Товарищ "Чума"#12

Глава 16

Я и не ожидал, что дальнейшие события закрутятся с такой ошеломляющей быстротой. После того, как мы доложили товарищу Сталину о восстающих из мертвецов немецких солдатах, а отец Евлампий отправился на встречу с Владыкой Сергием, прошло не более нескольких часов, а Наркомат Обороны уже прислал мне на согласование проект Приказа № 777.

Недаром же в народе говорят: «Бойся не спешки, бойся опоздать». Проект приказа, который лег на мой стол, был лаконичен и страшноват в своей простоте. Пока я вчитывался в отпечатанные на грубой бумаге строки, в голове невольно крутилась мысль: «777… Почему именно эта цифра?». И тут меня осенило.

В православной традиции, которую я, выпускник советской школы, знал довольно смутно (а, честно признаться, не знал совсем, только читал кое-что в интернете), число семь — символ полноты и совершенства. А тройная семерка — это уже нечто запредельное, троекратно усиленное.

Семь — это и семь дней Творения, и семь Таинств Церкви. Выходит, 777 — число Божественного порядка, высшей духовной защиты. Не иначе, как в Наркомате кто-то из бывших семинаристов сидит, раз такие нумерологические шифры вворачивает. Да ведь сам товарищ Сталин, как раз из бывших семинаристов и будет — сначала ученик Горийского православного духовного училища, а впоследствии — слушатель Тифлисской духовной семинарии.

Кому, как не ему — несостоявшемуся священнику, знать божественную магию чисел? Приказом за номером 777 он попытался оградить мир живых от мертвой демонической проказы священным, сакральным щитом. Настоящая ирония судьбы: атеистическое государство в час беды инстинктивно прибегло к древним и архетипическим символам.

Тем временем и за стенами кабинетов советских руководителей православная церковь тоже приводила в действие свой многовековой и отлаженный механизм противостояния нечисти. Действия Владыки Сергия, о которых я позднее узнал от отца Евлампия, были стремительными и решительными.

Первым делом, Патриарший Местоблюститель разослал по епархиям экстренное циркулярное письмо о возобновлении института военного духовенства. Но духовная братия, изъявившая желание отправиться на фронт в роли полковых священников, была обязана пройти жесткий отбор — испытание Верой.

Колокольный звон, запрещенный в большинстве городов, был временно разрешен — густой, набатный перезвон должен был очищать землю и воздух от скверны. Главным же распоряжением стала подготовка к проведению всероссийского молебна о спасении Отечества от мертвецкой напасти. В уцелевших храмах, в подпольных домовых церквях и даже простых домах собирались верующие. Службы шли круглосуточно, священники сменяли друг друга у алтаря.

Люди молились не только знакомым святым, дарующим победу русскому воинству — Георгию Победоносцу и Александру Невскому, но и тем, кто в народном сознании всегда боролся с нежитью: святому Никите Бесогону[1] и великомученику Трифону[2].

Церковь, долгие годы находившаяся в гонениях, в один миг стала нужна всем — и простым крестьянам, и бойцам на фронте, и даже высокопоставленным партийным функционерам. Она сумела мобилизовать у своей многократно выросшей паствы силу Духа и силу Веры, чтобы стать второй линией обороны Родины там, где бессильны были штыки и пулеметы. И пока Красная Армия готовила свои армии и дивизии к новой войне, армия священников уже вступила в бой на невидимом, но оттого не менее страшном фронте.

Но на этом сотрудничество Советского государства и Церкви не остановилось. Когда выяснилось, что пули лишь временно останавливают, но не уничтожают тела оживших мертвецов, встал вопрос о поиске принципиально иных методов борьбы. Именно тогда по личной инициативе Патриаршего Местоблюстителя и с молчаливого одобрения высшего партийного руководства началось формирование уникальных и доселе невиданных структур — совместных оперативных бригад НКВД и священства.

Эти бригады, прозванные в отчетах «экзорцистскими ротами», действовали в прифронтовой полосе и на территориях, уже пораженных «демонической проказой». Их задачей была не ликвидация, а поимка и доставка в специальные лаборатории образцов «некро-умертвий» — наиболее сохранных экземпляров погибших солдат Вермахта, поднятых некротической силой. В состав каждой такой группы входили два-три оперативника НКВД, отвечавшие за безопасность и транспортировку, и один священник, прошедший особый инструктаж.

