Товарищ "Чума"#12

Глава 12

Фролов, сжав кулаки, шагнул вперед. Его лицо исказилось гримасой холодной ненависти.

— Еще как бывает, товарищ майор! Мы их уже видели, и не в единственном экземпляре! — добил он командира отряда красноармейцев. — Да, я же говорил… Пули — бесполезны, если цела голова. Мертвяков не остановить, пока не разнесешь им голову в кашу. Ну, или с помощью Божественной Благодати…

— Чего? — побагровел майор. — Какой еще Благодати?

— Божественной! — не дрогнув ни единым мускулом, повторил Лазарь Селивёрстович. — Привыкай, майор — скоро таких тварей на линии фронта будет не счесть. И отношение к поповскому сословию кардинально изменится!

В этот момент вперед вышел отец Евлампий. Его лицо было сосредоточено и спокойно.

— Товарищи командиры, — тихо, но внятно произнёс он. — Позвольте мне провести один… эксперимент. Я, как служитель церкви, должен попробовать… Сначала — обычной молитвой… Затем — освященной водой… Быть может, что-то из этого подействует на этот кошмар. Ведь не каждый священник владеет Благодатью Господней, а Вера и молитва в каждом из их сердец.

Майор скептически хмыкнул, но, бросив взгляд на непроницаемое лицо Фролова, нехотя кивнул.

— Пробуйте, батюшка. Только осторожнее.

Отец Евлампий перекрестился, сделал шаг к мертвецу и, собравшись с духом, начал читать молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…»

Мертвец никак не отреагировал на слова молитвы. Его мутные глаза продолжали блуждать, а зубы клацать в попытке дотянуться до кого-нибудь из нас. Он был глух к словам, идущим из мира живых. Тогда священник, с усилием откупорив маленький флакон, брызнул ему в лицо «святой водой».

Раздалось легкое шипение, будто плеснули масла на раскаленную сковороду. На лице мертвеца, в тех местах, куда попали капли, выступили крошечные струйки едкого дыма. Он впервые проявил признаки беспокойства — затряс головой, замычал, силясь вырваться из пут. Но это была не боль, а скорее, некое болезненное раздражение. Он продолжал тянутся к отцу Евлампию, щелкая зубами.

— Видите, батюшка? — с горьким торжеством в голосе произнес майор. — Никакого толка от ваших молитв и воды. Сказки всё это! Только время впустую теряем.

Но отец Евлампий не отступил. Он отшатнулся на мгновение, увидев эту реакцию, а затем выпрямился во весь рост. Его деланое спокойствие куда-то испарилось. Теперь он «горел». Отбросив опустевший флакон, он воздел руку с тяжелым наперстным крестом, и его голос, прежде тихий, грянул во всю мощь легких, заполняя собой всю землянку, и звуча мощно и властно:

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Повелеваю тебе, дух нечистый, оставь творение Божие! Изыди в места пустынные и безводные, уготованные тебе от века! Да сокрушится всякое бесовское действо силою Честного и Животворящего Креста Господня!

Он не молился. Он приказывал. И на этот раз молитва отца Евлампия подействовала. Словно раскаленным прутом ткнули в живую плоть, так и мертвец вздрогнул всем телом. Его жуткое, монотонное мычание оборвалось, сменившись пронзительным, скрипучим визгом, от которого кровь стыла в жилах. Кожа в местах попадания святой воды, уже слегка обугленная, неожиданно начала активно пузыриться, исходя густым зловонным гноем.

Мертвяк рванулся вперед, но не к отцу Евлампию, а будто пытаясь убежать от невидимого огня, пожирающего его изнутри. Связки на его шее натянулись, как канаты, а глаза, мутные и бесчувственные, внезапно лопнули, как раздавленное яйцо.

Челюсти нежити свело чудовищной судорогой — несколько зубов, с треском ломаясь, выпали на окровавленный подбородок. Из его горла вырывался уже не визг, а хриплый, захлебывающийся вой — звук агонии существа, в котором противоестественная жизнь вступила в смертельный бой с силой, возвращающей его в объятия смерти.

И вдруг все прекратилось. Судороги мертвого тела достигли пика, его тело выгнулось в неестественной дуге, застыло на мгновение в напряжении всех мышечных волокон, а затем обмякло и безжизненно повисло на веревках. Нас всех обдало могильным холодом и гнилью, вырвавшихся из его распахнувшегося рта. А затем тело «задымилось», истекая темным некротическим перегаром эфира.

