Товарищ "Чума"#12

Глава 11

Мгновенная тишина, густая и звенящая, обрушилась на нас. Даже ветер, казалось, затаил дыхание. Все взгляды, как по команде, устремились к скудным, обгоревшим кустам, за которыми явственно слышался сухой, шелестящий шорох — звук волочащихся ног и тихий треск ломких веточек.

— Восставший… — пробормотал я. — А если они все поднимутся?

Фролов, не меняя позы, плавно перевел ствол автомата в сторону движения. Его лицо стало каменным, лишь глаза «метались» из стороны в сторону, прикидывая, как половчее стрелять.

— Только один? — Его голос стал низким и хриплым — висящие в воздухе невесомые частички золы драли горло.

— Пока — да, — бесстрастно ответил Каин. Он отступил на шаг, его неестественно длинные пальцы сжались в кулаки, а по лицу пробежала едва заметная рябь — признак готовящегося к бою упыря. — Думаю, что ритуал был применён ко всем павшим, и они тоже рано или поздно поднимутся.

Из-за кустов, наконец-то показалась фигура. Нелепая, угловатая, в обгоревшей и изодранной в клочья форме вермахта. Кожа на лице и руках ожившего мертвяка была мертвенно-серой, покрытой сетью черных вен, в которые будто закачали концентрированную тьму.

Его глаза, мутные и влажные, словно у снулой рыбы, бесцельно блуждали, но при этом его движение было четко устремлено прямо в нашу сторону. Мертвяк не дышал. От него исходил запах гари, тлена и чего-то кислого и приторно сладковатого, отдалённо похожего на запах разложения.

— Halt! — крикнул Фролов.

Мертвец не остановился. Он сделал еще один шаг, его нога с сухим хрустом наступила на обгоревшую ветку. Его посиневшие губы медленно расползлись в беззвучном оскале.

— Господи, помилуй! — прошептал отец Евлампий, с трудом поднимаясь на ноги.

Он оперся на моё плечо, и его рука дрожала, но в глазах уже горел пронзительный огонь Благодати. Он протянул вперед дрожащую руку с крестом, начиная шептать молитву. Матиас, не дожидаясь ничьих приказов, сделал два резких шага вперед. В его движении не было ни страха, ни отвращения — только холодная, хищная решимость.

— Не трать силы, пастор, — сипло бросил он через плечо. — Они могут нам еще пригодиться.

Мертвец, словно уловив движение, резко повернул голову в сторону упыря и издал горловой булькающий звук. Дохляк даже ускорил шаг, его руки с длинными, почерневшими ногтями протянулись вперед, цепкие и жесткие.

Выстрел прозвучал оглушительно громко. Короткая очередь, выпущенная Фроловым с гулким чвяком расколотила башку ходячего на куски, разбросав по сторонам сгустки мозга и куски черепа. Практически безголовый мертвец «споткнулся» и рухнул на землю, больше не шевелясь.

Тишина после выстрела была оглушительной. Воздух, плотный от гари и напряжения, звенел в ушах. Мы смотрели на бездыханное тело, из которого наконец-то ушла поддельная, кощунственная жизнь.

— Но это всего лишь один… — хрипло сказал Фролов, перезаряжая автомат. — А если, как сказал Каин, их тут десятки? Сотни? Тысячи? Мы не сможем отстреливаться от такой толпы мертвецов.

Как будто в ответ на его слова, трупы врагов вокруг нас зашевелилась. Не в одном, не в двух, а сразу в десятке мест. Из-под обломков, из-под слоя пепла и грязи, начали появляться бледные искалеченные трупы. Слышался невыносимый скрежет, хруст костей и тот самый сухой, шелестящий шорох, умноженный на двадцать.

— Твою мать! — выругался я, но мой голос предательски сорвался.

Каин, приняв свою истинную, ужасающую форму, уже стоял в боевой стойке, его когти были обнажены, а в глазах пылала холодная ярость древнего и потустороннего хищника. Матиас тоже сгруппировался, готовый трансформироваться. Фролов отступил ко мне и отцу Евлампию, держа «шмайсер» наизготовку.

И тут раздался голос священника. Тихий, но пронизывающий до костей, наполненный такой верой, от которой по коже побежали мурашки.

— Отойдите от меня… Все! И держитесь за спиной, особенно тёмные…

Ну, под тёмными он имел ввиду меня и упырей. Мы инстинктивно отпрянули. Отец Евлампий стоял, опираясь на плечо Фролова, позабыв про боль и усталость. Его грузная фигура выпрямилась, расправив плечи, будто невидимая рука сняла с него груз прожитых лет и усталость. Он поднял крест, и тот засветился изнутри — не отраженным огнем пожарища, все еще полыхавшего неподалёку, а своим, чистым, ослепительно-белым сиянием.