Священник в этом гамбите являлся ключевой фигурой. Используя освященные артефакты (наперсные кресты особой работы, емкости со святой водой, свитки с молитвами), он нейтрализовал нежить, обращая ее в пассивное, «спящее» состояние, в котором тварь можно было сковать, упаковать в просмоленный брезент и отправить в тыл для изучения.

Методы были выстраданы вековой инквизиторской традицией: чтение отходных молитв, наложение на чело покойника свинцовых печатей с текстами из псалмов, окуривание ладаном, собранным на мощах великомучеников. Это был опасный и изматывающий ритуал, требовавший абсолютной стойкости духа, ведь малейшая ошибка или проявление страха могли разбудить отловленных тварей.

В подземных бункерах под Москвой и в стенах нескольких закрытых монастырей, превращенных в исследовательские центры, священники-инквизиторы, многие из которых еще недавно отбывали сроки в лагерях, приступили к своей страшной работе. Им доставляли пойманные «образцы». Здесь, в условиях строжайшей секретности, проводились опыты по тотальному уничтожению нежити.

Отец Евлампий делился со мной ходом исследований. Святые отцы испытывали на тварях силу разных освященных элементов: топили их в чанах со святой водой и наблюдали, как плоть мертвеца медленно, с шипением, растворялась, словно воск. Они вводили им расплавленное серебро, отлитое из церковной утвари, и смотрели, как некротическая сила покидает тело в клубах черного дыма. Они сжигали их освященным огнем от негасимых лампад у чудотворных икон. Каждый найденный способ был дорогостоящим обрядом, требующим огромных духовных затрат, но он работал там, где была бессильна сталь.

Церковь скрупулезно документировала все результаты — какие молитвы, какие святые лики и какие таинства оказывали наибольшее воздействие. Это уже была не вера, а почти что наука — наука о божественном противодействии адскому колдовству.

Полученные знания немедленно поступали в «общий котел», где узкий круг ученых, включая и нашу структуру силовиков-энергетиков, пытались разработать действенные методы борьбы. На свет появлялись первые практические руководства для войск. Инструктаж для бойцов теперь включал не только сведения, куда и чем стрелять, но и какими молитвами можно временно остановить или замедлить атаку нацистских некров.

Штатным вооружением частей, идущих на зачистку некротических проявлений, стали топоры с выгравированными на лезвии молитвами и канистры с горючей смесью на основе освященного масла — елея. Разрабатывались особые сигнальные ракеты, которые, взрываясь в небе, осеняли местность на короткое время освященным светом, на мгновение парализуя нежить и давая красноармейцам передышку.

Государство и Церковь, атеисты и верующие, слились в едином порыве, создавая новый, страшный и эффективный симбиоз знания и веры, стали и молитвы. Они вместе писали новую магию — магию Победы над самым древним и жутким врагом человечества. И главным оружием в этой войне становилось не бездушное железо, а ожившее в сердцах людей слово Божие, поставленное на службу Отечеству.

Этот симбиоз рождал не только новое оружие, но и новую реальность. По всем фронтам, бок о бок с комиссарами, теперь действовали полковые священники, прошедшие ускоренный курс «спецбоебогословия». Их авторитет в войсках был непререкаем. Боец уже на сомневался в слове батюшки, чья молитва лишь вчера помогла остановила ползущий на окопы трупный вал фашистких умертвий. Уставы дополнились «Молитвенником бойца-противонекротиста», а знание «Отче наш» и «Символа веры» стало таким же обязательным навыком, как чистка оружия или рытье окопа.

Война против мертвых обнажила живую душу народа — со всеми ее страхами, сомнениями и неистовой, яростной верой. Мы больше не сражались только за землю, за города, сёла, заводы и пашни. Мы сражались за саму возможность нормальной жизни, и чтобы наши души не были обращены в рабство слугами Тьмы даже после смерти. И в этой борьбе последним рубежом была не линия фронта, а человеческие сердца.