Мертвец окончательно стал тем, кем и должен был быть — тихим и безобидным мертвецом. Я прекрасно видел в магическом зрении, как был сломан и развеян колдовской конструкт в его голове. В землянке воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием присутствующих. Майор, бледный, с широко раскрытыми глазами, не сводил взгляда с «дымящегося» тела.

— Ну, батюшка… Ну… — Фролов радостно обнял отца Евлампия. — Получилось же! Ну? Получилось!

После этого мы вернулась в землянку майора. Воздух внутри был густым от табачного дыма. Вызванный радист, получив разрешающий кивок от командира, начал настраивать рацию. Связь сначала со штабом армии, потом с Москвой и со Ставкой была установлена.

— Ясно, — получив ответ, майор поднялся. — Вас заберут через два часа. Самолётом. До аэродрома сорок минут…

— Слушай, майор, — произнёс Фролов, — а перекусить найдётся чего-нибудь?

— Конечно-конечно! — засуетился майор. — Сейчас.

Он вышел, чтобы отдать распоряжения. Мы остались одни в блиндаже, слушая, как снаружи доносится привычный, почти успокаивающий гул армейской жизни: шаги, приглушенные голоса, лязг металла и живые люди. Как же я отвык от всего этого!

Фролов обернулся к нам:

— Ну, что, товарищи, перекусим, и дальше тварей бить?

За стеной послышался нарастающий гул авиамоторов. Похоже, немецкий разведчик кружил над лесом, высматривая цели. Обычная война еще напоминала о себе. Но мы уже знали, что этот привычный мир кончился. Впереди была другая война. И наш путь к Сталину был лишь первым шагом в этой новой, неизведанной битве.

Майор вернулся, а за ним двое бойцов внесли солдатские котелки с дымящейся перловкой с тушенкой, а также кружки и черный хлеб. Запах простой солдатской еды показался мне в тот момент самым благоуханным ароматом на свете.

Мы ели молча, торопливо, почти не глядя друг на друга. Отец Евлампий, бледный и осунувшийся после ритуала, перед едой тихо прочел молитву, но на этот раз это были слова благодарности Господу за хлеб насущный. Фролов поглощал пищу с солдатской прямолинейностью, но в его глазах я читал ту же усталость и тяжесть, что давила и на меня. Мы были похожи на людей, только что вышедших из страшной битвы, но уже знающих, что впереди — новая.

А вот Каин с Матиасом, пока мы ходили с командиром в блиндаж с мертвяком, потихоньку растворились в ночи и никакая охрана, выставленная майором, не сумела их удержать. На его вопрос «куда делись ваши люди?», я, прямо глядя глаза в глаза, ответил, что у них есть собственное задание от Ставки. И посоветовал поскорее забыть, что он их вообще видел.

Через сорок минут, как и обещал майор, за нами приехал полуторка. Мы тряслись в кузове по разбитой дороге, молча глядя на проплывающий мимо тёмный лес. Воздух аэродрома пах авиационным бензином, пылью и осенью. Посреди поляны стоял небольшой транспортный «Ли-2», выпускаемый на базе американского «Дугласа». Его винты уже медленно вращались, готовясь к взлету. Возле трапа нас ждал офицер в форме НКВД, сухой, подтянутый, с непроницаемым лицом.

— Товарищ Чума? Товарищ Фролов? И отец Евлампий? — перекрикивая гул моторов, спросил он, сверяясь с бумагой в руке. — Проходите в салон — вылетаем через пять минут.

В салоне было небогато, пахло машинным маслом, всё тем же авиабензином и табаком. Мы заняли места на жестких сиденьях вдоль бортов. НКВДешник устроился напротив, его внимательный, холодный взгляд скользил по нам, будто он пытался разгадать сложную и опасную загадку. Самолет вздрогнул, покатился по взлетной полосе, и через мгновение земля ушла из-под «ног», превратившись в черное пятно.

Мы летели в Москву. К товарищу Сталину и руководству страны, чтобы сообщить им о новой опасности. Едва нам удалось совладать с демоном Хаоса, как сразу появилась новая проблема. У меня, отчего-то постепенно возникало стойкое убеждение, что это именно я вношу какую-то деструктивную ноту в этот мир. Ведь стоило разобраться с одной проблемой — как тут же возникала следующая.

