» и булькающим.

Отец Евлампий, не в силах смотреть на происходящее, ушел вперед, усердно шепча молитвы, пытаясь заглушить плач истекающей кровью души. Когда капитан обернулся, на земле лежало неподвижное обескровленное тело с неестественно вывернутой шеей и двумя маленькими ранками на сонной артерии.

Фролов нервно стряхнул с сапога ком темной и влажной земли и, отвернувшись, постарался выкинуть из головы угрызения совести. Война продолжалась — и малодушию в ней не было места. Но тишина, наступившая после короткой борьбы и тихого хрипа, показалась Лазарю Селивёрстовичу оглушительной.

Матиас медленно выпрямился. На его мраморном лице не было ни капли крови, лишь легкая, почти невидимая дымка пара вырвалась изо рта в холодный осенний воздух. Его пустые глаза скользнули по Фролову, не ища ни одобрения, ни проклятия.

Сейчас он казался капитану идеальным инструментом для таких вот «поручений» — без сомнений, без угрызений совести, но всё могло измениться в любой момент. Из послушного исполнителя эта тварь могла превратиться в опасного врага. Это пока упырям с нами по пути… А вот как будет дальше — вопрос уже иного порядка.

Я все еще держал отца Евлампия под руку и чувствовал, как его тело сотрясает мелкая дрожь. Он не молился больше, а просто смотрел в пустоту перед собой, его глаза были влажными и потерянными.

— Соберитесь, батюшка, — мягко попросило я священника. — Кому, как не вам, боевому иноку православной инквизиции, знать, как тяжела военная ноша?

Священник ничего не ответил, лишь потянул скуфью глубже на лоб.

Мы тронулись в путь. Шли молча, разбившись на две группы. Впереди, как призраки, скользили Каин и Матиас. Мы с отцом Евлампием шли следом, а Фролов замыкал шествие. Его взгляд постоянно метался по сторонам, выискивая малейшую угрозу. Спустя час пути отец Евлампий, наконец, нарушил молчание. Он говорил тихо, так, чтобы слышал только я, но каждое слово было тяжелым, словно неподъёмный камень.

— Ты понимаешь, сын мой, что мы сделали? Мы не просто убили врага. Мы отдали его душу на поругание настоящим исчадиям Ада — кровососам! Мы стали соучастниками… — он запнулся, подбирая слово, но так его и не подобрал. — Это хуже… намного хуже, чем убийство!

— Это война, отец Евлампий, — повторил я слова Фролова, но звучало это слабо и фальшиво даже в моих ушах.

— Нет! — Священник резко обернулся ко мне, и в его глазах горел тот самый огонь Благодати, смешанный с отчаянием. — Война — это другое! Да, это убийства! Да, жестокость. Но то, что творят эти… проклятые существа… это… пожирание… Уничтожение самой сути человеческой — Божественной Искры! И мы дали на это своё согласие!

Его слова повисли между нами тяжким грузом. Я не знал, что ответить. Он был прав. Прав во всём. И капитан госбезопасности Фролов — тоже. И две этих правды никак не хотели сойтись в единой точке, где не противоречили бы друг другу.

— Не было у этих фрицев уже никакой «божественной искры», — буркнул шедший следом капитан госбезопасности. — Эти твари даже хуже диких зверей! То, что они творят сейчас на нашей земле… — Лазарь Селивёрстович скрипнул зубами. — Они не люди — нелюди! Как там у вас в писании: и воздастся им по делам их!

Отец Евлампий резко остановился и обернулся к капитану. Его лицо, до этого момента потерянное, теперь исказилось настоящей мукой.

— Воздастся, Лазарь Селивёрстович? Кому воздастся? — голос священника звенел, как натянутая струна. — Фрицам? Или упырям? Или нам, давшим им право вершить такой суд? Ты думаешь, Господь взирает на это и видит твое «праведное» возмездие? Он видит, как Его творение, наделённое свободной волей, добровольно вступает в сговор с абсолютным Злом! Мы не судьи здесь, мы — палачи, пользующиеся услугами самого дьявола!