Эта новая доктрина требовала перестройки не только тактики, но и всей логистики войны. Заводы, еще вчера выпускавшие снаряды, теперь осваивали еще и выпуск портативных алтарей и другой церковной утвари для производства святой воды в промышленных масштабах.

Опытные химики в лабораториях, возведенных при монастырях, экспериментировали с формулами освященного напалма, пытаясь увеличить продолжительность горения елея. Инженеры конструировали специальные бронетранспортеры, больше похожие на передвижные храмы, с укрепленными иконостасами и мощными звукоусилителями для трансляции молитв на поле боя — красноармейцы их прозвали «псалмокатами». Но никто не отменял производство и обычного вооружения — винтовок, ППШ, патронов к ним, танков, самолётов, снарядов…

Отец Евлампий, однажды пригласивший меня в один из «церковных цехов» в подземельях Истринского монастыря, горько улыбнулся: «Раньше боролись с бесами в душах человеческих, а теперь — с бесами во плоти. Инструменты те же, только масштаб иной».

Священники, многие из которых прошли лагеря, стали ценнейшими военными специалистами — заключение неимоверно закалило их волю и Веру. Их вызывали на самые опасные участки фронта, где обычные войсковые части были бессильны. Они шли в атаку с крестом в одной руке и крестным знамением — в другой.

Их слово было острее штыка, а Вера — крепче брони. Я уже молчу о тех иноках, в ком неожиданно просыпалась Божественная Благодать. Но таких 'специалистов было крайне мало. Их можно было пересчитать буквально по пальцам на руках.

Но за каждой победной сводкой стояла чудовищная цена. Отец Евлампий как-то признался, что по ночам его мучают кошмары. Не крики тварей, а тихий стон солдата, которого не успел благословить перед атакой полковой капеллан. Не адское шипение серебра в плоти мертвеца, а шепот умирающего товарища: «Батюшка, прости меня, я в Бога не верил…». Эта война стирала границы не только между мирами, но и внутри людей.

Атеисты, увидев воочию ожившего мертвеца, начинали искать в памяти обрывки молитв. А «условно» верующие — агностики, не чуждые современной науке, начинали еще больше сомневаться, не является ли их вера всего лишь еще одним, пусть и эффективным, физическим законом.

А высказывание Патриаршего Местоблюстителя Сергия — «Вера — это не щит от ужаса. Вера — это способ идти вперед, даже когда ужас проникает в самое сердце», стало настоящим лозунгом, позволяющим войскам отчаянно сражаться, даже когда восставшие мертвецы окружали их со всех сторон.

Однако по мере того как мы всё глубже погружались в эту новую реальность, стали появляться тревожные признаки. Ученые из нашего ведомства силовиков-энергетов, занимающиеся серьёзными исследованиями некротических проявлений, заметили, что нежить начала эволюционировать. Простые молитвы действовали все слабее, требовались все более сложные и мощные обряды.

Словно сама Тьма училась сопротивляться Свету. Сначала поползли слухи о «продвинутых» некросах, которых не брали ни молитвы, ни серебро, ни святая вода. Только Божественная Благодать в ста случаях из ста оказывалась эффективна. Но такого количества осененных Божественной силой, чтобы направить их на все участки многочисленных проявлений некромагии, у православной церкви не имелось.

Это оказалось правдой — чем эффективнее становились наши методы, тем изощреннее была ответная реакция Тьмы. Наши разведчики-диверсанты, внедренные в тыл врага, приносили тревожные вести. Немцы, под руководством своего «черного папы» Вилигута, не просто призывали мертвецов — они их «улучшали». Появились некросолдаты, закованные в броню, на которую были нанесены не геральдические символы, а кощунственные руны, нейтрализующие действие освященных предметов. Ходили слухи о гигантских «зомбаках», собранных из десятков тел, которых не брали ни топоры, ни канистры с елеем.