Фролов, примостившись рядом, достал пачку папирос. Одну цигарку он зажал зубами, а вторую протянул мне.

— Не люблю я самолеты, — хрипло признался он, ёрзая на неудобном сиденье. — Как думаешь, батюшка, — повернулся он к священнику, — они там… в Кремле… нам поверят? Что молитвы твои могут стать оружием против этих… живых мертвяков?

Отец Евлампий медленно повернул к нему голову. Его лицо было усталым, но одухотворённым.

— Поверят, товарищ Фролов! Обязательно поверят! Мы покажем угрозу, которую нельзя остановить обычным оружием. А наше оружие — это Вера!

Чекист, сидевший напротив, не проронил ни слова, но я видел, как его пальцы нервно постукивали по кобуре пистолета. Я его прекрасно понимал — за такие вот речи можно легко оказаться где-нибудь в местах, не столь отдалённых…

Фролов затянулся, дым папиросы едким облачком заклубился в прохладном воздухе салона. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читалось то же самое, что вертелось и у меня в голове: вера — это хорошо, но и простыми пулями тварей тоже можно убить. Сложно — но можно. Главное, знать, как это сделать.

Отец Евлампий тоже, словно прочитав его мысли, тихо сказал, глядя в иллюминатор на проплывающие внизу облака:

— Не бойся, сын мой. Настоящую Истину не скрыть за формулами. Имеющие глаза, да увидят ее.

Наш сопровождающий, недовольно зыркнув на попа, вынул часы, сверился с временем и коротко бросил:

— Через час будем на месте.

Самолет качнуло, и я закрыл глаза, мысленно готовясь к тому, что ждало нас в Москве. Перед встречей со Сталиным нужно было хоть немного привести себя в порядок. Я попотчевал себя и Фролова лечебными конструктами. А вот на батюшку моя проклятущая волшба не действовала, поэтому ему придётся обходиться своими силами.

Самолет тряхнуло сильнее, и вскоре он пошел на снижение. За иллюминатором вместо бескрайнего поля облаков поплыли покрытые осенней ржавчиной подмосковные леса, а затем стало видно и первые окраины столицы. Вскоре под шасси с глухим гулом побежала посадочная полоса аэродрома. «Ли-2» пробежал несколько сот метров и замер.

Как только мы остановились, НКВДешник резко поднялся с места.

— На выход, товарищи! Время не ждёт!

Ступив на землю, я ощутил, как подкашиваются затёкшие от неудобного сидения ноги, но «доза» целительского конструкта, принятая ранее, быстропоправила все неудобства. Я глубоко вдохнул московский воздух. Даже он здесь был иным — не фронтовым, не лесным, а городским, пропитанным запахами дизельных выхлопов, угольной гари и холодной речной влаги. На полосе нас уже поджидал чёрный ЗИС-101. Без лишних слов мы втиснулись внутрь, и машина резко тронулась.

Мы ехали по пустынным утренним улицам. Москва встретила нас суровой, военной тишиной. Окна домов были крест-накрест заклеены бумажными лентами, кое-где зияли пустые глазницы выбитых стекол. Изредка попадались прохожие — сгорбленные, торопливые, с вещмешками за спиной — комендантский час еще не закончился, и они не хотели попадаться патрулю. Наш сопровождающий сидел рядом с водителем, не оборачиваясь, но я чувствовал его напряженное молчание.

Машина, миновав несколько КПП, въехала в самое сердце города. И вот он, Кремль, показался за высокой кирпичной стеной — неприступный, величественный, с темными зубцами кремлёвской стены, выделяющимися на фоне тусклого неба. Только рубиновых звезд на шпилях башен не было видно — они были закрыты специальными защитными чехлами, чтобы скрыть их от вражеской авиации и не дать противнику использовать их как маяки для наведения бомбёжек.

Нашу машину остановили у Спасских ворот. После тщательной проверки документов нас пропустили дальше, а после передали новому сопровождающему — такому же сухому и молчаливому офицеру в форме НКВД.

В кремлёвских коридорах каждый наш шаг отдавался гулким эхом в звенящей тишине. Фролов нервно поправлял гимнастерку, отец Евлампий, казалось, был погружен в молитву, его пальцы нервно сжимали наперсный крест. Нас провели сквозь бесконечные коридоры, устланные красными ковровыми дорожками. Воздух здесь пах стариной и властью.