Фролов с силой пнул замшелый валун, выступивший из земли.

— А что нам остаётся, батюшка? Молиться, пока они сжигают наших мирных людей в их же избах? Пока убивают наших жён и детей? Тысячами уничтожают пленных в концлагерях? Это не солдаты, батюшка — это наше проклятие! И чтобы его «снять» я буду использовать любое оружие, даже такое как… — И чекист указал на идущих впереди упырей.

— Но это «оружие» точит и нашу душу! — воскликнул отец Евлампий. — Каждая такая расправа — это сделка. Сделка с Сатаной! Мы платим за свою победу частицами собственной человечности! Собственной души! И когда эти частицы закончатся, что останется? Мы станем такими же, как они? Тварями, для которых нет ничего святого?

— А для меня, батюшка, свята земля, которую они оскверняют! — голос Фролова сорвался на хриплый шёпот. — И, если для её очищения мне придётся стать чудовищем в глазах самого Бога, я им стану. Лишь бы мои дети не стали рабами для этих чудовищ!

В его словах прозвучала такая голая, иссечённая боль, что даже отец Евлампий на мгновение смолк. В тишине, нарушаемой лишь хрустом веток под нашими ногами, было слышно тяжелое дыхание капитана.

— Бог ведает, что в сердце твоём, сын мой, — наконец, тише сказал священник. — Но дьявол искушает нас не грехом, а праведностью. Он шепчет: «Убей нечестивца, соверши это малое Зло ради великого Добра». И мы соглашаемся, не видя пропасти, что разверзается под ногами…

— Вижу я её, батюшка, эту пропасть, — мрачно бросил Фролов. — И вижу её прекрасно. Но шаг в неё уже сделан. И не один. Осталось только дойти до конца и надеяться, что наши души всё же окажутся легче, чем грехи наших врагов.

Черт! Ведь сейчас Лазарь Селивертович точно озвучил и мои душевные терзания, не дающие мне спокойно спать с тех пор, как я заполучил проклятый дар ведьмака. Оправдано ли применение «малого зла» во имя вселенской справедливости и настоящего добра?

Мы шли еще несколько минут в гнетущем молчании, нарушаемом лишь хрустом веток под сапогами и далеким криком какой-то птицы. Слова отца Евлампия и едкие реплики Фролова висели в холодном воздухе неразрешенной диссонансной нотой. И в этой тишине во мне звучал их спор, разрывая душу на части. Фролов с его стальной решимостью и отец Евлампий с его мукой, от которой сжималось сердце. И я понимал их обоих. Слишком хорошо понимал.

Ведь я уже сделал свой «шаг в пропасть». Не по чьему-то приказу, а по собственной воле. Когда в моих жилах зажглась эта адская сила, я мог бы закрыть её глубоко внутри, забыть, пытаться жить как прежде, как эта сделала старуха Акулина из моей ветки реальности. Но я не стал. Потому что видел, что творят эти нелюди в человеческом обличье. И видел, что обычными методами, увы, не всегда можно остановить это зло.

Вдруг впереди замерли оба упыря. Их движения были настолько синхронны, что казалось, будто они связаны какой-то незримой нитью. Каин, высокий и сухопарый, медленно поднял руку, сжатую в кулак — сигнал «стоп». Матиас же, не отрывая пустого черного взгляда от лесной чащи слева от нас, чуть вздернул голову, словно принюхиваясь. Его ноздри дрогнули, и по его мраморному лицу скользнула тень чего-то, что я счел бы у живого человека любопытством.

Фролов мгновенно преобразился. Все его внутренние терзания будто вымерли, уступив место холодной, отточенной профессионалом концентрации. Он бесшумно скинул с плеча трофейный «шмайсер», сняв его с предохранителя. Его взгляд, внимательный и жесткий, устремился в ту же сторону, куда были направлены взгляды вампиров.

Я же — удивился. Моё заклинание «ловчей сети» все еще было развернуто, продолжая сканировать довольно существенный кусок местности. И никакой «живой деятельности», кроме неразумных зверушек, она не фиксировала. Я еще раз внимательно проверил каждую силовую ячейку — живых, кроме нас троих поблизости не было.