— Не вам, исчадия Тьмы, попирать творение Господне! — Его голос гремел, и в нем уже не слышалась слабость изможденного человека. — Я повелеваю вам во имя Отца, и Сына, и Святого Духа — возвратиться в прах, от коего вы пришли!

Это не было похоже на обычную молитву — это было похоже на приказ. Благодать хлынула из священника волной, слепящим светом и оглушительным звоном, что был громче любого взрыва.

Божественный свет коснулся первого поднявшегося мертвеца, и тот не просто упал — он рассыпался, превратившись в облачко серого праха. За ним второй, третий… Волна святого огня покатилась по окрестностям, беззвучная и всесокрушающая. Она попросту стирала нежить. Мертвецы, едва успев подняться, обращались в прах.

Главным для нас стало тоже не попасть под этот удар. Я до сих пор помнил это «удовольствие», но на тот момент «концентрация» Благодати была куда как меньше. А сейчас это был настоящий океан Божественной силы, затопившей всю округу. Это длилось меньше минуты. Когда свет угас, отец Евлампий тяжело рухнул на колени, крест выпал из его ослабевшей руки. Он дышал прерывисто и тяжело, как человек, отдавший все свои силы до последней капли.

Я подбежал к батюшке и подхватил его под руку, чтобы он не упал лицом в пепел. Но едва я прикоснулся к нему, как мою руку обожгло. Священник настолько «пропитался» излучаемой Благодатью, что она подействовала на меня, даже после того, как он прекратил её испускать. Хорошо, что священника с другой стороны подхватил Фролов, иначе мне бы основательно сожгло ладонь. А так лишь немного опалило — я вовремя успел её одёрнуть.

— Ты как, святой отец? — спросил я.

Священник медленно поднял на меня взгляд. Его глаза снова были потухшими, усталыми, но в них читалось горькое удовлетворение тем, что он сейчас сделал.

— Сосуд… выдержал… — прошептал он, и губы его тронула слабая улыбка.

А в следующее мгновением он потерял сознание. Но он был жив. А зарождающие «личинки» ходячих были уничтожены. Воздух гудел от остаточной энергии и пах озоном и святостью, смешанной с запахом пепла и сожженной плоти. Прах, оставшийся от уничтоженных тел, теперь медленно оседал на землю, словно грязный снег.

Священник очнулся через несколько часов, но еще до темноты. Мы уже успели перенести его подальше от этого проклятого места, нашли полуразрушенный, но целый сарай на окраине сгоревшей деревни. Воздух внутри все еще пах гарью и пылью, но хотя бы не смертью.

Первым делом отец Евлампий попросил воды. Фролов поднес к его губам свою флягу, и священник сделал несколько жадных глотков, будто не пил неделю.

— Жив, батюшка? — спросил я, присев на корточки рядом. Моя обожженная ладонь ныла и плохо заживала, но я старался не подавать вида.

— Жив… хвала Господу! — Голос его был тихим и хриплым. Он медленно сел, опираясь на руку, и окинул нас взглядом. — Что там было? — спросил отец Евлампий. — Всех зачистил?

— Дочиста! — ответил за всех Фролов, чистя затвор своего «шмайсера». — Ни одной твари не осталось!

На лице священника мелькнуло что-то вроде облегчения. Он кивнул, потом перекрестился, шепча короткую благодарственную молитву.

— Надо двигаться, товарищи! — напомнил нам капитан госбезопасности. — Мы и так здесь задержались. Москва не ждет. Нужно срочно донести товарищу Сталину обо всём, чему мы стали свидетелями!

С этим никто спорить не стал — информация действительно было архиважной. Мы молча собрались. Выглядели, как группа выживших после какой-нибудь катастрофы: изможденные, в грязи и копоти. Но — живые, и в наших глазах до сих пор светился огонёк некоего безумия.

Фролов помог отцу Евлампию встать. Прикоснуться к святому отцу больше никто не решился — ожог на моей руке был лучшим доказательством, что упырям и мне сильно не поздоровится. Батюшка пошатывался, но мог идти сам, опираясь на найденную в сарае палку.