Наконец мы остановились перед высокими двустворчатыми дверями из темного дерева. Офицер коротко постучал, получил отклик из-за двери и, распахнув одну из створок, жестом пригласил нас войти. В приемной вождя нас, как обычно, встретил личный помощник и бессменный секретарь вождя — Александр Николаевич Поскрёбышев.

— Проходите, товарищи! — произнёс он, завидев нашу весьма потрёпанную компанию. — Иосиф Виссарионович вас ждёт.

На этот раз нас доставили к вождю, так сказать, с пылу-жару, не дав даже умыться, переодеться и привести себя в порядок. Ведь, по сути, по рации я ничего не сообщил в Ставку о нашей победе над грёбанным демоном. Только какие-то общие слова и фразы. Оно и понятно, что руководство нашей страны изнывало от отсутствия какой-либо оперативной информации.

Кабинет был всё тем же, не так уж много времени прошло с нашей последней встречи: высокий потолок, длинный стол, покрытый зеленым сукном, и несколько стульев. Но все это было лишь фоном для человека, который стоял у окна, спиной к нам, покуривая свою знаменитую трубку.

Он медленно повернулся. Невысокий, плотный, в простом френче, с седыми усами и тяжелым, пронзительным взглядом из-под густых бровей. Но это была лишь магическая личина. На самом деле седины на усах вождя уже не было, да и «плотность тела» после моего целительского вмешательства существенно уменьшилась.

— Ну что же, товарищи, — его голос был тихим, глуховатым, с характерным акцентом, но каждое слово падало, как гиря, — поздравляю с возвращением! Ми с товарищем Берия (Лаврентий Павлович тоже присутствовал, но сидел тихо, лишь поблёскивая стёклышками круглых очков) с нетерпением ждем вашего доклада, товарищ Чума. Присаживайтесь, разговор, я так понимаю, будет весьма долгим…

Мы расселись на свободные места, и я рассказал все, как было после того, как мы вылетели на задание. И про стычку с неожиданно появившимся Странником, а затем совместную битву с упырями. Про поход в Ад и зачистку Раава и Верховной ведьмы, про Нагльфар, терроризирующий флотилию фрицев в Черном море и, конечно же, про новую угрозу, против которой обычные солдаты бессильны. Не совсем, но не каждый же боец может даже несколькими выстрелами разнести «в щепки» их мертвые головы.

Сталин слушал, не перебивая, лишь изредка затягиваясь трубкой. По внешнему виду не было заметно, насколько ошеломил мой рассказ Сталина и Берию. Но я-то четко ощущал обуревавшие их чувства. После того, как я замолчал, взгляд Иосифа Виссарионовича скользнул по моему лицу, перешел на молчаливого Фролова, а затем надолго остановился на священнике в потертой и местами прожжённой рясе.

— Молитва… как оружие? — наконец произнес он, и в его голосе не было насмешки, просто констатация факта. — И вы утверждаете, товарищи, что ваша вера сильнее дивизии красноармейцев?

Отец Евлампий выпрямился, и его усталое лицо словно озарилось внутренним светом.

— Не моя вера, товарищ Сталин. Наша Вера. Общая. Направленная против сил Тьмы! И только все вместе мы сумеем обуздать этого врага! Только решать нужно быстрее — враг уже сделал свой ход!

В кабинете повисла тягостная пауза. Сталин медленно встал и неторопливо прошелся по кабинету. Он всегда так делал, когда нужно было принять какое-то важное решение. Так вождю лучше думалось.

Вождь снова подошел к окну, глядя на светлеющую за стеклом Москву. Минуту, другую. Казалось, он взвешивает на невидимых весах всё услышанное — фантастическое, безумное, но уже подтвержденное донесением майора с передовой.

Наконец он обернулся. Его лицо было непроницаемо.

— Хорошо. Вам будут предоставлены все необходимые ресурсы. Отец Евлампий, сумеете обеспечить поддержку Церкви? — Он сделал паузу, дождавшись утвердительного ответа священника, а затем его взгляд стал стальным. — Мы должны остановить эту заразу! Любой ценой! О результате докладывайте лично мне! — И это была не просьба — это был приказ. И стало понятно, что этот приказ мы выполним, заплатив за него любую цену.