Депеши разведки вскоре подтвердили донесения с фронта. При штурме укреплений противника красноармейцы столкнулись с новой породой некросолдат. Эти твари, прозванные «бронированными упырями», почти не реагировали на залповое чтение молитв из усилителей «псалмокатов». Святая вода вызывала на их коже лишь слабый пар, словно на раскаленной сковороде, а освященные топоры застревали в плотной, словно камень, плоти. Потребовался прямой выстрел из противотанкового ружья, чтобы остановить такую тварь. Цена каждой такой победы измерялась десятками, а то и сотнями жизней.

Отец Евлампий, изучая сводки, фотографии и отчеты, мрачнел.

— Они не просто колдуют, товарищ Чума, — сказал он мне как-то вечером, — они ведут селекцию. Отбирают самых сильных, самых стойких к Свету. Это уже не хаотичная нежить, это… армия. Армия из Ада.

Стало ясно, что наша «наука о Божественном» должна сделать качественный скачок. Одних молитв и святой воды было уже недостаточно. Требовалось нечто большее — оружие, способное бить не по плоти, а по самой сущности некромантического колдовства.

И такое оружие искали там, где его и ожидало найти — в самых древних и сокровенных тайнах Церкви. Ученые-физики и богословы ломали голову над тем, как материализовать саму веру, превратить ее в излучение, способное выжигать скверну на корню. Экспериментировали с мощными рентгеновскими аппаратами, пропуская через них освященные реликвии, пытались «заряжать» радиоволны молитвами, записанными на только что изобретенные магнитофоны. Это была граница между чудом и технологией, и мы были готовы переступить через нее.

Нашим ответом же немецко-фашистким колдунам стал проект «Собор». По личному распоряжению Сталина, в глубоком тылу, в заброшенных штольнях Урала, началось строительство сверхсекретного комплекса. Это был не просто научный институт, а гигантский «духовный ретранслятор».

Туда свозили самые почитаемые святыни, спасенные из храмов перед самым приходом немцев: Владимирскую икону Божьей Матери, мощи Сергия Радонежского, крест с распятием из Киево-Печерской лавры и множество иных святынь, намоленных столетиями поклонения.

Задача ставилась амбициозная — создать резонанс такой частоты и мощности, чтобы он мог «перегрузить» некротическое поле на всей территории страны, сжигая тонкие связи «кукловода» с его мертвой армией. Отец Евлампий, назначенный духовным руководителем проекта, как-то признался мне:

— Мы забираемся в такие дебри, где заканчиваются каноны и начинается… неведомое. Мы пытаемся измерить Божественную Благодать в «джоулях и вольтах». Не приведет ли это к новой ереси? Не станем ли мы подобны нашим врагам, пытаясь приручить то, что должны лишь благоговейно принимать?

Мы создавали магию Победы, но не замечали, как «тень» от нашего нового оружия становилась все длиннее и гуще — нацисты тоже не стояли на месте.

В кулуарах нашего ведомства заговорили о «пороге сопротивления». Гипотеза была проста и ужасна: темная энергия, питающая нежить, адаптировалась к нашим методам воздействия. То, что работало вчера, сегодня было уже малоэффективно. Это была та самая гонка вооружений, где отставание означало не просто поражение, а тотальное истребление, с риском последующего присоединения наших погибших бойцов к армии противника.

Но мы не могли остановиться и, сами того не желая, будили древние, дремлющие в самой основе мироздания силы. И теперь нам предстояло узнать, кто окажется страшнее: нацистский кукловод со своей армией мертвецов, или пробужденный нами Гнев Божий, не различающий в своем слепом могуществе ни друзей, ни врагов. Война за души человечества вступала в свою решающую, и самую непредсказуемую фазу.

[1] Никита Бесого́н — раннехристианский святой, апокрифический великомученик, подвергшийся пыткам и принявший смерть за Христа в Константинополе; вымышленный сын римского императора Максимиана. Широко известен в христианской иконографии в мотиве побивания им беса-дьявола, соблазнявшего его принять язычество.

[2] Великомученик Трифон известен своим противостоянием бесам, а именно, в одном из житийных преданий он изгнал бесов из дочери римского императора Марка Гордиана III. Эта история является ключевым моментом его жизни, демонстрирующим его духовную силу и чудесные способности, которые проявлялись в исцелении и защите от зла.