Вампиров сеть тоже игнорировала, поскольку они, по сути, были мертвецами. Мы затаились, вжимаясь в стволы деревьев. Тишина стала еще более зловещей, густой и налитой скрытой угрозой. Отец Евлампий перестал дышать, замер с распятием, зажатым в белой от напряжения руке.

А я же на мгновение «ушел в себя», чтобы внести необходимые поправки в принцип действия моего «пространственного сканера». А когда пришла первая информация — я натурально офонарел.

Моя «ловчая сеть» была теперь настроена не на поиск жизни, а на движения и малейший всплеск искажения магического эфира. И она сейчас выдавала ошеломляющую «картинку». Буквально в нескольких сотнях метров от нас, в небольшом лесном массиве, шли вражеские солдаты.

Не спеша, строем, с винтовками наперевес. Серая форма вермахта, каски — всё как у обычной пехотной части, совершающей марш-бросок. Только непонятно, каким Макаром они оказались в нашем тылу. Возможно, это заблудившиеся окруженцы, пытающиеся прорваться к своим. Но почему они идут не к линии фронта, а в обратном направлении? Похоже, реально чего-то попутали.

Я чуть не выдохнул с облегчением, решив, что моя сеть просто дала сбой, не сумев с первой попытки отследить эту небольшую группу фрицев… Но что-то здесь было не так… А что «не так», я пока не уловил. Пока я раздумывал над этой задачкой, первые враги появились в поле зрения нашей команды.

— Еще диверсанты? — сипло выдохнул Фролов, прикидывая куда половчее шмальнуть из автомата. — Совсем оборзели твари — строем идут, как на параде! А снаряга у них, как у обычной пехоты…

Я пригляделся внимательнее, подключив к обычному зрению еще и магическое. Капитан верно заметил: шаг фрицев был странным, синхронным и каким-то неестественным. «Машинным», как будто двигались заведенные механические куклы.

Их лица… Их лица были восковыми масками. Ни улыбок, ни хмурых взглядов — вообще никакой мимики. Кожа вражеских бойцов имела неприятный землистый оттенок, а глаза смотрели прямо перед собой стеклянным, невидящим взором. Мне показалось, что они даже не дышат. А у некоторых я сумел рассмотреть раны, несовместимые с жизнью.

— Нет… — едва слышно прошептал я, всё ещё не веря данным сканера, который продолжал «утверждать», что живых людей поблизости нет. Да и своим глазам тоже. — Не может быть! Это не люди, Фролов! Смотри внимательнее!

— Живые мертвецы! — Отец Евлампий, с застывшим у рта крестным знамением, вгляделся пристальнее. И его рука с распятием дрогнула. Он каким-то образом сумел почувствовать то же, что уловила моя магическая сеть.

— А и хрен с ними! — Фролов не стал долго разбираться, а надавил на гашетку.

Короткая очередь из «шмайсера» точно легла в грудь ближайшему солдату. Пули вошли в плоть с глухим, влажным звуком (другие, может, этого и не услышали), словно били в мешок с мокрым песком. Солдат качнулся назад, на его грязном кителе появилось несколько дырок.

Но он не издал ни звука, не упал, а из дырок не пошла кровь, только выступила какая-то черная жижа. Фриц просто выпрямился и продолжил движение, направляя свою винтовку в нашу сторону.

Это движение было настолько быстрым, осознанным и точным, что я понял — никакими тупыми и заторможенными зомби, какими их изображали в большинстве ужастиков тут и не пахнет! В нашу сторону двигался чуть не целый взвод быстрых и неуязвимых машин смерти. И они уже были совсем рядом.

Фролов выругался сквозь зубы и, уже особо не целясь, поливал свинцом головную группу мертвяков. Пули срывали с касок чехлы, рвали серое сукно, но мёртвые солдаты вермахта лишь вздрагивали от ударов пуль, не замедляя своего механического шага. Они шли на нас, не пригибаясь, не пытаясь укрыться. Их винтовки поднимались и разворачивались в одну сторону — в нашу.