Мы вышли на дорогу. Вернее, на то, что от нее осталось. Вечер был серым и холодным, туман стелился по низинам, скрывая ужасы войны и выжженную землю. Я шел рядом с Каином. Впереди Фролов прокладывал дорогу, обходя воронки и завалы. Отец Евлампий шел следом, упрямо переставляя ноги и что-то бубня себе под нос. Может, молитву, а может, просто ругался на свою немощность. Мы шли молча, перекатывая в своих головах тяжелые неподъёмные мысли.

Туман сгущался с каждой минутой, обволакивая нас, как мертвая пелена. Даже звуки шагов заглушились им — казалось, сама земля затаила дыхание, ожидая чего-то. Я то и дело оглядывался назад, в сторону того проклятого места, всё еще не веря, что нам (вернее, священнику) удалось выжечь всю фашистскую погань. Но нас никто не преследовал. Только тишина. Зловещая и густая, как сладкая приторная патока.

— Ты думаешь, это всё? — тихо спросил капитан, поравнявшись со мной. Его голос был едва слышен в сыром и промозглом тумане.

— Нет, — ответил я без колебаний. — Это только начало. Вилигут не стал бы тратить такие силы на обычную диверсию. Это был пробный запуск — «обкатка» новой колдовской технологии… А теперь, когда он знает, что она работает… — Я не договорил. Да это было и не нужно — Лазарь Селивёрстович и сам всё понимал.

— Тогда скоро начнётся массовое внедрение, — прошептал чекист, продолжив мою мысль. — Над каждым солдатом, отправляемым на передовую, проведут ритуал… Да и на фронте тоже. Убитый солдат не потеря, если он вернётся живым мертвецом. Снова и снова.

Мы оба замолчали. Мысли были слишком напряженными, чтобы произносить их вслух. Но я знал: если это действительно так (а это так) — война примет совершенно иной облик, куда более страшный. Она станет бесконечной мясорубкой, где с одной стороны окопов будут сражаться те, кто уже не может умереть по-настоящему.

— Надо поспешить, товарищ командир! — словно отвечая на мои мрачные мысли, произнес Фролов. — До ближайшего расположения наших войск, имеющих свой аэродром, километров двадцать… Ну, было на момент нашей заброски, — поправился он. — Ну, так-то, аэродром в кармане не унесёшь, — слегка пошутил он. — Но, можно срезать… только там болото…

— Значит, пойдём через болото! — твёрдо произнёс я. — Любое промедление для нас подобно тысячам и тысячам тысяч новых смертей!

Отец Евлампий, услышав это, лишь тяжело вздохнул и перекрестился:

— Господь не оставит нас!

Мы свернули с дороги, углубившись в заросли. Лес встретил нас мокрыми, цепкими ветками и гнетущей тишиной. Туман здесь был ещё гуще, он висел меж стволов неподвижными молочно-белыми клочьями. Фролов шел первым, с автоматом наизготовку, его напряженная спина была нашим единственным ориентиром.

Шли медленно, продираясь сквозь бурелом, спотыкаясь о невидимые корни. Каждый хруст ветки под ногой отдавался в тишине громоподобным эхом, заставляя вздрагивать и сжимать оружие. Я раздосадовано ругнулся, что не могу открыть чудесную тропу лешего (естественно простую, поскольку бороться с тварями на тропе, усовершенствованной дедулей сил у меня не было), в конечной точке пути я ни разу не был.

Неожиданно моя ловчая сеть выдала информацию, что не так уж и далеко по курсу нашего движения находится небольшой отряд из десятка человек. Это были наши — красноармейцы. О чем я и сообщил своим спутникам. Именно поэтому, когда из тумана прямо перед Фроловым возникла тёмная фигура, никто не удивился. А капитан не вдарил по ней очередью из «шмайсера».

— Свои! — крикнул Фролов, предупреждая засевших в кустах бойцов. — Свои мы, черт побери!

— Сейчас посмотрим, какие вы свои! — хрипло произнес выросший перед нами мужик с петлицами сержанта. — И не дёргайтесь, ребятки — вмиг изрешетим!

Из-за деревьев, и ложбинок, тщательно замаскированных ветками, поднялись еще несколько человек, держа нас на мушке. Они смотрели на нас с подозрением — наша странная компашка сейчас действительно вызывала недоверие — закопченные, оборванные, с горящими лихорадочным блеском глазами. А еще среди нас имелся поп и офицер-эсэсовец.

— Кто такие? Пароль! — прокричал молоденький лейтенант, вылезший из кустов. Его голос дрожал от напряжения, выдавая взвинченные до предела нервы.

Капитан госбезопасности шагнул вперед, прямо грудью на трофейный автомат, который направил на него сержант.

— Капитан государственной безопасности Фролов! Следуем со специальным донесением для Ставки Главковерха! Связь со Штабом фронта имеется? Немедленно свяжитесь с вашим командованием! Дело не терпит отлагательств.

В его голосе была такая сталь, такая непоколебимая уверенность, что лейтенант невольно выпрямился и опустил пистолет, который до этого судорожно сжимал в руках.

— Надо еще разобраться: кто ты есть? — не поддался сержант, так и не опустив автомата. — Может, и не капитан совсем, а гауптштурмфюрер, как дружок твой — эсэсовец! — И он, чуть мотнув стволом, указал на Матиаса.

Лейтенантик после этих словно опомнился, и вновь взял нашу команду на мушку:

— Оружие придётся сдать, товарищ капитан госбезопасности! Следуйте за нами! И не вздумайте бежать…

Идти до места расположения части пришлось, не то, чтобы слишком долго, но муторно, пробираясь между смердящих болот и бездонных топей. Какой смысл был в таком расположении части, я не понимал. Но лезть с расспросами мне совершенно не хотелось. Если расположили здесь — значит, так нужно. Командованию виднее.

Лагерь был небольшим, временным — это сразу бросалось в глаза. Но, в тоже время, уже обустроенным — окопы, блиндажи. Солдатики смотрели на нас с нескрываемым любопытством и опаской.

Командир части, возрастной майор с усталым, но проницательным лицом, принял нас в своем блиндаже, при свете коптилки — ночь уже полноправно вступила в свои права. Он внимательно просмотрел документы, предоставленные ему чекистом, и выслушал скупой, лишенный эмоций правдивый рассказ капитана госбезопасности.

По мере повествования его лицо его становилось все суровее и мрачнее. Когда Лазарь Селивёрстович закончил, майор тяжело опустился на табурет и долго молчал, практически не шевелясь и не моргая, глядя на мерцающее пламя. Я уже подумал, что так и заснул с открытыми глазами.

— Чёртовщина какая-то… — наконец выдохнул он, жестко потерев ладонями лицо. — Еще пару дней назад я счел бы вас сумасшедшими… Но… это пару дней назад… Одним словом, пойдёмте, товарищи, я вам кое-что покажу.

Майор поднялся на ноги и вышел из командирского блиндажа в темноту ночи. Он двинулся быстрым, решительным шагом, не оглядываясь, и мы, перехватив недоуменные взгляды друг друга, потянулись за ним гуськом. Командир вел нас по лагерю, петляя между блиндажей и палаток, к самому краю позиций.

Туда, где гуще стоял лес и слышны были громкие лягушачьи «трели» из ближнего болота. Хоть и было довольно прохладно, но завсегдатаи трясины еще впали в спячку и оглушительно квакали в ночи. В воздухе витал тяжелый гнилостный болотный смрад, от которого сворачивало желудок.

Впереди, у подножия огромной ели, виднелась низкая, но основательная бревенчатая землянка, у входа которой стояли два часовых с автоматами наизготовку. Их лица были бледны и напряжены, а взгляды беспрестанно метались в сторону запертой на толстый засов дверцы.

— Открывай, боец! — коротко бросил майор.

Один из солдат, явно пересиливая страх, с грохотом откинул массивный засов и отдернул дверь. Внутри, в густом мраке, пахло сырой землей, сыростью и плесенью. Майор взял у часового фонарь и направил яркий луч внутрь — в центре землянки, упираясь спиной в толстый опорный столб, сидел человек.

Или то, что когда-то было человеком. Вернее, чёртовым фрицем. Его руки и ноги были туго перетянуты несколькими витками крепких веревок, глубоко впившихся в синюшную плоть. Зелёный китель немца был сплошь продырявлен пулями, по всему телу зияли десятки жутких ран.

Но, не взирая на это, тварь была «живой». Его бледное бескровное лицо было расчерчено черной сеткой проступающих сквозь кожу сосудов. Но самое жуткое — это глаза: мутные, молочно-белесые, они бесцельно блуждали по землянке, пока не остановились на нас. Рот мертвяка ритмично открывался и закрывался, издавая тихое, хриплое посвистывание.

— Вчера поймали… — глухо проговорил майор. — Пер прямо на наши позиции. Ребята дали очередь — упал. Думали, все. Решили посмотреть… А он… очнулся. И… — Желваки майора заходили ходуном. — Он почти весь дозор положил… А затем гнал выживших до самых позиций. Только здесь и связали… Но ведь не бывает так… Он же, сука, уже мертвый!